много / Клянусь – всё скажу / Когда встретимся с Богом».
«Спи спокойно, любимый…»
«С нетерпением жду дня нашего воссоединения…»
«…в тот радостный день, когда Господь снова соединит нас на небесах…»
«Прощай! Да пребудет с тобой Господь, пока мы не встретимся вновь…»
«Ну, будь, братишка. Забегу, когда буду в столице в следующий раз…»
«Покойся с миром, дружище, покойся с миром…»
Несколько раз Мэри прерывалась, чтобы вытереть слёзы. Понтер тоже ощущал печаль, и его глаза тоже увлажнились, но, как он подозревал, по другой причине.
– Это всегда очень тяжело, когда умирает тот, кого любишь, – сказал Понтер.
Мэри кивнула.
– Но… – продолжил он, но замолк.
– Да?
– Этот мемориал, – сказал Понтер, разводя руки, будто охватывая обе стены. – Какова его цель?
Брови Мэри снова взметнулись вверх.
– Почтить память мёртвых.
– Не всех мёртвых, – тихо сказал Понтер. – Здесь только мёртвые американцы.
– Э-э… да, – согласилась Мэри. – Это монумент жертве, принесённой американскими солдатами, таким образом народ Соединённых Штатов показывает, как он её ценит.
– Ценил, – поправил Понтер.
Мэри это замечание явно озадачило.
– Мой транслятор неправильно работает? – спросил Понтер. – Ты можешь ценить – в настоящем времени – то, что существует. То, чего больше нет, ты могла ценить – прошедшее время.
Мэри вздохнула, явно не желая об этом спорить.
– Но ты не ответила на мой вопрос, – мягко напомнил Понтер. – Для чего этот мемориал?
– Я же сказала. Почтить память мёртвых.
– Нет, нет, – сказал Понтер. – Это побочная функция, я уверен. Наверняка целью, которую ставил перед собой проектировщик…
– Майя Лин, – сказала Мэри.
– Что?
– Майя Лин. Так зовут женщину, спроектировавшую мемориал.
– А, – сказал Понтер. – Так вот, наверняка её целью – целью любого, кто проектирует мемориал, – сделать так, чтобы люди не забывали.
– Да?.. – сказала Мэри, немного раздражённая тем, что Понтер прицепился ко вроде бы незначительной разнице.
– А зачем делать так, чтобы люди не забывали? – спросил Понтер. – Чтобы не повторять больше тех же ошибок.
– Ну, да, конечно… – сказала Мэри.
– И насколько хорошо этот мемориал выполняет свою функцию? Вам удалось избежать той же ошибки – ошибки, которая привела к смерти всех этих молодых людей?
Мэри на секунду задумалась, потом покачала головой:
– Полагаю, что нет. Войны ведутся до сих пор, и…
– Америкой? Страной, построившей этот монумент?
– Да, – ответила Мэри.
– Почему?
– Экономика. Идеология. И…
– Да?
Мэри пожала плечами:
– Месть. Сведение счётов.
– Когда эта страна решает начать войну, где объявляется о таком решении?
– Э-э… в Конгрессе. Я потом покажу тебе его здание.
– Виден ли оттуда мемориал?
– Этот? Нет, не думаю.
– Они должны делать это прямо здесь, – заявил Понтер. – Их лидер – президент, так? – должен объявлять о войне прямо здесь, стоя перед этими пятьюдесятью восемью тысячами двухстами девятью именами. Очевидно, именно это должно быть главной целью такого мемориала: если лидер сможет призвать молодых людей идти воевать и гибнуть, глядя на имена тех, кто погиб, когда президент объявил войну в прошлый раз, то это, наверное, и правда очень важная война, без которой не обойтись.
Мэри склонила голову набок, но ничего не сказала.
– В конце концов, как ты сказала, вы сражаетесь за сохранение ваших самых главных ценностей.
– В идеале да, – сказала Мэри.
– Но эта война – во Вьетнаме. Ты сказала, что она велась в поддержку коррумпированного правительства и для того, чтобы не дать состояться выборам.
– Ну да, в каком-то смысле.
– В Филадельфии ты показала мне, где и как началась эта страна. Разве демократия не является самой большой ценностью Соединённых Штатов? Демократия и право людей избирать и быть избранными?
Мэри кивнула.
– Тогда они должны были сражаться за утверждение этих идеалов. Их приход во Вьетнам для того, чтобы живущие там люди получили возможность отдать свои голоса, был бы утверждением американских идеалов. И если бы народ Вьетнама…
– Вьетнамцы.
– Ага, вьетнамцы. Если бы они проголосовали за коммунистическую систему, это было бы в соответствии с американскими идеалами. Ведь ты не можешь быть сторонником демократии только тогда, когда исход голосования тебя устраивает.
– Возможно, ты прав, – сказала Мэри. – Очень многие считают, что американское вмешательство во Вьетнаме было неправильным. Они называют это «богохульной войной».
– Богохульной?
– Ну, это значит «оскорбляющей Бога».
Бровь Понтера взбежала на надбровье.
– Судя по всему, у этого вашего Бога очень толстая кожа.
Мэри склонила голову; трудно на это что-то возразить.
– Ты говорила, – сказал Понтер, – что большинство людей в этой стране – христиане.
– Да.
– Насколько их больше, чем остальных?
– Намного, – ответила Мэри. – На самом деле я как раз читала об этом перед приездом сюда. Население США примерно двести семьдесят миллионов. – Понтер уже слышал об этом раньше, так что не удивился. – Около миллиона – атеисты, они вообще не верят в Бога. Ещё двадцать пять миллионов нерелигиозны, то есть не придерживаются никакой определённой религии. Другие религиозные группы – иудеи, буддисты, мусульмане, индуисты – совокупно составляют где-то пятнадцать миллионов. Все остальные – почти двести тридцать миллионов – считают себя христианами.
– То есть это христианская страна, – сказал Понтер.
– Ну-у… как и Канада, США гордятся своей религиозной терпимостью…
Понтер пренебрежительно махнул рукой.
– Двести тридцать миллионов из двухсот семидесяти – это почти девяносто процентов, так что США – христианская страна. А ты рассказывала мне об основах христианского вероучения. Что Христос говорил делать с тем, кто нападёт на тебя?
– Нагорная проповедь, – сказала Мэри. Она прикрыла глаза; вероятно, это помогало ей вспоминать. – «Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую»[60].
– То есть христианская страна не может практиковать месть, – сказал Понтер. – Но ты упомянула её в ряду возможных причин войны. Точно так же демократическая страна не может препятствовать свободному выбору жителей другой страны, и тем не менее война во Вьетнаме велась именно с такой целью.
Мэри ничего не ответила.
– Разве ты не видишь? – сказал Понтер. – Вот о чём должен напоминать этот мемориал, эта стена ветеранов Вьетнама: о бессмысленности смерти, об ошибке – фатальной ошибке – затевать войну, идущую вразрез с твоими самыми сокровенными принципами.
Мэри молчала.
– И по этой причине все будущие американские войны должны объявляться здесь – на этом самом месте. Лишь если её цели выдержат испытание на соответствие самым главным фундаментальным принципам, лишь тогда это война, вести которую необходимо. – Взгляд Понтера снова задвигался по стене и чёрным отражениям внутри неё.
Мэри молчала.
– Однако, – сказал Понтер, – у меня есть предложение попроще. Эти письма, что ты мне читала, – я так понимаю, это типичные образцы?
Мэри кивнула:
– Такие оставляют здесь каждый день.
– Но ты не видишь проблемы? Все они исходят из убеждения, что мёртвые на самом деле не мертвы. «Господь позаботится о тебе». «Мы снова будем вместе». «Я знаю, что смотришь на меня». «Однажды я снова тебя увижу».
– Мы уже обсуждали это, – сказала Мэри. – Моя разновидность людей – не только христиане, а большинство Homo sapiens, независимо от религиозной принадлежности, верят, что глубинная суть личности не прекращает существования со смертью тела. Душа продолжает жить.
– И вот эта вера, – твёрдо произнёс Понтер, – и представляет собой проблему. Я думаю над этим с тех пор, как ты впервые мне про это рассказала, но меня – как это говорится? – меня осенило здесь, у мемориала, перед этой стеной имён.
– Да? – сказала Мэри.
– Они мертвы. Их нет. Они более не существуют. – Он протянул руку и коснулся имени, которое не мог прочитать. – Человек, которого звали так. – Он коснулся другого имени. – И человек, которого звали так. – Он коснулся третьего. – И человек, которого звали так. Их больше нет. Вот очевидный урок, который преподаёт эта стена. Никто не может прийти сюда, чтобы говорить с мёртвыми, потому что мёртвые мертвы. Никто не может прийти сюда, чтобы попросить у мёртвого прощения, потому что мёртвые мертвы. Никто не может прийти сюда, чтобы мёртвый мог его коснуться, потому что мёртвые мертвы. Эти имена, эти вырезанные в камне символы – это всё, что от них осталось. Это очевидное послание стены людям, урок, который они должны выучить. Пока вы, люди, думаете, что жизнь – лишь пролог, что за ней последует что-то ещё, что обиженные здесь будут вознаграждены где-то там и потом, вы так и не начнёте ценить жизнь и так и будете посылать свою молодёжь на смерть.
Мэри глубоко вдохнула и медленно выпустила воздух, по-видимому, чтобы успокоиться. Потом кивком головы указала в сторону. Понтер повернулся посмотреть. Седовласый мужчина оставлял у стены ещё одно письмо.
– Сможешь ему это сказать? – резко спросила Мэри. – Скажи ему, что он даром тратит время. Или вон той женщине – видишь, которая стоит на коленях, молится? Сможешь ей сказать? Избавить её от иллюзий? Вера в то, что те, которых они любят, где-то продолжают жить, – это для них большое утешение.
Понтер покачал головой:
– Эта вера – причина того, что случилось. Единственный способ почтить память мёртвых – сделать так, чтобы никто больше не становился мёртвым преждевременно.
– Ну, хорошо, – в голосе Мэри послышался гнев. – Тогда иди. Иди скажи им.