Джогур летописца. Что это значит? В сумеречном мозгу вновь прозвучал вкрадчивый голос: «Повзрослев, твое дитя начнет записывать все, что когда-либо случится с сыном Черного бога, на великих скрижалях…»
Отважный и неподкупный, сын стал бы могучим белым шаманом. Он охранял бы землю саха от каверз чертей. Добрый и трудолюбивый, он бы очистил ее от злобы, болезней и войн. Ясный и светлый, он бы спасал миры, помогая богам! Вместо этого ее мальчик, лишенный триединой человеческой души, будет не знающим жалости слугой отродья повелителя Преисподней, чье имя не произносится вслух. Придумает, как живописать таврами души людей, чтобы облегчить демонам Джайан их промысел, их добычу – погубленные искусом души… О-о, сколько же лиха и скорби принесет людям наследный джогур сына Сарэла и Кюннэйи!
Женщина закачалась, застонала, как дерево на ветру…
Такой ли участи желал мальчику покровитель мастеров и белых шаманов Кудай, когда ковал его дар в своей кузне на железном холме о трех поясах? Такой ли ждал доли ребенку божественный мастер, вливая в него волшебное единство мысли, слова и дела? Такого ли жребия Срединной земле жаждал трехликий кузнец, взяв согласие у бога судьбы Дилги на столь щедрый подарок первенцу скромных людей?!
Кюннэйя уже не задумывалась о том, что ее рвущее душу отчаяние пугает дитя перед самым выходом на Орто, что на звуки стонов и громких рыданий могут набежать люди из окраинных домов или случайные прохожие… И вдруг резко замолчала. Прежде чем тупой нож крика перестал терзать горло, она почувствовала, как источенное бедами сердце стремительно начало сжиматься в упрямый тугой кулак. Он стучал в груди отрывисто и резво, будто дятел-желна по сосне. Голову женщины озарила спасительная мысль: к чему ей самой дан джогур? Она воспользуется его силой и попробует обмануть Дэллика! Она изымет дар из ребенка, пока сын еще не родился. Странник сразу поймет: на Орто пришел человек обыкновенный, не осененный свыше. Остается надеяться, что не убьет… Не должен. Зачем? Младенец без дара ему не нужен. А Кюннэйя вернет подарок Кудаю и вымолит у него прощение. Пусть ее мальчик будет простым человеком, зато не сотворит зла на Земле.
Каленный в священном горниле, еще горячий джогур Кудай бережно вкладывает в избранного, когда плоду в материнском лоне исполняется семь месяцев. Сын, наверное, сжился с гостинцем, полюбил его, играя отблесками лучезарного тока. Не хотел с ним расставаться. Чрево женщины снова бурно задвигалось. Успокаивая ребенка круговыми движениями дрожащей руки, Кюннэйя горько шепнула:
– Ты правильно понял, мой маленький, я собираюсь отобрать у тебя игрушку. Но иначе нельзя, прости…
Женщину не подвел ее дар. Живая звездочка пульсировала и мерцала в ладони. Глядя на нее, Кюннэйя заплакала. Вынутое из сокровенной глубины лона, из направленной к Орто головки сына, светящееся вещество джогура тускнело на глазах. Она поднесла ладонь к губам. Дунула невесомо, и крохотный светлячок, вспыхнув на миг, исчез в мирах.
Крик новорожденного огласил ветхую лачугу и Срединную землю. Сидящие на завалинке Арагор и Гельдияр переглянулись.
– Человек пришел, – теплея глазами, сказал старик и насторожился, увидев, что лицо ратаэша воссияло.
– Пришел и другой человек! – воскликнул Гельдияр.
Лекарь обернулся.
– Здравия вам, – весело поприветствовал странник, закутанный в черный плащ.
Поспешно вскочив, Гельдияр вытер руку о подол рубахи, протянул ее гостю. Ратаэша было не узнать. Куда девались его обычные надменность и скука?
«Готов стать собакой, таскать вещи колдуна в зубах», – впервые со жгучей неприязнью подумал Арагор о сыне, и его пальцы, переплетясь, издали яростный хруст.
– Радость у нас. Рождение нового человека, – сообщил ратаэш подобострастно.
– Это и моя радость, – кивнул странник. Казалось, он неподдельно озабочен происходящим. – Когда можно будет войти? – крикнул в чуть приоткрытую дверь.
Женщина не ответила.
– Ну что ж, подождем.
Заметив торжественность гостя, Гельдияр посерьезнел. Сдержанно рассказал о предательстве воинов, поединке с одним из них и ранении. Колдун слушал рассеянно. Было видно, что злополучная история Гельдияра мало его волнует.
Все вокруг окрасилось пурпурным сиянием заходящих лучей, а вскоре сиреневые тени словно поднялись в воздух и растворились в нем. Отстранив локтем вставшего на пути лекаря, колдун широко распахнул дверь.
Избушку слабо освещал огонь затухающей печи. Из-за спины странника Арагор еле узрел приглушенную сумерками фигуру Кюннэйи. Она стояла возле своей лежанки, укачивая на руках закутанного в белое ребенка. Колдун подошел к ней, и вдруг стены дряхлого жилища сотряслись от громоподобного вопля:
– Это не он! Мальчишку подменили!!!
– Это мой сын, – негромко, но твердо произнесла женщина.
Гость качнулся, точно ноги стали неверными, и с размаху плюхнулся на затрещавшую скамью. Глаза его полыхали ярко, как выпрыгнувшие из печи горящие угли. В их огненном свете лицо странно, непрерывно и беспорядочно двигалось, будто было не плотью из мяса и костей, а растревоженным змеиным клубком. Из оскаленного рта вырвался виток красноватого дыма. Колдун прошипел сразу несколькими ползучими голосами, скользящими в щели:
– Ты уничтож-жила джо-жогур, мерз-зкая баба! Ты кас-стрировала с-собс-ственного с-сына, подлая, гнус-сная с-сука!
Помолчав, странник сказал своим обычным, скрипучим и желчным голосом:
– Ты ошибаешься, если думаешь, что я прикончу тебя так просто. Ты будешь умирать долго, и смерть твоя будет мучительной.
Очи-угли странника, смутные фигуры Арагора и Гельдияра, хлипкие стены жилья бешено закрутились перед глазами Кюннэйи. Теряя сознание, она повалилась на пол. Дальше женщина видела происходящее отрывками и словно со стороны. Тело было неподъемным, тягучим, как деревце в смоле, намертво прилипшее к полу. В сжатом горле застрял колючий ком крика. Но глаза не просто смотрели, а вбирали в себя все зримое, и слух изощрился почти до звериного. В какое-то мгновение Кюннэйя увидела лекаря. Арагор прижимал к себе березовое полено. Она не сразу поняла, что старик держит ее новорожденного сына. Значит, успел подхватить ребенка, пока она падала. Мелко трясясь, старик пятился от наступающего на него Дэллика, но дитя из рук не выпускал.
Потом Кюннэйю пробудил из забытья безумный хохот и выкрики Гельдияра:
– Ты – мой отец?! Да ты бредишь, старый, безмозглый брехун! Кто поверит тебе? Мой отец был знаменитым ратаэшем истинной земли!
Облокотившись о плечо Гельдияра, Дэллик с ухмылкой поигрывал ножом для щепания лучины. Никто не глянул на женщину, недвижно лежащую в их ногах с открытыми глазами. Кажется, о ней просто забыли.
– Он обманет тебя! – крикнул Арагор в отчаянии. – Он – не человек!
Ноздри его сына раздулись, рот побелел от бешенства.
– Знаю, – процедил Гельдияр. – Он – бог! Он – посланец истинного Творца! А ты – жалкий, завистливый брехун… Ты – червяк, недостойный даже пасть перед ним на колени!
Лекарь дернулся и отшатнулся, будто эти слова, обретя острие, дважды достали его грудь. Старика разобрал странный, сотрясающий тело кашель. Кюннэйя испугалась, как бы он не выронил ребенка.
– Ты – червяк! – повторил Гельдияр, брезгливо сморщив губы.
Дэллик смеялся. Змеи в его щеках вновь заворочались, выдвинули вперед туго обтянутые кожей слепые головки с открытыми в смехе ртами. Вертлявые красные жала прорвались наружу и затрепетали, заполоскались, словно язычки пламени на ветру.
Арагор завопил сквозь мучительные спазмы кашля или рыданий:
– Несчастный! Вояка без косы, без чести и разума!
Колдун то ли что-то нашептывал Гельдияру в ухо, то ли дул в него. А может, высасывал через ухо его бессмертную душу? Глаза молодого мужчины померкли, отяжелели, как грузила сетей. Нижняя губа безвольно отвисла, обнажив бескровные десны. Пустое, мертвое лицо…
Но если Гельдияр и был мертвецом, то довольно прытким. Выдернув нож из руки странника, он подскочил к Арагору. Захватил в кулак что-то длинное, взлохмаченное, похожее на хвост белой лошади. Наискось взмахнуло острое лезвие. Послышался язвительный возглас:
– Пусть я – вояка без косы, а ты будешь ведуном без бороды!
Старик закричал тонко, пронзительно, как раненая чайка…
Когда Кюннэйя снова вернулась из забвения, на том месте, где стоял Арагор с ребенком, никого не было. На полу валялся растрепанный пучок седых волос.
Все повторялось. Кюннэйя не знала, сколько прошло времени – две варки мяса, день, месяц? Она снова пробудилась в полной темноте на куче лапника. Долго пролежавшее без движения тело задеревенело. С трудом шевельнувшись, женщина обнаружила, что не связана. Спустя мгновение осознала: она не в повозке и лежит не на ветках, а на мягкой укладистой груде непонятно чего. Вдохнула нечистый сырой воздух. Он отдавал землей, протухшим мясом и свежей кровью.
Тело постепенно очнулось, слепилось из колючих игл, дрожи и боли. Неимоверным усилием заставив себя сесть, Кюннэйя подняла голову и глянула вверх. Не может быть, чтобы в небе не мелькнула хотя бы одна звезда. В подмышках резко заныло, к груди болезненно прилило молоко…
О Дэсегей и светлые боги! Сердце женщины захолонуло. Где ее мальчик, которого она, должно быть, уже родила? Кюннэйя лихорадочно ощупала пустой живот, разгоряченный внизу. Так вот почему пахнет кровью – кровь истекает из нее!
Куда подевались лекарь с ребенком? Колдун уничтожил их или старик все же сумел ускользнуть? Вряд ли беглецам удастся уйти от странника. Разве от демона убежишь?
Кюннэйя качнула тяжелой головой. Дурно было обессиленному, скомканному телу, плохо гудящей голове, страшно душе… Она пошарила вблизи рукой и наткнулась на странный волосатый шар. Не успела сразу сообразить, что это такое, дико вскричала – пальцы ткнулись в студенистые впадины чьего-то холодного лица…
И вспомнила.
…Очнувшись над краем глубокой ямы, она глянула вниз и в мертвенном лунном свете узрела тела людей и животных. Дэллик держал ее за локоть. Стылый ночной ветер колыхал полы его черной одежды. Стало быть, он исполнил угрозу, уготовив Кюннэйе страшную и долгую смерть. Она будет долго лежать в яме среди трупов, пока не угаснет сама!