Покончив с обедом, мы пошли в деревню посмотреть, как изготовляют тапу, нетканую материю из древесной коры. Кору сдирают с тонких стволов бумажной шелковицы и замачивают на несколько дней. Затем жесткий наружный слой отделяют, оставляя только белый гибкий луб. После этого женщины усаживаются в ряд вдоль обтесанного бревна и колотят по полоскам луба квадратными деревянными колотушками. Бревно слегка приподнято над землей, поэтому при ударах оно издает отчетливый звонкий звук. Эти быстрые ритмичные барабанные звуки высокого тона — наиболее привычная мелодия для тонганской деревни. Под ударами колотушки трехдюймовая полоска вскоре становится в четыре раза шире, а ее толщина соответственно уменьшается. Затем полоску складывают вдвое и опять колотят по ней, пока она не превратится в прозрачный лист кремового цвета, шириной восемнадцать дюймов и длиной более двух футов.
Когда у женщины собирается несколько сот таких листов, она приглашает своих подруг помочь ей доделать тапу. Для этой цели предназначена длинная скамья с выпуклым верхом, на которую кладут шаблоны с рисунком— лианы, пришитые к сухим пальмовым листьям. Куски тапы раскладывают на шаблоны в три-четыре слоя, соединяя слои массой, сваренной из клейкого корня, и затем протирают тряпкой, смоченной коричневой краской, чтобы узоры с шаблонов перешли на ткань.
Готовые куски тапы могут быть длиной до пятидесяти ярдов. На них нанесен отчетливый красивый рисунок всевозможных красновато-коричневых оттенков, который иногда еще обводят черной краской. Из тапы делают юбки, портьеры, пояса и постельное белье, причем одна простыня из тапы теплее толстого шерстяного одеяла. Тапу экспортируют на острова Фиджи, где ее считают значительно лучше тапы своего изготовления и используют для церемониальных даров, особенно при подношениях королеве.
Наконец наступил день церемонии королевской кавы. Местом для нее была выбрана малаё — церемониальная площадка, расположенная неподалеку от дворца на берегу залива, которая в Нукуалофе играет ту же роль, что и плац-парад главного штаба английской армии в Лондоне. Рано утром Джеф, Джим и я отправились туда со всем нашим оборудованием. На ближайшей ко дворцу стороне площади, под сенью вытянувшихся в линию великолепных высоких араукарий, для королевы Салотэ выстроили небольшой павильон с кровлей из листьев. Пол павильона устилали многочисленные слои тапы.
Вскоре появился Веехала с жезлом в руке, одетый в огромную старинную циновку, обернутую вокруг талии. Затем на малае стали прибывать один за другим племенные аристократы Тонганского королевства. Здесь были представители знати с острова Хаапай, лежащего в ста милях к северу, и с острова Вавау, который находится еще на сотню миль дальше. Среди них было много стариков с коротко остриженными седыми волосами и с лицами в глубоких морщинах. Каждого сопровождал его матабуле — оруженосец или глашатай. Уже много лет церемония не была такой многолюдной, но сейчас каждый постарался явиться, так как королева заранее оповестила, что присутствовать должны все. Еще за много недель до церемонии началось тщательное обсуждение распределения мест в кругу, иначе, несомненно, возникло бы немало горячих споров о том, как рассаживаться. Даже теперь Веехалу неоднократно приглашали разрешать спорные опросы. В дальнем конце круга, напротив королевского павильона, стояла гигантская чаша для кавы, почти пять футов в поперечнике, прикрытая листьями от солнечных лучей. От многолетнего приготовления в ней кавы чаша покрылась внутри тонкой пленкой жемчужно-белого цвета, похожей на эмаль. Дерево веси, из которого изготовлена чаша, было доставлено сюда с острова Камбара. Позади чаши толпились туа — жители деревни, принадлежащей знатному лицу, ранг которого утверждался на церемонии.
На дальнем конце малае несколько полицейских преграждали путь всем, кто не имел права наблюдать церемонию. Из европейцев подобное разрешение получили только супруги Спиллиус, Джеф и я, причем весьма вероятно, что мы были первыми европейцами, которым была дана такая привилегия.
Наконец круг был заполнен. Он достигал ста ярдов в диаметре и простирался от павильона до чаши для кавы. Не было пока лишь самой королевы. Церемония началась. Несколько человек из числа туа внесли церемониальные подарки в центр круга. Ритуал определял типы подарков, но не их количество. Здесь были два гигантских куска тапы, несколько сот корзин из листьев кокосовых пальм, доверху заполненных маниокой, рыбой и цыплятами. Отдельно несли целиком зажаренных свиней с приколотой к груди печенью. Свиньи были различных размеров, каждая разновидность имела свое наименование и была приготовлена по-особому. Самую большую свинью, пуака токо, принесли на носилках мужчины, напевавшие выразительную мелодичную песню. В заключение внесли кусты кавы, причем самые большие из них, кава токо, также сопровождали пением.
Когда приношения уложили рядами внутри круга, их пересчитали, и мужчины туа стали поднимать каждый дар поочередно, чтобы все знали, сколько подарков и каких поднесли подданные аристократа. Сидящие в кругу нараспев выражали благодарность за дары. Затем мужчины возвратились на место и воцарилась тишина. Теперь все было готово к прибытию королевы.
Салотэ появилась из дворцового сада. Высокая внушительная женщина с величественной осанкой. На ней была таовала, которой насчитывалось более пятисот лет, подпоясанная широким толстым поясом из синнета.
Теперь началась самая священная часть церемонии. Вначале королеве преподнесли жареную свинью. Быстрыми ударами ножа тушу разрезали на части и каждой знатной особе подали специально предназначенный для нее кусок. Некоторые могли начать есть свою порцию немедленно, другим же это не разрешалось. Салотэ поднесли королевскую порцию — печень. Затем кава токо положили около чаши, разломали на куски и стали бить их колотушкой. По распоряжению придворного Мотуа-пуака, который сидел рядом с павильоном, все подношения вынесли из круга. Мужчина возле чаши начал готовить каву, двигаясь очень медленно, как бы священнодействуя. В измельченные корни кавы он вылил воду из кокосовых скорлуп и начал все смешивать, используя большой пучок белых волокон гибискуса в качестве сита. Его движения были выдержанны и четки, чтобы каждый сидящий в кругу видел, что все действия выполняются правильно. Он то и дело нагибался вперед, собирал кусочки кавы в сито, затем приподнимал его и выжимал, накручивая волокна на руку.
Наконец напиток был готов. Мотуапуака подал сигнал, и королеве протянули кубок из кокосового ореха. Королева поднесла его к губам. Затем все поочередно стали пить каву в предписанном церемониалом порядке, что заняло полтора часа. Когда каву выпил самый последний из участников, королева поднялась и медленно возвратилась во дворец. Церемония королевской кавы закончилась.
Эта церемония внешне не так эффектна, как прыжки с вышки на острове Пентекост или хождение фиджийцев по огню, однако, как ни странно, она произвела на нас большее впечатление. До этого мы видели обряды, в которых участники демонстрировали большое мужество и физическое умение, здесь же была торжественной и очень волнующей сама обстановка.
Быстро близилось время нашего отъезда. Последние дни мы провели в поездках по деревням и вдоль побережья, пытаясь запечатлеть на пленку хотя бы частичку обаяния острова, который околдовал и Джефа, и меня. Сделать это оказалось невозможным. Чем больше мы снимали пальмы, сверкающие лагуны и хижины, крытые листьями, тем яснее нам становилось, что особая привлекательность Тонга заключается не в самом острове— нам приходилось снимать и другие, внешне более живописные острова, — а в его жителях. Это трудолюбивые люди, преданные своей королеве, но самая характерная их черта — удовлетворенность. Во время отдыха их лица всегда озарены улыбкой, что представляет резкий контраст с нахмуренным лбом и сжатым ртом жителей Новых Гебридов. Однако счастье и довольство нелегко отразить на целлулоидной пленке.
Однажды мы пришли домой поздно вечером, усталые после целого дня съемок под палящим солнцем вблизи грохочущих фонтанов в Хума. Когда я переступил порог нашей мбуре, то на мгновение подумал, что ошибся домом, настолько наша гостиная стала неузнаваемой. На стене и окнах висели гирлянды из цветов гибискуса. В одном углу стоял огромный букет канн, с устланного циновками пола было убрано все лишнее, а стол сдвинут в сторону и завален ананасами, бананами, арбузами и жареными цыплятами. Я остановился в дверях, изумленный подобным зрелищем. В этот момент из кухни вышел молодой придворный в ярко раскрашенной вала, с цветком за ухом.
— Ее Величество узнала, что сегодня вам пришлось много поработать, — сказал он. — Поэтому она решила устроить для вас празднество.
Сзади послышалось хорошо знакомое мне пронзительное хихиканье. Я обернулся и увидел Веехалу, разодетого в огромную таовала. Он сотрясался от восторженного смеха. Из другой комнаты раздались звуки гитар, и из кухни вышли вереницей дворцовые танцовщицы в травяных юбках, с гирляндами на шее, напевая на ходу. Веехала втолкнул нас в дверь. Ваеа был уже там, а через несколько минут прибыли все наши многочисленные тонганские друзья. Вскоре комнату заполнили веселые, поющие и пляшущие люди. Когда последний из гостей покинул нас, было уже больше двух часов ночи.
Удалось ли нам найти жителей земного рая? Лишь немногие европейцы, с которыми мы встречались в Нукуалофе, считают эти места раем. Для них остров представляется тихой заводью, где никогда ничего не происходит, и он им ужасно наскучил. Пароходы заходят на остров очень редко, поэтому в местных магазинах не всегда можно купить все необходимое, а почта из внешнего мира почти всегда невыносимо запаздывает. Подобную реакцию европейцев можно вполне понять. Ведь они прибыли на остров заниматься делами, совершенно чуждыми обычаям островитян, — электричеством, телефонной связью, строительством и коммерцией. Они рабы своей профессии и стремятся работать так, как будто живут в промышленной стране, тогда как на самом деле они находятся среди людей, в жизни которых время, задания, конторские книги и двойная бухгалтерия занимают самое последнее место.