– В караульных осталось всего два стража. Баба-вояка и мясовар не в счет. Уговорить твоих родичей я берусь сам. Ты лишь подтверждай все, даже если сказанное мною покажется тебе странным и… неприятным.
– Не поверят!
– Яви сытыганцам что-нибудь этакое из своего умения. Порази их. Главное – убрать ребенка. Предоставь главную заботу мне.
– Ты хочешь меня подставить! – взвизгнул Сордонг. – Потом родичи скажут воинам, кто подстрекал их на бойню!
– Не скажут. Не так уж трудно вытравить все ненужное из их слабой памяти. Несложно внушить, будто они додумались напасть сами.
– Но что будет, когда воины вернутся?
Странник высунул неимоверно длинный и тонкий багровый язык. Задумчиво провел юрким кончиком по краям трепещущих ноздрей.
– Они перебьют последних мужчин рода.
– Грех! – вскричал старик.
– Вот уж не предполагал, что тебе жаль этих недоумков. Или несусветная бабья трусость крючит твои колени под длиннополым платьем? Или, сомневаясь во мне, думаешь, не изловчимся, не найдем средство всех обвести? Не дрейфи, обманем! И тогда…
– Что – тогда? – еле слышно выдохнул Сордонг.
Хохоча, Дэллик присел на край лежанки и весело шлепнул его по плечу:
– Тогда ты, смиренный слуга джогура и его же счастливый хозяин, будешь лучшим шаманом среди всех племен в Великом лесу! Разве дело не стоит того? Решайся, если ты настоящий человек-мужчина!
Домм седьмого вечераПроклятый род
Сордонг зажмурился. После темного жилища уличный свет резал глаза, впивался в веки жалящим оводом. Землю покрывала бугристая белая шкура. Скорая буря успела накидать снега и града толщиной до икр. Кое-где возвышались пригорки из градин величиной с кукушкино яйцо. Сордонг никогда подобных не видел. Его ноги в старых торбазах оскальзывались и разъезжались на притаившихся под пушистой пеленой катышках, как на гальке. Он с завистью посматривал на добротные сапоги Дэллика, давящие твердые снежки с жестким сухим скрипом. Будто кто-то непрерывно открывал и закрывал дверь с плохо смазанными петлями…
У края растрепанного ельника валялся зашибленный градом тетерев. Следом за ними – заяц.
– На Орто пришла удаганка великой силы, – прошептал старик потрясенно.
Из-за сопок выглянуло запоздалое солнце. Подплыв к горам жрецов, охватило малиновым огнем торчащую в небе скалу Каменный Палец. Воздух поверху словно окрасился розоватой сквозистой глиной. Тянуло далеким дымком и свежестью вполне уже зимнего мороза. С леса сорвало все листья. Скомкало их, смешало со снегом, вывернув мертвенной серой стороной. Да что листья – безумная сила бури повалила все старые сухие ели, выдернула из земли не один куст. Скатала бурелом шарами гигантского перекати-поля и зашвырнула на поляны.
Повсюду под измочаленными нижними ветвями деревьев, сумевших устоять, лежали присыпанные инеем трупики птиц и мелких животных. Дух – хозяин леса Бай-Байанай принес ветрам немалые жертвы.
На подходе к Сытыгану путникам встретилась девочка весен примерно девяти – дитя бедного семейства, в ободранной шапке и долгополой дохе с чужого плеча, подвязанной в поясе тальниковым лыком. Разрывая градовые холмики над побитой бурей дармовой дичью, девочка собирала добычу в большую камышовую корзину. Она с интересом уставилась на Дэллика и Сордонга.
Один, высокий чужак со светлыми глазами, прибыл, вероятно, из очень дальних земель. Пряди тусклых черных волос лежали вдоль его впалых щек, как крылья вороны. Одежда была странная – очень черная. Черная, как осенняя ночь. Люди саха такой не носят. Другой человек, отверженный из сытыганского рода старикашка, вырядился не менее интересно – в платье с множеством блестящих и костяных висюлек-игрушек. Он прижимал к груди бубен.
– Новости есть? – первой звонко поприветствовала девочка старика.
– Ты меня знаешь? – удивился он, подходя. Даже забыл ответить, как полагается.
– Знаю. Ты – наш родич, одинокий отторгнутый старец, якшающийся с клыкастой ящерицей Мохолуо, – ответила она простодушно. Стрельнула в Дэллика любопытными чернущими глазами и добавила: – Так мой отец говорит.
– Кто твой отец?
– Никси́к, старшина нашего аймака Сытыган.
– Он дома?
– Где ж ему быть, как не дома. Камелек после бури растапливает. – Девочка махнула рукой в сторону темнеющих невдалеке тордохов. – Ждут с матерью, когда я птиц к ужину принесу.
– Во-он там заяц лежит, а под той горкой – еще один, – подсказал улыбающийся Дэллик. Нагнувшись, легонько приподнял подбородок девочки: – Как твое имя?
– Родители называют меня Олджу́ной. – Она дерзко глянула ему в лицо.
– Ты очень красивая, Олджуна.
Сордонгу не по душе пришлось, что Дэллик с ходу поинтересовался именем девочки. Кто же спрашивает о нем, едва увидев человека! Да еще хвалит в глаза. Не понравилась и чрезмерная бойкость Олджуны. В его юные весны дети были куда скромнее. Но и он поразился вполне уже вызревшей силе ее тела, рысьей гибкости, не скрытой дохой не по росту. А светлое личико вправду было красивым. С тонкими дугами бровей, сияющими глазами, ртом, ярким, как ягода шиповника на раннем снегу…
– Э-э, идем же! – Сордонг с досадой дернул за рукав увлекшегося беседой странника.
Девочка долго и внимательно смотрела им вслед.
Из приоткрытой двери развороченной бурей юрты, стоящей на отшибе в леске, слышались хриплый вой и протяжный повизгивающий плач.
– Гляну, – сказал сдавленным голосом Сордонг.
Это была его прежняя юрта. Раньше, крепко сбитая, она смотрелась издали как оставленный кем-то на пригорке нарядный туес. Теперь почти развалилась. Сунувшись в дверь, старик отпрянул от шибанувшей изнутри густой вони и все же вошел, прикрывая ладонью нос. Привыкнув к темноте, увидел засыпанный снегом камелек. Возле него кружились две женщины. Жутко истощенные и грязные, они уткнулись лбами, вцепились друг другу в космы и двигались из последних сил, беспрерывно воя. На ступившего за порог человека страшные хозяйки не обратили никакого внимания.
На закиданной сеном ближней лавке лежало обернутое в коровью шкуру хнычущее существо. У его лица торчала березовая ветка, будто бы заткнутая за край шкуры. Сордонг шагнул ближе и с недоумением вгляделся. Это была не ветка, а узкая ладонь с шестью пальцами. С шестью длинными, бескостными, полупрозрачными пальцами без ногтей…
Он в ужасе выскочил из юрты. Остальная часть пути прошла в гнетущем молчании.
Даже морозный воздух не смог выветрить гнилостного запаха, витающего над выкопанными в земле ямами. В них, кое-как забросанных палками и корьем, подмерзала проквашенная на зиму мелкая рыбешка. Жалкие остатки прежде солидного аймака нынче вряд ли можно было назвать селеньем. По углам пустынной низины покоились в снегу три лачужки, павшие в неравной битве с ветрами. Семь покосившихся хижин, казалось, вот-вот рухнут от малого ветра. Лишь четыре казались жилыми. Рядом копошились плохо одетые, изможденные люди с жердями и кольями.
Первый тордох, в котором обитала семья старшины Никсика, немного отличался от других. Выглядел, по крайней мере, крепче, больше и выше. На нем недавно заменили покрышку. Пластины новой лиственничной коры проступали под снегом свежесрезанными кромками в сгонах. В левой стене красовалось затянутое рыбьим пузырем дупло окошка-бельма.
Завидев входящих, раздувавший огонь в очаге хозяин всполошился. Вскочил, вытер клочком сена перепачканное сажей лицо и слезящиеся от дыма глаза. Провел пятерней по растрепанным волосам. Смятенно обернулся в левый угол, где сидела женщина, держащая перед собой на коленях что-то большое и круглое.
Чуть погодя, справившись с тревогой, Никсик пригласил нежданных гостей к правому почетному месту. Те, по обычаю, поклонились неохотно разгорающемуся огню. Бросили в него по сучку, отломив от полена, – запомни своих, дух огня. Сели на плетенные из болотного ситника циновки.
Хозяин подвесил над очагом прокопченный горшок с водой. Тем же клочком сена, которым утирал лицо, смел со стола на пол какие-то объедки. Подергивая острыми лопатками под рубахой из налимьей кожи, зачем-то принялся передвигать скудные вещи. Пока он знакомился с Дэлликом и вызнавал новости у Сордонга, женщина только слегка шевельнулась. Из полумрака мрачно и дико взблескивали белки ее глаз.
Старшина Никсик не скрывал удивления. Ни разу еще заносчивый Сордонг не переступал его порога, а тут вдруг заявился, вырядившись в свое старое шаманское платье. Да не один пришел – с незнакомцем, видать, из очень дальних краев. Никсик никак не мог определить, к какому роду-племени принадлежит чужеземец. И лицо, и одежда – все в нем было чудно. А в особенности глаза – цвета выветренного по весне льда, со зрачками, отражающими очажное пламя. Знать, важное дело их привело, если не погнушались сунуться в Сытыган.
– В моем бывшем жилье нехорошее, кажется, случилось, – сказал старик. Он все не мог оправиться после увиденного в юрте.
– А-а, эти, – равнодушно отозвался Никсик. – Взбесились они. Скоро помрут. Похороним и наконец-то отвяжемся. Некому присматривать за ними, нечем кормить. Сам видишь, как бедно живем. Даже угостить вас прилично не можем.
– Отчего женщины повредились умом? – спросил Дэллик.
– Сестры жили с духами леса. Одна родила урода от ночного нечистого мужа. Этим летом женщины совсем одичали, прячутся от людей, как звери. Придешь с помощью или едой, так укусить могут, а сами едят все, что в рот попадет. Роются в мышиных гнездах, выкапывают земляных червей…
При последних словах старшины Сордонг сильно вздрогнул и опустил глаза.
– Хотели мы позвать жрецов, чтобы подлечили полоумных, почитали молитвы. Но разве придут озаренные люди, брезгующие недужным воздухом Сытыгана? – посетовал Никсик. – И не воздухом же будем расплачиваться с ними за возвышенные труды!
– Что же такое сотворилось с аймаком? – сокрушенно пробормотал Сордонг. – Ох, жизнь наша! Тень, брошенная на воду…