Сквозь толпу проталкивалась какая-то высокая девица с таким перекошенным лицом, словно она только что надкусила яблоко и обнаружила червяка. Санджей узнал ее. Эту девицу он видел в вагоне в тот день, когда познакомился с Мартой. Вместе с несколькими подружками она тогда демонстративно перешла в другой вагон.
– Эй, Джульетта! – нарочито громко выкрикнула девица. – Ты еще не показывала Ромео фотку своей дырки?
В столовой стало заметно тише. Все ждали, что ответит на это Марта. Но Марте не понадобились слова. Она согнула правую руку, подняла ее на уровень плеча и локтем ударила нахалку в физиономию.
Вокруг ахнули. Кто-то негромко выразил свой восторг. Обидчица попятилась, зажимая рукой нос.
К Марте проталкивался Пирс.
– Идемте со мной, милая девушка, – бесстрастным учительским тоном произнес он.
Лицо Пирса напряглось от сдерживаемого гнева.
Толпа расступилась, пропуская их. Держа Марту за правую руку, Пирс повел ее к выходу.
Когда они проходили мимо, Санджей услышал, как Пирс прошептал:
– Отличный ответ, Марта. Но задерживаться здесь тебе не стоит. Без тебя все быстро успокоятся.
– Я очень горд, – признался Айоне Джейк. – Я ведь тренер Марты и, как вижу, кое-чему смог ее научить.
– Здесь есть врач? – крикнул учитель, зажимавший бумажным платком кровоточащий нос высокой школьницы.
– Санджей, ваш выход! Дежавю! – воскликнула Айона.
– Я медбрат! – вздохнув, отозвался Санджей.
Воодушевленные успехом Марты, они вместе шли к вокзалу по ярко освещенным, людным улицам Вестминстера.
– Тебе было страшно перед выходом на сцену? – спросил Санджей, не успевший оттереть кровь, попавшую на руки из разбитого носа обидчицы.
– До жути страшно! – призналась Марта. – Если честно, я не ожидала, что будет такая прорва народа.
– Пропасть, – поправила ее Айона. – Слово «прорва» имеет другое значение. Тысяча извинений, но после стольких лет работы со словами невольно залипаешь на грамматику, лексику и прочее.
– А лично мне грамматика по барабану, – призналась Марта.
– И не только тебе. Очень многим. Надо, пожалуй, и мне отвыкать от этих правил. Тем более что я теперь больше уже ничего не пишу, – с сокрушенным видом произнесла Айона.
– Айона, мне просто не верится, что вы позволите этим мерзавцам из журнала одержать верх. Нельзя допускать, чтобы Эд Ланкастер победил. – Услышав ненавистное имя, Лулу зарычала, но Эмми продолжала: – Вы должны показать им, на что способны! Ваша работа не закончилась после увольнения. Вы по-прежнему остаетесь журналисткой и психотерапевтом. Это ваша суть. Если у кого и есть жизненный стержень, так это у вас.
– Эмми, дорогая. Вы очень добры. Я понимаю, что вы стараетесь меня растормошить и уговорить согласиться на вашу авантюру… простите, на эксперимент с YouTube. Я восхищаюсь вашей напористостью, но, боюсь, по-прежнему вынуждена сказать решительное «нет».
Айона
Айона и Би сидели около большого эркерного окна в гостиной пансионата, глядя на старинный парк. Айона живо представляла себе давнюю эпоху и почти видела призраки гостей, возвращавшихся в поместье после охоты на оленей. Они поднимались в эту самую гостиную, пили чай и хвастались своими охотничьими успехами. Близость к смерти заставляла их ощущать себя более живыми.
Сегодняшний день не был ни лучшим, ни худшим. Би ее не узнала, но хотя бы поняла, что у Айоны дружественные намерения и ее можно не бояться. В лучшие дни вроде того, когда Айона привезла с собой Диктатор, Би вспоминала, кто она и где находится, и их общение проходило почти так же, как в старые добрые времена. Но случались и другие дни, совершенно невыносимые. Би смотрела на гостью с недоумением и страхом, пятясь от протянутой ею руки.
Айона полезла в сумку, достав старый фотоальбом в потертом кожаном переплете. Ей нравилось прикасаться к фотографиям, а не просматривать их в каком-нибудь облачном хранилище, где они перешивались с миллионами других воспоминаний, изгнанных туда тысячами незнакомых пользователей. Все эти праздники, свадьбы и дни рождения обитали в неосязаемом пространстве Интернета, ожидая, когда их на мгновение извлекут оттуда или удалят ради экономии места в «облаке».
Альбом открылся на странице, озаглавленной «1 декабря 1992 года – ВСЕМИРНЫЙ ДЕНЬ БОРЬБЫ СО СПИДОМ».
– Би, ты помнишь? – спросила Айона, пододвигая ей альбом. – Мы участвовали в марше на Даунинг-стрит и тебя арестовали, когда ты нашим плакатом ударила полицейского по голове.
Би водила указательным пальцем по фотографиям.
– Они устроили столько шума из-за пустяка. Полицейский был в шлеме, а плакат был картонным и размок под дождем. Вреда не больше, чем если по молотку ударить мармеладкой. Мы просто наткнулись на расистов и гомофобов, искавших предлог, – сказала Айона, переносясь в то время.
Ощущение пережитого страха сохранялось в ней до сих пор. Она помнила, как пыталась пробиться сквозь полицейский кордон и вызволить Би; помнила свой гнев и бессилие, когда ее любимую в наручниках заталкивали в полицейскую машину.
Вот и сейчас она отчаянно пыталась пробиться к женщине, которую любила, но расстояние между ними было гораздо больше и преодолеть его оказалось намного труднее, чем полицейский кордон. Это расстояние превращалось в пропасть: темную, меняющую очертания, наполненную невидимыми преградами, где Айона могла передвигаться лишь ощупью.
Би что-то бормотала себе под нос.
– Дорогая, ты о чем? – спросила Айона.
– Если ты сдашься, они победят.
– Верно, Би. – Айона сжала ей руку. – Помнишь слова, которые ты мне говорила, когда после больницы я ушла с работы? Мы потом повторяли их всякий раз, когда участвовали в маршах протеста, подписывали петиции и обращались к членам парламента. «Они хотят, чтобы мы забились в норку, поэтому мы встанем во весь рост».
– «Они хотят, чтобы мы исчезли с глаз долой, но мы будем у всех на виду», – подхватила Би.
– «Им нужно, чтобы мы молчали, а мы будем кричать во весь голос», – продолжила Айона.
– «Они требуют, чтобы мы сдались, но мы должны сражаться», – произнесли обе женщины хором.
Би наклонилась и положила голову на плечо Айоны.
В голове Айоны вдруг появился вопрос. Он все разрастался и разрастался, отталкивая другие мысли, пока не занял главенствующее место. Этот вопрос не давал ей покоя.
Когда она прекратила сражаться?
Айона знала ответ. Когда наконец признала, что ничем не сможет помочь Би и все ее усилия не вернут любимую в прежнее состояние. Тогда же она перестала сражаться и за себя. Она подняла белый флаг, сложила оружие и сдалась.
А вот Би на ее месте никогда бы не сдалась.
Айона втиснулась в свой старинный кремово-розовый «Фиат-500» и врубила первую скорость. Двигатель машины запротестовал, не понимая внезапной агрессивности хозяйки. Домой она ехала на автопилоте, дергая рычаги коробки передач, а в голове звучали слова, произнесенные во время разговора с Би. Эти слова смешивались с другими, которые минувшим вечером ей говорила Эмми.
«Нас должны видеть. Нас должны слышать. Вам необходимо показать им, на что вы способны. Ваша работа не осталась в прошлом. Они хотят, чтобы мы забились в норку. Ты должна подняться во весь рост. Вы напрасно поставили на себе крест. Вы должны сражаться».
Айона ощущала нарастающее воодушевление, знакомое чувство целеустремленности, сдобренное адреналином. Совсем как в давние времена, когда она стояла за кулисами, готовясь выйти на сцену, и слушала гул полного зала. Знакомое ощущение, что сейчас начнется волшебство.
Она отперла входную дверь и распахнула ее столь порывисто, что ручка ударилась об стену прихожей, увеличив уже существующую вмятину. На плитки пола посыпалась штукатурка. Поставив сумку, Айона схватила с вешалки сложенный зонтик.
– ЭММИ! – крикнула она. – ЭММИ, ГДЕ ВЫ?
На площадку второго этажа выбежала встревоженная гостья.
– ЭММИ! – повторила Айона, размахивая зонтиком, как мечом. – ЧЕГО ВЫ ЖДЕТЕ, ДОРОГАЯ? ДОГОВАРИВАЙТЕСЬ О ЗАПИСИ!
Пирс
Пирсу едва верилось, что он сидит в звуконепроницаемой видеостудии одного из самых трендовых цифровых агентств Сохо. То был мир, неизмеримо далекий от его прежнего банковско-биржевого мира.
Эмми и Айона позвали его присутствовать на записи пилотного выпуска версии «Спроси Айону» на YouTube. А если честно, то Пирс сам напросился. Сегодня у него с утра не было уроков, и он уговаривал обеих до тех пор, пока они не сдались.
Согласно всем стандартным ключевым показателям, за последнее время качество жизни Пирса стало значительно хуже. Однако никогда еще он не был так счастлив. Он поймал себя на том, что в каждом событии старается видеть положительные стороны, и, подобно современной Поллианне[25], считал подарки судьбы.
Всего полгода назад он жил со своей красавицей-женой и двумя детьми в доме, который «Дейли мейл» назвала бы «особняком», а Кандида именовала «адекватным жильем». Дом стоял на большом участке земли, занимавшем многие акры. Сейчас Пирс жил один, в самой обычной квартире с двумя спальнями и видом на парковку супермаркета. Квартира находилась в нескольких минутах ходьбы от железнодорожной станции.
Ковер на полу имел проплешины, занавески неплотно закрывали окна, а в углу его спальни сырело пятно, очертаниями напоминавшее Африку. Но всякий раз, когда Пирс приносил домой новую подушку, набор тарелок или подсвечник, он радовался преображению своего жилища. Это был зримый прогресс.
Он сводил Тео и Минти в «ИКЕА». Дети были в восторге от такого приключения. Они упоенно сверялись с нанесенными на пол указателями (иначе в таком громадном магазине недолго и потеряться) и выбирали мебель для своей комнаты. Предметы интерьера были разными по стилю и далеко не модными, но детей это не волновало. Наоборот, чем проще, тем лучше. Успешную охоту за мебелью они отпраздновали в магазинном ресторане, как три мушкетера-покупателя, угощаясь шведскими фрикадельками и плитками молочного шоколада «Дайм».