– Не все! – осадил багалык, готовый по башке себя стукнуть за безотчетную спешку. Назвал всего троих.
Медля и ворча, но не смея возразить, разочарованная дружина оборотилась к Двенадцатистолбовой. Отрядники занесли убитых в юрту. Кто-то окликнул:
– Хорсун!
Голос был женский. Багалыку почудилось, что его зовет Нарьяна. Обернулся резко и впервые едва не свалился с седла…
Подбежала Модун.
Беда мутит голову человеку, беда же и отрезвляет ее в какой-то непостижимый миг. Не дает опрокинуться рассудку, втоптаться в черную бездну душе… Темное от горя лицо женщины осунулось, но глаза смотрели твердо и цепко.
– Возьми меня с собой.
– Нет.
– Возьми, иначе я брошусь под копыта Аргыса, – пригрозила Модун.
Он понял – так и сделает. Что-нибудь сотворит с собой. Сдался:
– Ладно.
Спросил приглушенно:
– Ты видела странника?
– Да. Незнакомец с красными зрачками, воткнутыми в лед, посмотрел на меня в окно. Такие глаза нельзя забыть…
Женщина всем телом задрожала от страха. Хорсун слез с коня и обнял ее. Какой бы Модун ни была статной, прижавшись к могучей груди багалыка, она показалась себе маленькой да и пришлась ему по плечо. Рассеянно гладя ее по голове, он молился, закрыв глаза. Модун тихо заплакала:
– Прости… Не уследила…
Домм второго вечераЦвета измены
Слепая старуха Эмчита бросила в корзинку железную мотыжку вместе с выкопанным корешком травы-воина. Протянула руку к Берё, своему поводырю. Понятливая собака тотчас подсунула голову под ладонь. Хозяйка привычно запустила пальцы в густую теплую шерсть. Недавно Берё исполнился год, но пес уже почти вошел в силу. К осени он отлинял, лишь на поджарых светло-серых боках кое-где висели грязные клоки. На лбу, над внимательными изжелта-карими глазами, виднелись кружки темной шерсти, напоминающие пару дополнительных глаз. Таких собак зовут четырехглазыми, считают собачьими шаманами. Говорят, они хорошо видят духов, разумеют язык вещей и человечью речь.
Слепой повезло весну назад. Примерно в такое же время Эмчиту позвали помочь на обряде проводов богини Айи-Ситы, сказать ей и Хозяйке Земли Алахчине слова благодарения. Кузнецова жена Урана после долгих бесплодных весен наконец-то разрешилась первенцем.
Старуха не удивилась, когда вместо ребячьего плача услышала в доме тявканье щенка. Значит, был еще один обряд – подмены ребенка. Погодя узнала: сына кузнеца отдали на догляд и прикорм многодетной семье. А пока мальчика должен заменить песик, взятый у недавно ощенившейся соседской суки, чтобы обмануть бесов. Если нечисть захочет навести смертельную болезнь на сына кузнеца – собачье дитя ее примет.
Соседка сетовала, что пристроить удалось только двух щенков из большого помета, и Эмчита после обряда отправилась к ней. Одного хозяин как раз собрался утопить. Никто не хотел его брать. Пес с лишними потусторонними глазами может вырасти опасным. Легче избавиться от такого, пока еще обыкновенные глазки слепы. Эмчита попросила ненужного себе, и люди обрадовались: не придется губить живое существо. Хозяин честь по чести проверил щенка на крепость. Поднял за хвостик, дал старухе потрогать собачью спинку. Малыш ни звука не издал. Только выгнулся упрямым тельцем и задвигал передними лапками, загребая воздух в поисках опоры. Хотели еще на озерце испытать, но Эмчита, представив, как щенок, выпучив глазки, отчаянно колотит лапками в жгуче холодной воде, запротестовала. Чего доброго, заболеет еще.
Люди добрых слов наговорили напоследок, чтобы душа оторванного от матери не держала зла. Мордочка, мол, у него забавная, смышленая, и шерстка красивая, светло-серая, как у волчонка. Слепая, по обычаю, отдарила хозяев новым берестяным туесом. Прижала к себе бурно дышащий комок и почувствовала, как трепещет испуганное щенячье сердце. Отлучили кроху от теплого вороха сена в углу, от влекущих запахов сухого лета, свалявшейся шерсти и материнского молока. Успокаивая, Эмчита погладила дрожащий бочок. Щенок затыкался носом в ладонь, привыкая к запахам нового убежища. Схватил зубками палец и до самого дома не отпускал, все легонько грыз и мусолил.
Она назвала его Берё – волк. Прозвища пес не посрамил. За год вымахал в крупного зверя, и впрямь похожего на волка по уму и стати. Чужой человек не сунется сдуру погладить. И кость бросить остережется. Неподкупный пес не возьмет, даже если голоден. А кто задумал худое – держись! Правда, Берё и тут попусту не кинется. Прежде хозяйку послушает и уж ее-то в опасности не бросит. Лучшего поводыря и охранника слепой не найти.
В двери маленькой юрты Эмчиты кузнец выпилил небольшое отверстие и прикрыл его куском оленьей шкуры. Собака может входить и выходить, когда ей надо, не беспокоя хозяйку. Спит под лежанкой, шума производит мало и ест опрятно. Эмчита спокойно ставит молоко в туесе, мясо с супом на прохладный пол, чтобы дольше не кисли. Честный пес без разрешения ничего не трогает, близко к туесу не подходит. Быстро выучился таскать поноску, плавать за водяной дичью. Знахарка, не смотри что слепая, охотница, поудачливее иных мальчишек. Да и сам Берё хоть куда охотник. В нынешнюю бескормицу ненадолго уходил в лес и пустым не возвращался. Правда, приносил часто несъедобное для человека – лесную мышь или суслика, но хозяйка обязательно благодарила, и собака была счастлива.
Остроконечные уши пса поднялись кверху. Издалека раздалась странная песня. Вскрикивая и завывая, пел какой-то сумасбродный человек. Берё, прислушиваясь, наклонял голову то на один бок, то на другой.
– Сордонг? – спросила старуха.
Пес слегка вздернулся, словно подтверждая.
– Сордонг, – убедилась Эмчита. – Совсем спятил в одиночестве.
Берё согласно тявкнул. Слепая отпустила руку. Собака, разрыв лапой мерзлый бугорок, понюхала погребенную под ним птичку.
– Много животных разгромило бурей, – поняла Эмчита по производимым псом звукам. – Не трогай. Хозяин леса рассердится. Бедняжкам было больно и страшно. Тебе повредит мясо зверька, напуганного задолго перед смертью. Частица страха войдет в твою кровь. Все живое чувствует боль и страх. Горе ходит по зверям и деревьям, особливо же – по людям… Буря бурей, а вон что сотворилось в Сытыгане. Люди отравились чем-то и умерли. Все оставшиеся больны. Разные боли мучают их, но пуще всего недуги живота и горла, что забрались в тела от холода и дурной пищи. Силис позаботится о злополучных, он добрый человек и добрый старейшина. Надобно ему помочь, больным помочь. Найти бы серый лишайник, растущий в середке оленьего мха. Веточки у него хрупкие, однако внутри спрятана большая сила. Знатное лекарство от хворей горла. Прокипятишь в горшке, пока взвар не пожелтеет, как водица в глине от следа, подышит больной над паром и выздоровеет. Такой лишайник часто встречается, но нам с тобой не просто его обнаружить.
Слепая присела на корточки, ощупывая сквозь снег поросшую мхом землю возле тропы.
– Жаль, давно нету крапивы, – продолжала она. – Мало мы запасли ее нынче. Тоже славное средство, помогает отхаркивать слизь, скопившуюся в горле. И хорошо бы найти еще один корень травы-воина. Это зелье люто на вкус и глотку дерет нещадно, зато умеет бороться с воспалением в кишках и желудке. У тебя, Берё, целых четыре глаза, но ты ведь не скажешь, даже если увидишь. А я не вижу, только чувствую… Вот, гляди, какая брусника крупная. – Старуха поднесла ко рту горсть замерзшей ягоды. – Сладкая! Полакомься лучше ею, не тревожь покой мертвых зверюшек.
Пес послушно обгрыз с кустиков брусничные гроздья.
– Эх, Берё, умница, собачий человек! – вздохнула Эмчита. – Все на тебе быстро заживает. Сам себе лекарь. Оцарапаешься, так полижешь ранку и вычистишь духов болезней, сбросишь их наземь. После найдешь целебную травку и съешь… Дух – существо, а любое существо любит жизнь и боится смерти. Вечно голодная Ёлю не щадит никого… Редко бывают совсем худые черные духи. У любого темного есть в душе светлая искра. А в голову доброго духа вольна проникнуть и плохая дума. Так нож режет мертвое мясо, но, случается, уязвит живой палец. Что поделаешь, коль духу хворобы выпала судьба жить паразитом. Жаль убивать его до срока, но людей и животных жальче.
Эмчита погрела замерзшие руки в теплом загривке пса.
– Кто-кто, а уж ты-то, четырехглазый, знаешь – у каждого своя правда жизни. Некоторых духов мы видим травой, или камнем, или чем-то иным. А они, может, совсем другие. И никто не знает, как они нас видят… Возьми, к примеру, комаров. Они не видят человека. Не думают: вот человек, он разумен. Комары даже не подозревают, что человек существует. Они зрят перед собой только пищу. В той правде, в которой они живут, нет ни человека, ни всего народа Орто. В их мире человек, корова или лошадь – одно и то же. Еда. Подобно комарам, и мы не представляем чужую правду жизни. Сами для кого-то вроде комаров, а думаем, что на Срединной нет, кроме нас, хозяев. А хозяйка над всеми – Земля. Мы одну Землю делим. Она старается делать так, чтобы все правды, даже не видя друг друга, жили в согласии.
Собака внимательно слушала, подергивая ухом, но внезапно куда-то скакнула и залаяла. Старуха покачала головой:
– Вот псу неймется. Лес после бури полон соблазнов…
Берё возвратился скоро и заюлил под рукой, призывая хозяйку следовать за ним.
– Что ты опять отыскал, проказник? – бурчала слепая сердито, продираясь за поводырем в гущу кустов. – Не нужны мне твои зверьки и птицы. Пусть хоть жирный чороннохвостый или лопоухий там лежит. Сказала же – нельзя брать битое бурей, неужто не понял? Ох, Берё!
Старуха склонилась над лежащим на земле человеком. Он был еще жив, но без сознания. Собака, глухо ворча, вынюхивала оставленный им ползучий след. Слепая тронула пальцами лицо мужчины. Он слабо шевельнулся и застонал.
– О-о, это ты, Никсик, – узнала Эмчита. – А ведь люди потеряли тебя! Ищут, а ты, оказывается, отравился, как твои родичи, и лежишь здесь, бедняга… Едва различила по голосу. Лицо-то вон какое опухшее. Пальцы мои аж проваливаются в отечные щеки. Зубы, слышу, мелко стучат, будто от озноба, а сам горячий. Видать, совсем недавно сюда пришел. Ноги не устояли, сокрушили угнетенное ядом тело… Должно, в бедном твоем животе крутило немилосердно… Куда ты спешил, Никсик, такой изможденный?