Стрелял он отлично, получал за это поощрения по службе, был назначен командиром центральной башни. Прошел специальные курсы, которыми руководили инженеры с завода, где строился танк Т-35. Стал младшим командиром. Кончился срок службы — предложили сверхсрочную. Написал письмо матери — она работала на шахте откатчицей вагонеток, — попросил у нее совета. Она ответила: «Смотри сам, но я лично желала бы, чтобы ты был военным». Так и порешил навсегда связать свою судьбу с армией.
В 1936 году сверхсрочника Александра Бурду послали на созданные при бригаде курсы младших лейтенантов.
Окончил курсы — стал командиром взвода и служил в учебной танковой роте Шалимова.[17] В 1940 году лейтенанта посылали на курсы усовершенствования командного состава бронетанковых войск в Саратов. Закончил он эти курсы с оценкой «отлично» по всем предметам. Ему было присвоено звание старшего лейтенанта.
Вернулся Александр Бурда в свою родную бригаду, которая теперь носила номер 14; но к этому времени она стояла уже не в Харькове, а в Станиславе неподалеку от границы. Там его назначили командиром роты, вооруженной средними танками Т-28. А вскоре на основе 14-й бригады была создана 15-я танковая дивизия. В ее рядах и служил он вместе со своим другом и соперником веселым ростовчанином Заскалько и многими другими танкистами, которые потом воевали в рядах бригады Катукова.
Первые выстрелы старший лейтенант Бурда, как я уже говорил, услышал на рассвете 22 июня 1941 года в городе Станиславе. Оттуда он и начал свой долгий военный путь. О том, как невероятно тяжелы были эти первые дни и недели войны для танкистов 15-й танковой дивизии, — да и для кого из советских людей они не были тяжелы! — дает представление уже приведенный мною рассказ Заскалько.
Отлично воевал в те дни и Александр Бурда. Один из наиболее трудных и сложных боев в своей жизни он провел со своей танковой ротой 14 июля 1941 года под Белиловкой — на украинской земле. Танкисты атаковали и разгромили колонну гитлеровцев, которая прорывалась к Белой Церкви в сопровождении пятнадцати танков. Наши танкисты при этом никаких потерь не понесли.
— Не зря мы так много внимания уделяли до войны стрельбам на полигоне, — говорил мне впоследствии Александр Бурда, вспоминая об этом бое, — Теперь учеба дала свой результат. Не только мы, командиры машин, добились точных попаданий, но и наши башенные стрелки. Тогда, под Белиловкой, мы с моим стрелком Васей Стороженко[18] шестнадцатью снарядами уничтожили немецкий танк, четыре машины с боеприпасами и тягач с пушкой. Для начала вроде неплохо…
Обстановка обострялась с каждым часом, — сказал он. — Гитлеровцы уже хорошо знали, что мы рыщем здесь, и на рубежах нашего вероятного появления выставляли танковые и артиллерийские заслоны — захватить их врасплох уже не удавалось.
И вот в этой обстановке мы все же наносим им фланговый удар. Все делалось в спешке: времени для обстоятельной разведки не хватало. Видим, бьет противотанковая артиллерия. Старший лейтенант Соколов с тремя танками бросился подавить ее, и на глазах у нас все три танка сгорели. Большое это горе было для всех, а для меня особенно — ведь Николай был мне настоящим другом.
А положение все обостряется. Налетела немецкая авиация, потом пошли на нас шестьдесят танков, а в нашем полку оставалось всего двенадцать исправных боевых машин. За немецкими танками мчатся мотоциклисты-автоматчики…
С великой злобой начали мы этот бой. И сразу же вам скажу: как это ни удивительно, мы его выиграли, хотя соотношение сил, как видите, было для нас ужасно невыгодным. Чем мы взяли верх? Опять же хитростью и умением. Шел бой вроде игры в прятки. Они за садом — мы в саду, они в саду — мы на восточном берегу реки. А в решающие минуты смело шли на сближение. В саду и на поле, среди высоких хлебов, чуть не таранили друг друга.
Наши пушки разбивали немецкие танки один за другим. Доставалось и нам, но все же мы ни одной машины не потеряли, все потом ушли своим ходом. У одной нашей машины мы потом насчитали несколько пробоин, но она так и не загорелась; ни мотор, ни ходовая часть ее не были повреждены.
Все в этом бою перепуталось. Помню, стоим мы в саду, заправляемся, вдруг подъезжают на мотоциклах гитлеровцы. Стоят и смотрят, наверное приняли за своих. Потом как крутанут мотоциклы, помчались во весь дух прочь. Мы их перестреляли, забрали девять мотоциклов.
В это время нас стали обходить еще более крупные силы. Нам дали приказ отступать. Мне с группой из шести танков было поручено прикрыть отход дивизии: она должна была сосредоточиться в новом районе. Мы вели бой из засад…
Выполнили мы боевую задачу, тут началось самое трудное: боеприпасы и горючее на исходе, а приказа о смене позиций все нет. Отходить без приказа нельзя и воевать уже нечем. К тому же состояние боевой техники отвратительное: моторы уже отработали то, что им положено. У одного танка вышел из строя стартер — у него мотор заводится только от движения, когда машину на буксире потянешь. А если он заглохнет под обстрелом, что тогда?
Укрылись мы в леске, как было условлено, хорошо замаскировались, ждем связного от командования. А тут, как на беду, гитлеровцы. Их много. И разбивают бивуак метрах в тридцати от наших танков. У нас такой случай был предусмотрен: если появятся гитлеровцы — ждать, не выдавая себя, приказа о смене позиции, а как только связной проберется — удар гранатой — это сигнал немедленно заводить все моторы, и на полной скорости, ведя огонь последними снарядами и патронами, прорываться к своим.
Вот мы ждем, присматриваемся, прислушиваемся. Гитлеровцы разожгли костры, сели поужинать, потом улеглись спать, оставив часовых. Уже полночь… Час ночи… Связного все нет. Стало жутковато. Вдруг слышу, что-то шуршит. Пригляделся — ползет человек без пилотки. Шепчу:
— Кто такой?
— Я… лейтенант Перджанян, с приказом.
У него в одной руке винтовка, весь обвешан гранатами. Я его хорошо знал.
— Приказано отходить. Вот маршрут…
Ну, все сделали, как условились. Удар гранатой — в сторону фашистов, все моторы взревели, неисправную машину дернули, она с ходу завелась. Даем бешеный огонь по кучам спящих гитлеровцев, по их пушкам, грузовикам. У них паника, мечутся у костров. Много мы там их положили. Прорвались…
Остановился, пересчитал машины — одной нет. Что такое? Неужели погибла? Взял винтовку, побежал по дороге с Перджаыяном поглядеть, что случилось. Смотрим, чернеет наш Т-28.
— Свои?
— Свои, — узнаю по голосу механика-водителя Черничко.
— В чем дело?
— Машина подработалась, фрикцион не берет. А тут еще камень попал между ведущим катком и плетью гусеницы, ее сбросило внутрь. Теперь гусеницу не надеть…
Что делать? Противник в километре, вот-вот гитлеровцы бросятся нас догонять. Юзом машину не утянуть. Скрепя сердце, принимаю решение взорвать танк. Огляделся — мы на окраине деревни. Разбудили крестьян из ближайших хат:
— Уйдите из домов, сейчас будем взрывать танк, как бы вас не задело осколками…
Командиром на танке был Капотов — замечательный храбрый танкист, он и сейчас с нами, вы, наверное, с ним познакомились. Приказываю ему:
— Возьми бинты, намочи бензином, зажги и брось в бак с горючим…
Хоть и жалко ему было машину, он приказ выполнил немедленно, но вот беда: бинты погасли — взрыва нет. Принимаю новое решение:
— Забросай баки гранатами, а мы тебя прикроем!
Капотов без колебаний выполнил и этот приказ. Раздались взрывы, машина запылала. Мы бросились к танкам и поехали дальше. Ночь, дороги незнакомые… Шли мы по еще свежему следу наших танков, отход которых днем прикрывала моя рота: время от времени я останавливался, выходил из танка, щупал теплую грунтовую дорогу и проверял, есть ли след траков гусеницы, не сбились ли с дороги.
Все было в порядке. Нашли своих, они уже не думали встретить нас живыми. Доложили о выполнении боевого задания командованию, получили благодарность. Оттуда до Погребища дошли без боев. Это было уже 18 июля. Там сдали свои машины и отправились на формирование в далекий тыл. Ехали на грузовиках через Яготин — Пирятин — Бахмач до Харькова, а оттуда поездом.
Ну, а что было дальше, вы уже знаете, — заключил Александр Бурда.
Я нарочно привел во всех деталях, вплоть до технических мелочей, этот долгий рассказ моего друга, чтобы показать, как постепенно формировался его воинский характер, как этот человек закалялся и становился тем Человеком в Броне, каким показал себя уже под Орлом, а затем и во многих других битвах, о которых пойдет речь впереди.
Обратите внимание, с какой откровенностью повествует он не только о своих успехах, но и о неудачах, больше того, о грубых промахах и ошибках, которые бывают неизбежны на первых порах.
Слушая этого человека, я всегда поражался тому, какая бездна хитрости в его смекалистом уме. Ведь любая его операция, пусть небольшого масштаба, — это сложное хитросплетение самых разных маневров, придумок, необычайных и, как правило, смелых решений. За это его так и любил Катуков, сам получивший от своих солдат кличку «генерал Хитрость».
Александр Бурда поистине был отлично подготовлен к войне да к тому же обладал большим природным талантом. И не случайно столь быстрым и успешным было продвижение его по многотрудной военно-служебной лестнице — за два года боев от командира роты до командира бригады.
Но я забегаю вперед. Нам пора возвращаться в Чисмену…
Вечером 10 ноября мы снова сидели в штабе у полковника Катукова. Он, по обыкновению, был радушен и гостеприимен, угощал гостей яблоками, рассказывал новые интересные истории о приключениях своих лихих разведчиков — видимо, он ими искрение гордился. Но в то же время было видно, что мысли полковника витают где-то далеко.
Кто-то из журналистов спросил полковника: