– Что? Хм, я об этом даже не задумывался, – сказал Арнольд.
Понтер смешался:
– Рубен сказал, что вы геолог?..
– Да, я геолог, – ответил Арнольд, – но я не работаю на «Инко». Я из Агентства по охране природы. Прилетел из Оттавы, как только узнал, что связь между нашими мирами восстановилась.
– Ах, – сказал Понтер, всё ещё ничего не понимая.
– Моя работа – защита окружающей среды, – пояснил Арнольд.
– Разве это не работа каждого? – спросил Понтер, сознавая, что не вполне искренен.
Но Арнольд снова не заметил намёка.
– Да, конечно. Но я хотел узнать, что вашему народу может быть известно о последствиях коллапса магнитного поля для окружающей среды. Я надеялся, что у вас, возможно, имеются какие-то ископаемые данные. Но получить доступ к данным научного исследования недавнего коллапса! Это просто сказка.
– Никаких заметных последствий не было, – сказал Понтер. – Некоторые виды перелётных птиц начали блуждать, на этом всё.
– Да, полагаю, для птиц это действительно проблема. Как они приспособились?
– У пострадавших птиц в мозгу есть субстанция с сильными магнитными свойствами…
– Магнетит, – подсказал Арнольд. – Три атома железа и четыре – кислорода.
– Да, – сказал Понтер. – Другие виды птиц ориентируются по звёздам, и некоторые особи тех видов, что полагались на мозговой магнетит для определения направления, оказались способны перейти на такой же вид определения направления. В природе всегда так: вариации внутри популяции дают возможность приспособиться к изменениям во внешней среде, а для наиболее важных для выживания способностей обычно имеется альтернатива.
– Изумительно. Просто изумительно. Но скажите, а каким образом установили, что магнитное поле Земли периодически меняет полярность? Мы сделали это открытие сравнительно недавно.
– По намагниченности пород в местах падения метеоритов.
– Правда? – сказал Арнольд, и его сросшаяся бровь – было здорово видеть глексена с нормальным лицом, пусть даже только в этом аспекте, – взлетела на лоб.
– Ага. Когда железо-никелевый метеорит врезается в Землю, он намагничивается в направлении магнитного поля Земли.
Арнольд на секунду задумался:
– Ну да, наверное. Это как железный прут намагничивается, если стукнуть по нему молотом.
– Точно, – согласился Понтер. – Но если ваш народ узнал о сменах полярности не по метеоритам, то как тогда вы догадались, что полярность периодически меняется?
– Спрединг морского дна, – ответил Арнольд.
– Что? – переспросил Понтер.
– Вы знакомы с тектоникой плит? – спросил Арнольд. – Ну, дрейф континентов и всё такое?
– Континенты движутся? – Понтер сделал безмерно удивлённое лицо. Но сразу же поднял руку: – Нет-нет, в этот раз я действительно шучу. Да, мой народ знаком с этим явлением. В конце концов, совпадение береговой линии Ранеласса и Подлара трудно не заметить.
– Должно быть, вы говорите о Южной Америке и Африке, – Арнольд кивнул и невесело улыбнулся. – По-вашему, это очевидно каждому, но нам понадобилось несколько десятилетий, чтобы принять эту теорию.
– Почему?
Арнольд развёл руками:
– Вы учёный; вы наверняка понимаете. Старая гвардия считает, что они знают всё о том, как устроен мир, и не хочет отказываться от своих теорий. При таком большом сдвиге парадигмы вопрос не в том, чтобы убедить кого-то в правильности новых теорий, а, скорее, в том, чтобы дождаться, пока носители старых теорий не умрут.
Понтер попытался скрыть изумление. Какие у глексенов странные подходы к науке!
– Так или иначе, – продолжал Арнольд, – в конечном итоге мы всё же нашли доказательства континентального дрейфа. Посередине океанов есть места, где магма поднимается от мантии и формирует новую горную породу.
– Мы предполагали, что такое явление должно иметь место, – сказал Понтер. – В конце концов, если есть места, где старая порода опускается вниз…
– Зоны субдукции, – подсказал Арнольд.
– Да, эти самые, – согласился Понтер. – Если есть места, где старая порода опускается вниз, то, очевидно, должны быть и места, где новая порода поднимается наверх, хотя, конечно, мы никогда не наблюдали этот процесс.
– Мы делали буровые пробы в этих местах, – сказал Арнольд.
В этот раз изумление на лице Понтера было неподдельным.
– Посреди океана?
– Ну да, – ответил Арнольд, явно обрадованный, что его мир хоть в чём-то оказался впереди. – И если вы посмотрите на образцы, взятые по разные стороны от разлома, через который изливается магма, то увидите симметричную закономерность в её намагниченности: нормальная вплотную к разлому по обе стороны от него, обратная на равном расстоянии от разлома, снова нормальная на большем расстоянии и так далее.
– Впечатляет, – произнёс Понтер.
– У нас тоже были моменты славы. – Арнольд улыбнулся, явно ожидая того же от Понтера.
– Простите? – спросил Понтер.
– Это каламбур, игра слов. Ну, знаете – «магнитный момент» – произведение расстояния между магнитными полюсами на напряжённость поля на полюсах.
– Ах, – сказал Понтер. Глексены помешаны на игре слов… ему этого, должно быть, не понять никогда.
Арнольд выглядел обескураженным.
– Так вот, – продолжил он. – То, что у вас магнитное поле сколлапсировало раньше, чем у нас, – это для меня большая неожиданность. Насколько я понимаю модель Бенуа, наша вселенная отделилась от вашей сорок тысяч лет назад с пробуждением сознания. Хорошо, пусть так. Но я не понимаю, что ваш народ или мой могли сделать такого за последние четыреста веков, чтобы это хоть как-то повлияло на работу геодинамо.
– Это в самом деле загадка, – согласился Понтер.
Арнольд сполз со своего стула и поднялся на ноги.
– Однако благодаря этому вы смогли рассеять мои опасения так, как я и мечтать не мог.
Понтер кивнул:
– Я рад. Вы в самом деле – как это у вас говорят? – переживёте период геомагнитного коллапса без шума и пыли. – Понтер подмигнул: – Ведь мы-то уже его пережили.
Глава 12
Мэри пыталась сосредоточиться на работе, но её мысли всё время возвращались к Понтеру – и не случайно, ведь как раз с образцами его ДНК она и работала.
Мэри передёргивало каждый раз, когда она читала популярную статью, пытающуюся объяснить, почему митохондриальная ДНК наследуется только по материнской линии. Обычное объяснение состояло в том, что в яйцеклетку проникает только головка сперматозоида, тогда как митохондрии располагаются в его средней и хвостовой частях. Но хотя митохондрии и правда распределялись по сперматозоиду именно таким образом, то, что в яйцеклетку попадает только головка, было неправдой. Микроскопия и ДНК-анализ показали, что митохондриальная ДНК сперматозоида всё-таки попадает в оплодотворённую яйцеклетку млекопитающих. По правде говоря, никто не знает, почему отцовская митохондриальная ДНК не включается в зиготу так же, как материнская, – по непонятной пока причине она просто исчезает, так что объяснение было простым и красивым, но совершенно неверным.
И всё же, поскольку в каждой клетке тысячи митохондрий и всего одно ядро, получить из древних образцов митохондриальную ДНК несравнимо проще, чем ядерную. Ядерную ДНК не извлекали ни из одного неандертальского ископаемого образца на этой версии Земли, и поэтому Мэри сосредоточилась на анализе митохондриальной ДНК Понтера и её сходства и отличий от глексенской. Однако, похоже, не существовало какой-то одной характерной последовательности, которая присутствовала бы в ДНК Понтера и известных ископаемых образцов и отсутствовала бы в ДНК глексенов. Или наоборот.
И поэтому Мэри в конце концов обратилась к ядерной ДНК. Она понимала, что здесь выявить различия будет ещё труднее, и действительно, несмотря на длительные поиски, она не нашла ни одной нуклеотидной последовательности, которая была бы существенно отлична у неандертальцев и Homo sapiens sapiens; все её праймеры находили соответствие в ДНК обоих видов людей.
Усталая и разочарованная, ожидая Понтера из карантина и шанса возобновить прерванную дружбу, Мэри решила получить кариотип[29] неандертальской ДНК. Это означало вырастить несколько клеток Понтера до состояния, когда они готовы к делению (поскольку только в этот период хромосомы становятся видимы), а потом подвергнуть их воздействию колхицина, чтобы зафиксировать хромосомы на этой стадии. Когда это было сделано, Мэри окрасила клетки – слово «хромосомы», кстати, и означало «окрашенные тельца» и касалось их способности легко впитывать краситель. После этого она отсортировала хромосомы в порядке убывания размеров – общепринятый способ их нумерации. Понтер – мужчина, так что у него была и X-, и Y-хромосома, и, как и у мужчин одного с Мэри вида, Y-хромосома была примерно втрое короче хромосомы X.
Мэри выровняла все пары, сфотографировала их и распечатала фото на струйном «Эпсоне». Затем принялась отмечать пары, начиная с самой длинной и двигаясь к самой короткой: 1, 2, 3…
Это была простая работа, через упражнения такого типа она прогоняла студентов-цитогенетиков каждый год. Голова в такой работе почти не участвовала, и она обнаружила, что думает о Понтере и Адекоре, о мамонтах, о мире без сельского хозяйства, о…
Чёрт!
Она явно где-то напортачила, потому что получалось, что Понтеровы X– и Y-хромосомы – это 24-я пара, а не 23-я.
Если только…
О Боже, если только у него не три двадцать первых хромосомы – в каком случае он и, предположительно, весь его народ имел генетический дефект, который у Homo sapiens приводил к синдрому Дауна. И это имело смысл: страдающие Дауном демонстрировали целый ряд особенностей лицевой морфологии, не свойственных здоровым людям, и…
«Боже мой, – подумала Мэри, – неужели всё так просто?» У больных Дауном действительно повышенная частота заболевания лейкемией… а разве Понтер не говорил, что от неё умерла его жена? Также синдром Дауна связан с абнормальным уровнем тиреоидных гормонов, а они, как хорошо известно, влияют на морфологию – в особенности лицевую. Может ли быть, что у всего народа Понтера трисомия по хромосоме 21 – одно маленькое изменение, которое у них проявляется немного не так, как у Homo sapiens sapiens, ответственное за все отличия между двумя видами людей?