Даже птицы, которые встречались нам на пути, были большей частью не местного происхождения, хотя собственная птичья фауна на Фиджи довольно обширна. Здесь есть болотный лунь, несколько разновидностей красивых плодоядных голубей и разнообразные великолепные попугаи. Но никто из них нам не попадался. Зато около дороги часто встречалась индийская птица майна — большая, почти ся черная, с белым брюшком и широкой белой полосой поперек крыльев и хвоста, с резко выделяющимися желтыми сережками вокруг глаз. Почти на каждом дереве или кусте ютилось не меньше четырех-пяти птиц. Майны беспечно разгуливали у обочины дороги, не обращая почти никакого внимания на наш автомобиль. Нам встретился и еще один, менее распространенный пришелец из Индии — бульбуль, похожий на дрозда, с приятным переливчатым голосом. Поля кишели переселенцами из Индонезии — дерзкими яванскими воробьями с розовыми клювами и белоснежными и черными пятнами по бокам головы. Их завезли сюда в надежде, что они будут уничтожать некоторых вредных насекомых. Мы уже почти подъехали к Суве, когда я увидел первую бесспорно фиджийскую птицу. Это была одна из красивейших птиц Тихого океана — крохотный зяблик, которого из-за крючковатого клюва ошибочно называют клестом. Его туловище и крылышки были глянцевито-зеленые, а голова ярко-алая. Я был очень доволен, что мне довелось взглянуть на это великолепное создание, которое считал весьма редким. Позднее в Суве я с радостью узнал, что стаю этих птичек всегда можно встретить в центре города, на крикетном поле, где они копошатся в траве в поисках насекомых или сидят поблизости на высоких пальмах, издавая пронзительный свист.
В Суве нам посчастливилось быстро связаться с Управлением информации и рекламы и с Домом радиовещания. Наши друзья в обоих этих учреждениях тактично намекнули, что двум англичанам, не знающим ни слова по-фиджийски, будет очень трудно исследовать глухие районы Фиджи. Кроме того, они по незнанию не смогут соблюдать все многочисленные и сложные правила фиджийского этикета, а это может привести к печальным последствиям. По их мнению, нам обязательно надо было найти себе гидов, и они помогли их найти. Дом радиовещания выделил одного из своих разъездных репортеров, Ману Тупоу, высокого красивого фиджийца знатного происхождения. Несмотря на свои двадцать с небольшим лет, он очень хорошо знал народные традиции, а если к этому добавить его родственные связи со многими важными вождями, он был для нас идеальным гидом. Да и с точки зрения интересов Дома радиовещания его время не будет потеряно зря, так как, путешествуя с нами, он сможет делать записи, которые пригодятся ему потом в программах радиовещания на фиджийском языке. Из Управления информации к нам прислали молодого фиджийца Ситивени Янгона, тоже из рода вождей. У него были родственники на нескольких островах, которые мы собирались посетить, поэтому и он был незаменимым проводником. Позже еще выяснилось, что Ситивени (имя это представляет фиджийский вариант от Стивна) превосходный гитарист, а среди музыкальных фиджийцев такой талант ценится почти так же высоко, как и связи с аристократией.
В числе древних церемоний, которые мы намеревались заснять, было и «хождение по огню». На Фиджи существует два совершенно различных вида этого странного обычая. Один из них представляет собой фактически не фиджийский, а индийский ритуал, завезенный на острова индийцами. В этом обряде факиры ходят босиком по канаве с раскаленным древесным углем. Истинно фиджийская церемония отличается тем, что ее участники ходят не по углям, а по огромным камням, которые накануне долго калят на большом костре.
На всем архипелаге этот ритуал существует только у одного племени, которое живет на острове Мбенга, в двадцати милях к юго-западу от Сувы. Этот-то остров я и искал на карте в здании аэропорта, где обнаружил такое непривычное его написание. Синий зубчатый силуэт Мбенга можно было разглядеть из окна нашего номера в отеле. Когда наконец все формальности были улажены, мы вчетвером — Ману, Ситивени, Джеф и я — отплыли к острову на маленьком катере. Остров Мбенга невелик, не более пяти миль в любом направлении, но очень горист, и самая высокая его вершина подымается более чем на тысячу футов, а берега окаймлены скалистыми утесами из вулканической лавы. Мы плыли по сапфирному морю вдоль южного побережья острова и затем подошли к небольшому заливу, на берегу которого находилась деревня «огнеходцев». Большинство деревенских хижин (мбуре) было выстроено в традиционном фиджийском стиле. Каждая мбуре с плетенными из тростника стенами и крышей из разлохмаченных пальмовых листьев стояла на отдельной платформе из коралловых обломков и земли. Среди хижин выделялась новая сверкающая церковь из гофрированного железа. Вдоль побережья и вокруг хижин было много высоких фруктовых деревьев: манго, хлебное дерево, бананы, кокосовые пальмы. С трех сторон селение окружали крутые холмы, покрытые буйной зеленой растительностью.
Мы направились прямо к главной мбуре в центре деревни, зная, что там нас будет ожидать вождь со старейшинами общины. По обычаю, мы должны были преподнести им ритуальный подарок севу-севу — несколько сушеных корней кавы, которую на Фиджи называют янгона. В Суве мы уже пили каву с нашим гидом Ману, поэтому имели некоторое представление о порядках церемонии.
Войдя в тенистую прохладу мбуре, мы сняли обувь. В дальнем конце полукругом сидели вождь, распорядитель церемонии и старейшины деревни. Мы сделали несколько шагов по расстеленным панданусовым циновкам (приятно было ощущать их шелковистую поверхность босыми ступнями) и сразу же сели. Ведь стоять в присутствии сидящих людей невежливо. Ману приступил к церемонии преподнесения нашего севу-севу.
Он положил корни кавы на пол перед собой, хлопнул несколько раз в ладоши, откашлялся и произнес краткую речь, в которой сказал, что эта кава весьма незначительный дар, недостойный столь великого и знатного вождя. И все же это символ, хотя и очень скромный, нашего уважения. Закончил он речь кратким сообщением, кто мы такие и зачем прибыли в деревню. Потом мы все вместе хлопнули в ладоши и сказали «Мана е ндина», что означает «Да будет так». Позднее, когда мы лучше ознакомились с этой церемонией, представляющей очень важное вступление к каждому визиту, то уже могли пробормотать в нескольких местах во время речи Ману и ответной речи слова «винака, винака». Они могут означать «верно, верно» и «большое спасибо», а также «хорошо, хорошо», поэтому представляют вполне подходящую реплику для любого момента в полном соответствии с обычаем. Но во время первого преподнесения севу-севу мы с Джефом помалкивали.
Вождь, пожилой человек с темным морщинистым лицом, не отвечал на речь Ману — это было ниже его достоинства. Подобная обязанность возлагалась на распорядителя церемонии, который принял от Ману преподнесенные корни кавы, положил на них руку и поблагодарил нас за подарок от имени вождя. В своем ответном выступлении он сказал, насколько недостойна их деревня визита столь важных особ, как мы, заранее извинился за скромность приема и закончил уверениями, что, несмотря на бедность деревни, нам будет предоставлено все лучшее, чем они располагают.
После этого каву передали одному из мужчин, сидевших позади вождя. Тот положил ее на деревянную колоду и начал колотить железным бруском. На одном конце полукруга поставили большую изящную деревянную чашу на четырех ножках. В чашу высыпали измельченные корни кавы, разбавили водой, и мужчина, который сидел возле чаши, начал все смешивать, используя пучок волокон как сито.
Когда напиток был готов, в круг вошла дочь вождя — прелестная девушка с обаятельной белозубой улыбкой и великолепной копной вьющихся черных волос, тщательно причесанных в огромный шар по традиционной моде. В руке она держала чашку из отполированной скорлупы кокосового ореха. Чашку наполнили процеженной жидкостью, и распорядитель церемонии выкрикнул мое имя. Ману меня достаточно к этому подготовил, и я хлопнул в ладоши, чтобы тот, кто разносит каву, знал, где я сижу. Девушка подошла ко мне и, склонившись, протянула чашку. Я поднес ее к губам. Когда в Суве я впервые отведал кавы, мне показалось, что вкусом она похожа на аптекарский состав для полоскания рта. Позднее она стала казаться мне более приятной, а теперь я даже наслаждался слегка анестезирующим ощущением на губах и во рту. Я знал, что каву необходимо выпить залпом, но не обязательно осушать все до дна. Мне приходилось видеть, что некоторые оставляют на дне зернистый осадок и выплескивают его через плечо, прежде чем возвратить чашку. Однако я не решился на подобный жест, который мог бы показаться слишком изысканным для новичка на церемонии кавы. Меня могли счесть таким же самоуверенным, как молоденького младшего лейтенанта, который после тоста в кают-компании в честь королевы выкрикнул бы: «Будь здорова!» Реплика эта, как известно, звучит пристойно лишь в устах офицера чином не ниже капитана третьего ранга. Поэтому я проглотил все содержимое вместе с осадком. Но чтобы хоть немного щегольнуть, я легким движением кисти заставил чашку вращаться и пустил ее по панданусовой циновке к чаше, как это сделал Ману на одной из предыдущих церемоний. Мой жест вызвал улыбки и возгласы «Винака, винака!». Очевидно, местные жители, которые сидели в начале церемониального полукруга, восприняли это как свидетельство нашего искреннего участия в церемонии.
Каву подносили всем поочередно, и каждый, кто получал чашку, хлопал в ладоши в знак почтения к напитку. Когда все выпили, официальность атмосферы несколько уменьшилась. Если раньше участники церемонии сидели совершенно прямо, со скрещенными ногами, то теперь они изменили позу — вытянули ноги, легли на бок или оперлись на локти. Для меня это было невыразимым облегчением. Ведь с непривычки у любого человека начинает все болеть, если он посидит со скрещенными ногами даже несколько минут. Я же оставался в таком положении почти полчаса и не осмеливался вытянуть ноги, боясь нарушить ритуал, поэтому под конец церемонии у меня почти вся нижняя часть тела совершенно затекла. Теперь я с трудом распрямил ноги и стал ожидать, когда к ним возвратится чувствительность, чтобы можно было встать.