Мы разогнали овец, чтобы те затоптали наши следы и поехали в лес, мимо дома Джима и Молли. Однако мы не рискнули заехать и попрощаться с ними. Мне не хотелось накликать на них неприятности. Мать ехала со слезами на глазах. Ведь она прощалась с родным домом, с добрыми соседями, которые были для нее как родственники. Но она была мужественная женщина, как и Хуана.
Ни та, ни другая не пытались отговорить меня от безумного бегства. Напротив, они старались подбодрить меня. Хуана положила руку мне на плечо и сказала:
— Если бы ты умер, я бы тоже умерла, но не осталась жить в этом мире.
— Я не умру, — ответил я, — пока не сделаю то, что мне суждено сделать. А после этого, если я умру, я буду счастлив тем, что оставил землю после себя такой, что на ней смогут жить свободные люди.
— Аминь, — прошептала Хуана.
Этой ночью я оставил их в развалинах старой церкви, которую сожгли Калькары. Я обнял их — свою мать и свою жену, — и поехал на юго-запад, к угольным шахтам. Насколько я знал, они находились милях в пятидесяти отсюда. Я знал, что должен найти русло старого канала, проехать по нему миль пятнадцать-шестнадцать, затем повернуть на юг, обогнуть озеро и я буду у цели.
Я проехал всю ночь. Наступило утро и я укрылся в лесу, чтобы дать отдых себе и лошади. Я не предполагал путешествовать больше недели и думал, что после моего возвращения и нашей победы мы будем жить свободно и счастливо.
Мое путешествие оказалось менее богато происшествиями, чем я думал. Я проезжал мимо больших разрушенных городов и селений. Самым древним из них был огромный Джолиет, покинутый жителями пятьдесят лет назад во время эпидемии чумы. Большая часть моего пути пролегала по густому лесу, где иногда встречались большие поляны, которые вряд ли были творениями природы. Изредка мне попадались высокие башни, где прежние жители этой страны запасали корм для скота на зиму. Эти башни были сделаны из бетона и мало пострадали от времени. Но природа уже заявила на них свои права. Башни были обвиты виноградной лозой от основания до верхушки.
Проехав Джолиет, я спросил дорогу у людей, работающих на полях. Это были бедные несчастные люди, потомки богатых и мужественных американских фермеров.
Утром второго дня я увидел впереди забор, которым были окружены шахты. Даже издалека я понял, что это хлипкое сооружение и только часовые удерживали пленников внутри огороженной территории. Правда, многие умудрялись бежать и тогда за ними охотились, как за зверями. Местные фермеры всегда сообщали о них властям, так как комендант тюрьмы разработал коварный план, по которому за каждого бежавшего заключенного он казнил одного фермера.
Я прятался до ночи, а потом приблизился к забору, оставив Красную Молнию в лесу. Добраться сюда было просто, так как все пространство вокруг забора было заполнено густыми кустами. Из своего укрытия я рассмотрел часового — высокого, сильного, но наверняка неуклюжего парня, который прохаживался, опустив голову. Наверняка он наполовину спал.
Забор был невысоким. Я слышал голоса заключенных и начал потихоньку посвистывать, чтобы привлечь внимание одного из них.
Мне показалось, что прошла целая вечность, пока мне это удалось, но и после этого заключенному понадобилась уйма времени, чтобы понять, откуда доносится звук. В конце концов он подполз к забору и попытался рассмотреть меня в щель. Но было темно и он ничего не смог увидеть.
— Ты янки? — спросил я. — Если да, то я твой друг.
— Я янки, — ответил тот. — А ты думал, что здесь могут оказаться Калькары?
— Ты знаешь заключенного по имени Юлиан Восьмой?
Он подумал и сказал:
— Мне кажется, я слышал это имя. Что ты хочешь от него?
— Поговорить. Я его сын.
— Подожди, — прошептал он. — Я попробую найти его. Он где-то поблизости.
Мне пришлось дожидаться десять минут, пока я услышал за забором знакомый голос.
— Я здесь, отец.
— Юлиан, сын мой, — он старался подавить рыдания. — Что ты делаешь здесь?
Я быстро рассказал ему свой план.
— Здесь есть люди, которые поддержат меня?
— Не знаю, — ответил он. Я различил нотку безнадежности в его голосе. — Они хотели бы, но их тела и дух сломлены. Я не знаю, хватит ли у людей мужества. Подожди, я поговорю с некоторыми. Они честные люди, но сильно ослабли от непосильной работы, от голода, от избиений.
Я прождал добрую половину часа, пока он вернулся.
— Некоторые помогут сразу, другие — в том случае, если попытка увенчается успехом. Ты думаешь, что стоит рискнуть? Ведь если попытка провалится, нас всех убьют!
— Но что такое смерть после таких страданий?
— Конечно, но даже червь, насаженный на крючок, вертится на нем, сражаясь за свою жизнь. Возвращайся, сын мой. Мы ничего не сможем сделать против них.
— Я не уйду, — прошептал я. — Я не уйду.
— Я тебе помогу, но не могу сказать ничего о других. Может, они помогут, а может и нет.
Мы долго говорили, умолкая, когда часовой приближался к нам. И в моменты тишины я слышал возбужденный шепот заключенных. Видимо, весть обо мне уже пронеслась по всей тюрьме. Может это поднимет их дух, пробудит мужество? Если да, то успех восстания обеспечен.
Отец рассказал мне все, что мне нужно было знать — о расположении тюрьмы, казарм солдат, количестве их — всего пятьдесят солдат охраняли пять тысяч человек! До каких глубин унижения опустились мы, американцы! Всего пятьдесят солдат охраняют пять тысяч заключенных!
После этого я начал приводить свой план в действие. План безумный, но именно это и сулило успех. Когда часовой приблизился ко мне и повернул обратно, я прыгнул из кустов и схватил его за горло. Схватил теми руками, что свернули шею быку. Борьба была короткой. Он умер и я тихо опустил его. Затем я быстро переоделся в его форму и пошел по его маршруту. Пошел так же, как он, опустив голову. Дойдя до конца, я подождал другого часового, который, дойдя до конца, повернул и я тут же опустил приклад винтовки на его голову. Он умер еще быстрее, чем первый.
Я взял его винтовку и амуницию и опустил вниз, в ожидающие руки заключенных. После этого я пошел вдоль забора, убивая часовых одного за другим. Их было пятеро. Так что пять добровольцев-заключенных переоделись в форму солдат и вооружились. Все было сделано тихо и незаметно. Следующим этапом было дежурное помещение. Здесь тоже все было просто. Пятеро спящих солдат умерли, так и не поняв, в чем дело.
И мы двинулись к казармам. Наше нападение было внезапным, так что мы не встретили сопротивления. Нас было пять тысяч против сорока солдат. Мы обрушились на них как дикие звери, мы стреляли их, кололи штыками, душили и рвали на куски голыми руками. Все было кончено. Никто не убежал. Теперь все поверили в успех восстания, сердца заключенных наполнились мужеством.
Те, кто переоделся в форму Каш Гвард, сбросили ее. Мы не хотели ходить в одежде ненавистных угнетателей. Не теряя времени мы оседлали пятьдесят лошадей и на каждую лошадь село по два вооруженных человека. Сто всадников — и остальные пешком — двинулись на Чикаго. На Чикаго! — таков был наш лозунг.
Мы двигались осторожно, хотя мне потребовалось много труда, чтобы утихомирить их, так опьянил их первый успех. Ехали мы медленно, так как я хотел, чтобы к Чикаго подошло как можно больше людей, и мне не хотелось загонять лошадей. Все же они несли непомерный груз.
Некоторые отсеивались по пути. Одни от слабости физической, другие от страха. Чем ближе мы подходили к Чикаго, тем больше таяло мужество в людях. Одна мысль о Калькарах и Каш Гвард приводила их в дрожь. Я не знаю, могу ли я осуждать их, ведь когда человека ломали в течение нескольких поколений, только чудо может вернуть ему человеческое достоинство.
Когда мы подошли к разрушенной церкви, где я оставил мать и Хуану, со мной было всего две тысячи человек. Остальные разбежались по пути.
Отец и я не могли дождаться момента, когда мы увидим своих любимых, и поэтому мы ехали впереди всех. Но вот мы у цели. Перед нами были три мертвых овцы и женщина с ножом в груди — моя мать! Она была еще в сознании и при виде нас глаза ее засветились счастьем. Я смотрел вокруг, боясь увидеть Хуану, и боясь не увидеть ее.
Мать едва могла говорить и отец взял ее голову в свои руки, опустившись перед ней на колени. Слабым, прерывающимся голосом она рассказала обо всем, что произошло. Они жили спокойно, пока их не обнаружил большой отряд Каш Гвард во главе с самим Ортисом. Они схватили женщин, но у матери был нож, спрятанный в одежде, и она ударила себя, чтобы избежать той судьбы, что ожидала ее. У Хуаны ножа не было и Ортис увез ее с собой.
Я видел, как мать умерла у отца на руках. Я помог отцу похоронить ее и рассказал обо всем подоспевшим людям, чтобы они знали, на что способны эти звери. Но они и так хорошо знали, они сами достаточно страдали.
11. ПАЛАЧ
И мы двинулись дальше. Сердца мое и моего отца были наполнены горечью и ненавистью. мы шли к рынку, но по пути зашли в дом Джима. Он пошел с нами. Молли заплакала, когда услышала о том, что произошло с матерью и Хуаной. Но она справилась с собой и благословила нас на битву. Слезы и гордость были в ее глазах.
— Пусть Святые помогут вам!
Джим попрощался с ней и сказал:
— Пусть нож всегда будет при тебе, девочка.
Еще раз мы остановились у нашего дома. Там отец выкопал винтовку солдата, которого он убил прошлой зимой, и дал ее Джиму.
Мы шли вперед и наши силы таяли. Ужас перед Каш Гвард был слишком силен в людях. Они впитали его с молоком матерей. Я не хочу сказать, что они были трусами, но сейчас они поступали, как трусы. Они настолько привыкли бояться Каш Гвард, что не могли преодолеть свой страх сейчас. Ужас перед Калькарами стал для них столь естественным, как отвращение к змеям или крысам.
День был базарным и народ толпился на рынке. Я разделил своих людей на два отряда, по пятьсот человек в каждом, чтобы мы могли окружить рынок. Среди нас почти не было местных, поэтому я приказал не убивать никого из гражданского населения.