– На торгах в Эрги-Эн увидел я жену Хорсуна, белоликую Нарьяну, – признался странник, потупившись. – С тех пор забыть ее не могу… Да и вашему роду хочу помочь по зову души. Другу моему, великому шаману Сордонгу, подсобить не мешает, восстановить справедливость.
– Так ведь Нарьяна брюхата, – встряла Кэнгиса.
– Потому, думаю, и не пойдет со мной сразу. Но ждать, пока она опростается, пока узнает о смерти Хорсуна, у меня времени нет. А тем более нет терпения томиться год ее положенного вдовства. Надо возвращаться обратно. Это и есть моя главная корысть – я хочу под шумок Нарьяну похитить…
Никсик ушел и скоро вернулся с четырьмя мужчинами. Сняв шапки, они – пучеглазый, курносый, ушастый и лысый – робко встали у двери, не смея сесть без приглашения. Хоть и бедным казалось жилище старшины, оно было все же зажиточнее их совсем уж нищих тордохов. По тому, как родичи шептались и со смятением поглядывали на него и чужеземца, Сордонг понял, что Никсик успел им все рассказать.
– Значит, духи вернулись к тебе? – осмелился спросить курносый после того, как все уселись и выдули по чашке кипятка с вязкой мучицей.
– Да, меня снова выбрали духи, – с угрюмым вызовом подтвердил старик. Его подстегнуло недоверие, мелькнувшее во взгляде курносого.
– Покажи им, – подтолкнул Дэллик. – Покажи, каким ты стал великим!
Сордонг не спеша вышел на середину землянки. Бросил в угасающий очаг пучок белого конского волоса и вересковую ветку. Пробурчав невнятные заклинания, согрел бубен. Любовно погладил каждый из девяти рогатых бугорков. Подул в перья ворона, прикрепленные к обечайке, чтобы высоко летать над Великим лесом, в перья совы – для бесшумного полета…
Мужчины тихо переговаривались в углу.
– Совсем спятил этот лживый дурак, – вдруг ясно послышался чей-то быстрый язвительный шепот.
Старик обернулся, изумленный, пробежал яростным взором по вытянутым в почтительном ожидании лицам. Заметил холодно смеющиеся глаза Дэллика. Тот, конечно, тоже усек, как родичи поносят своего же шамана. Самого почтенного человека в роду… Как?! Эти смердящие ублюдки смеют называть лживым дураком его, Сордонга?! Горячая кровь гнева бросилась в голову старика. Отшатнулся – словно острие батаса направили ему в сердце!
Какое-то подобие сострадания и вины он еще испытывал вначале. Но теперь стало понятно, что погрязшие в пороке подлые люди едва ли не в глаза над ним насмехаются. Все порывы жалости и страха улетучились, будто дым на ветру… Что с того, если аймак вымрет? Его и так уже почти нет. Род растлен, запятнан, опозорен! Пусть он сгинет. Пусть злополучные исчезнут, подобно утреннему туману! Сордонг останется один, зато – великий… Может, это нужно дару, чтобы великий шаман остался один в роду? Ну что ж, за обладание самым желанным на свете – джогуром – Сордонг отдаст и эту плату… да! Сполна отдаст ее страннику Дэллику. Да хоть самому правителю Нижней земли, чье имя никто не смеет произносить!
Стоя на правом колене, старик мрачно поклонился восьми направлениям Земли. Подрагивая, громко зевнул для вида. Он не собирался вызывать духа Кэлманну и шаманский сгусток силы Дьалынг. Хватит с убогих песни на певучем языке и простого плутовства. Они и такого зрелища не в силах себе представить. Сордонг им покажет, кто в роду лживый дурак, а кто достоин называться подлинным человеком-мужчиной!
Бубен в руках задрожал свирепо и гордо. Шаман поднял его над собой. Стукнул несколько раз колотушкой – звуки ударов были подобны твердым, веским словам. Слушайте, люди, слушайте правду! Чуть подпрыгивая, Сордонг завопил:
– Память вышибло, как видно, из голов пустопорожних, коль забыли, что считался род наш прежде самым лучшим! Ведь тогда, в былое время, пролетала над аймаком птица с белым опереньем и чумазой становилась в мареве густого дыма наших очагов несметных! У озер, плетущих косы из веселых, пестрых радуг, на аласах изобильных тесно было, непросторно всем рогатым и гривастым, счет хозяева теряли черным скакунам и белым, гнать их часто приходилось табунами к Дэсегею – в несколько тянулись кёсов косяки круглокопытных! Жен мужчины привозили из других родов исправных, а невест лилейных наших, что подобны были стерхам и в работе не ленивы, парни сватали чужие… Да чтоб кто-то взял вдовицу – не могли о том помыслить! Утоляли предки жажду не водою, а кумысом, и какой бы пир в долине ни устраивали люди из других родов имущих, наш аймак превосходил их в яствах лакомых и тонких!
В воплях, бое бубна и упреках беспамятному роду пронеслась едва ли не четверть времени варки мяса. Теперь можно было перейти к рассказу о себе.
Сордонг обвел зрителей суровым оком.
– Создан был самим Кудаем я, джогуром одаренный! Возвышался над мирами, над Элен, рекой и лесом – славный человек-мужчина из богатого аймака! Нет приятелей? Не надо! Семь ветров призвал на помощь, восемь вихрей, девять смерчей – вот кто мне друзьями стали! Из пугливых человечков кто, скажите, не боится ни зверей, ни жутких чудищ из болота Преисподней, чье ужасное дыханье смрадом обдает и пеплом?! Мне лишь одному доступно отражать удары духов! Я под утро возвращаю их злокозненные мысли, как луну река с рассветом отдает обратно небу! Не страшусь я Мохолуо, ящерицы из Диринга! Вся продернутая в панцирь с чешуей туда-обратно, с плавниками наизнанку, в глубине она таится, пасть с клыками отверзая всякий раз, когда заметит лодку или человека!
Безудержная похвальба возымела действие. Глаза родичей выпучились от страха и любопытства.
– Всем известно: Мохолуо поднимается ночами через чертовые окна, покидает ненадолго кровоточащие почвы, чтобы говорить со мною, всем моим распоряженьям подчиняется покорно! Повелел я и сегодня ящерице рот разинуть! Будто скалы раскололись на дороге горной в спуске, и погибельная пропасть поглотила багалыка с горделивою дружиной!
Зрители дружно ахнули и колыхнулись, как трава на лугу. Добавила жути, тревожно вспыхнув, горка красных углей в очаге. Заполошно вскрикнула, вскидываясь огромным животом, Кэнгиса.
Схватив в прыжке нож со стола, Сордонг метко ткнул себя в дыру медного круга на груди. Это была испытанная хитрость. В бреши пряталась мягкая полость с рыбьим пузырем. Когда-то давно Сордонг наполнял его коровьей кровью. Теперь за неимением таковой накачал опивками чагового взвара. Темные брызги из лопнувшего пузыря полетели во все стороны!
Шаман глянул краем привычного к темноте глаза. Никсик зажал рукой рот забившейся Кэнгисы. Глазищи ее выкатились, как у вареного карася. Ногти, ломаясь, судорожно скребли стену. Женщина глухо мычала под ладонью мужа. Родичей заколотило от ужаса… То-то!
Качнувшись, словно от невыносимой скорби, Сордонг протянул к ним руку со следами черной влаги:
– Сердце бедного шамана навсегда лишилось крови! В нем бурлят одни лишь слезы, почерневшие от горя, слезы ярости и мести, жалости, паляще-жгучей, к угнетенному аймаку! Как не плакать мне о роде, из которого я вышел? Это мысль моя и тело, это кровь моих прапредков!.. В дни, когда жирует кто-то на костях убогих наших, обладает тем, чем щуки испокон веков владели, род щурят, богатый прежде, болен, оскорблен, раздавлен… Потому я вас покинул, у Диринга поселился, одинокий и печальный!.. Без утех постели женской, без почета, чести, славы стал, как самострел, натянут – тетива, а не кудесник! Славный дар меня оставил… Хорошо ль ему, джогуру, было жить во мне, бедняге, если каждый день я плакал из-за вас, мои родные!.. Позвонки крушились будто, рвались жилы, слепли очи, истекали, словно тени укрощенных горем духов! О, мой род, аймак любимый, на Орто округлом брюхе угасающий недужно!..
Послышалось чье-то ожесточенное рыдание. Уткнув лицо в плечо потерявшей сознание жены, плакал Никсик. Старшина был потрясен мощным отсветом ненависти и скорби, изъевшим его собственное сердце.
Старик несколько раз торжественно ударил по бубну и загремел на пределе голоса:
– Но возрадуйтесь, ликуйте – все же день настал великий нам не плакать, а смеяться! Дар вернулся для возмездья, для возврата Сытыгану всех достоинств и достатка! Так сразимся славно, братья, за согбенных, слабых, сирых! Безымянные герои, отомстим за наши слезы и вернем добро, по праву надлежащее щурятам!
Сордонг завершил песнь приглушенно, оставив в покое бубен:
– Только то, что заглянули в юрты баловней долины, никогда пусть не узнает ни одна в Элен собака…
Дэллик низко опустил голову, как бы склоняясь перед величием шамана. Забыв от восторга язык саха, воскликнул на чужеземном:
– Да ты комедиант!
Напуганные родичи едва нашли силы отвесить старику нестройные поклоны. Он величественно кивнул и присел перед очагом, давая им время успокоиться.
Пошептавшись, мужчины снова собрались за столом.
– Почти нас своим присутствием, уважаемый Сордонг, – кланяясь, заискивающе проговорил курносый. – Надо обсудить план нападения…
Было решено выступить скоро, близился вечер. Пока дойдут до заставы, будет совсем темно. Лысый взволнованно выдохнул:
– И под наш бурелом теперь солнце заглянет!
– Эх, или умрем, или воскреснем! – выкрикнул глуховатый ушастик. С размаху бросив на пол грязную заячью шапчонку, заявил: – Я возьму новую бобровую шапку Хорсуна. Вряд ли багалык пошел в ней на охоту. Наверное, дома оставил. Моя-то вся в дырьях!
«Не понадобится Хорсунова шапка твоей лопоухой башке, – хмуро подумал Сордонг. – Завтра у тебя, может статься, и головы не будет».
– У нас нет оружия, – осторожничал опасливый Никсик.
– Оружие лежит в Двенадцатистолбовой юрте! Сначала туда незаметно проникнем! – заорал пучеглазый, выпячивая без того выпуклые глаза.
– Вторую жену сосватаю, – размечтался курносый. – Свою старуху оставлю в завалюшке, себе добрую юрту построю! Баб гладких полно в заставе. Когда-то еще Большой сход соберет новых воинов! Самому бы заделаться ботуром… А что? На сытных харчах да в добром молодечестве любой нальется игристой силой!