— Осторожнее, не наберитесь вшей…
Спокойный голос показался знакомым. Оборачиваюсь. Да ведь это же Бурда! Вот и знакомые силуэты его грозных боевых машин, которые мы видели в засаде у Чисмены. Сейчас они притаились в укрытиях, повернув свои длинные шеи в сторону раскинувшейся в лощине деревни Козлово, над которой рвутся одновременно десятки снарядов, — там продолжается ожесточенный бой.
Некоторых гвардейцев нет. Ранен смелый разведчик Коровянский. Обгорел и отправлен в госпиталь друг и соперник Бурды Заскалько. Погиб смертью храбрых танкист-орденоносец старший сержант Миша Матросов.[19] Погибли и другие гвардейцы. Недешево далась победа! И все-таки в сравнении с потерями немцев наши потери невелики.
Усевшись на завалинку чудом уцелевшей в этой переделке избы, мы беседуем с танкистами о событиях минувшей ночи. Беседа отрывочна, немного сбивчива — люди еще целиком во власти пережитого. Но впечатления эти ценны своей непосредственностью и искренностью.
— А помнишь, как они, сволочи, за кладбище уцепились?.. А Евтушенко-то, Евтушенко — вот комик! Фашист капрал бежит, а он — прыг из танка, за манишку гада и — будь здоров — в плен!.. Ну, а как Заскалько им жару дал! Двенадцать орудий по его KB в упор, а он — ноль внимания, фунт презрения: будьте добреньки, под гусеницы! Ему что эти снаряды — горох! Черта с два броню пробьет!.. А Самохин? Что ты молчишь, Костя? Скажи, как ты их гранатами из люка лупанул!..
Константин Самохин по-прежнему командует ротой.
— Это незаурядная личность, — говорил мне о Самохине Катуков три дня назад в Чисмене, — он себя еще покажет. Воюет с первого дня войны. Говорят, что он родом из-под Сталинграда — лихой казак. Завзятый танцор, организатор самодеятельности, в мирное время был футболистом, играл за центр нападения. Ну, а теперь забивает голы фашистам бронебойными болванками. Боевое крещение принял еще в войне с белофиннами и был награжден за храбрость медалью. В июльские дни на Украине его танковая рота истребила более сорока фашистских танков. На формирование бригады в район Сталинграда он прибыл уже опытным командиром — на гимнастерке у него уже был орден Красной Звезды, а теперь добавился орден Ленина. Отлично воевал под Орлом!..
В Чисмене нам не довелось встретиться с Самохиным, и теперь я с любопытством разглядываю этого молодого, смуглого, плотного и в то же время легкого и очень поворотливого офицера в комбинезоне. Он сконфуженно улыбается:
— Ну, так то же не по уставу. Что я буду делать, если снарядов не осталось, а фашисты тут, рядышком, тепленькие, в блиндаже? Вот я, нарушив устав, и высунулся из люка и начал их гранатами забрасывать…
Бурда добавляет, что в этом бою Самохин израсходовал четыре боекомплекта, — так часто приходилось ему ходить в атаку и вести огонь по боевым позициям гитлеровцев.
Беседа на завалинке продолжается. Разговор идет пока вразброд, после боя прежде всего вспоминают моменты, которые были очень сложными, подчас трагическими, а теперь почему-то кажутся забавными, смешными. Память в минуту наивысшего нервного напряжения в бою фиксирует малейшие детали, словно фотографическая пластинка, и во время передышки люди испытывают потребность выговориться и притом вдоволь посмеяться — это необходимая разрядка.
И, как всегда, из таких отрывочных замечаний постепенно складывается картина боя — стройная, четкая картина. Мне невольно приходит на ум любимая фраза Катукова: «Надо крепкое сердце иметь». Именно это крепкое сердце решило успех операции минувшей ночью.
Гитлеровцы хорошо укрепились в Скирманове. Село было превращено ими в крепкий узел обороны с прекрасно организованной огневой защитой. Само расположение села благоприятствовало обороне: справа бугор, слева овраги, а прямо открытая местность, отлично пристрелянная.
Катуковцам была поставлена задача: во взаимодействии с 18-й стрелковой дивизией, которая наступала левее, уничтожить противника в Скирманове, а затем наступать вдоль шоссе и овладеть селом Козлово. Атаку поддерживали четыре дивизиона артиллерии, фланги прикрывали 27-я и 28-я танковые бригады.
Атака началась с утра 12 ноября после мощной артиллерийской подготовки. Катуков применил строй клина. Бригада наносила лобовой удар другой возможности не было. Танки гвардейцев построились в три эшелона пока первый эшелон продвигался вперед, второй поддерживал его огнем. Третий эшелон оставался в резерве, в критический момент вступил в бой и он.
В пять часов утра 12 ноября перед боем у Скирманова комиссар 1-го танкового батальона А. С. Загудаев созвал экипажи танков на короткое собрание. Он прочел танкистам приказ о переименовании бригады в 1-ю гвардейскую танковую. Напомнил товарищам о погибших боевых друзьях. Призвал сражаться так же самоотверженно, как сражались под Орлом Рафтопулло, Дуванов, Рындин, Любушкин…
Сокрушая все на своем пути, бронированный клин гвардейцев врезался в село. И все же одним ударом проломить оборону противника не удалось — уж очень сильна была артиллерийская и минометная оборона гитлеровцев. По каждому нашему танку били 10–12 орудий и минометов. Тут-то и потребовалось то самое крепкое сердце, о котором любит говорить Катуков, — надо было на ходу быстро и четко перестроиться, применить новую тактику. И генерал сумел это сделать. Не давая врагу ни минуты передышки, он начал планомерно и методически выбрасывать вперед небольшие группы танков, изматывая до предела нервы врага. Надо было создать видимость бесконечного наращивания сил.
Танки двигались вперед короткими скачками, нанося молниеносные удары с разных направлений. Снова отличился Бурда, а с ним и старший сержант Евтушенко. Продвижению пехоты сильно мешала гитлеровская минометная батарея, расположившаяся на кладбище. Кроме того, там были сооружены долговременные огневые точки; оттуда гитлеровцы пулеметным огнем преграждали путь пехоте.
Бурда и Евтушенко стремительно помчались на врага. Тогда гитлеровцы бросили в контратаку припрятанные в резерве шесть танков. Два гвардейских экипажа, не дрогнув, приняли неравный бой. Бурда уничтожил три тяжелых немецких танка, похоронил под гусеницами своей машины шесть блиндажей со всей их начинкой, живой и мертвой, — очень ловко тут поработал водитель танка Боровик, — и расстрелял два взвода пехоты. Евтушенко раздавил две долговременные огневые точки, уничтожил около тридцати пехотинцев и захватил одного капрала в плен, о чем так весело рассказывал нам Бурда, уж больно необычайный был случай. Когда же понадобилось вклиниться в глубину села, Бурда, не задумываясь, влетел туда, давил, мял, крушил врага, как только позволяла техника. Но тут он снова встретил сильный артиллерийский огонь. Снаряд попал в его танк, разбил оптические приборы. Пришлось отойти.
Мужественно сражался и экипаж комиссара 1-го батальона Загудаева. Сам Загудаев командовал танком, механиком-водителем у него был Дыбин, стрелком-радистом Наймушин, заряжающим Лескин. Выполняя боевой приказ, Загудаев прикрывал левый фланг наступления бригады. Он принял бой с контратакующей группой немецких танков, расстреливая их в упор.
Экипаж Загудаева уничтожил пять вражеских танков, но и сам понес потери: снаряд поразил в голову заряжающего Лескина. Остальных спасла казенная часть пушки, принявшая на себя этот страшный удар.
Искусный механик Дыбин, ловко маневрируя, сумел все же вывести искалеченную машину из-под убийственного огня. Лескин был похоронен на окраине села Ново-Рождествено. Загудаев за мужество, проявленное в бою у Скирманова, был награжден орденом Ленина. Ему была посвящена передовая статья в газете «Красная звезда».[20]
Мужественно сражались танковые экипажи Павла Заскалько и Ильи Полянского, которые шли в бой на тяжелых танках КВ. Завидев мощную машину Заскалько, гитлеровцы сосредоточили на ней огонь двенадцати орудий, били и артиллеристы, и танкисты. Но Заскалько продолжал идти вперед. Одним ударом он расколол немецкий танк, потом разбил тяжелую самоходную пушку, перестрелял до взвода пехоты. Вот уже и деревня… Наши танкисты ворвались в глубину обороны гитлеровцев и начали ее крушить.
В этот момент Заскалько почувствовал сильнейший удар — это пробил башню снаряд мощной немецкой пушки, приспособленной специально для стрельбы по танкам KB (нам потом показывал ее на шоссе генерал Казаков — танкисты захватили ее в конце концов).
Снаряд разорвался в танке. Несколько членов экипажа были ранены. Чудом остались невредимы лишь Заскалько и водитель Потапенко. Водитель пытался вывести танк с поля боя, но в машине вспыхнул пожар.
Когда мы встретились почти два месяца спустя в селе Ивановском, — в той самой «пещере Лейхтвейса», с описания которой началось наше повествование, Заскалько только что вернулся из госпиталя и так рассказывал мне о том, что произошло в эти критические минуты:
— Нас было пятеро в танке — я, водитель Потапенко, командир орудия Макаров, парторг нашей роты тяжелых танков радист Семенчук и механик Кожин. У Макарова перебита рука и разворочан бок, он уже не дышит, у Кожина на ниточке висит выбитый глаз, Семенчук тоже ранен. Мы с Потапенко пытаемся погасить пламя, но ничего не выходит. Дышать уже нечем, а открыть люки никак не удается: их заклинило. Неужели это смерть? В голове вдруг все промелькнуло, что было в жизни, с самого детства. Не знал я, что так страшно умирать… Рванулся из последних сил, а я ведь, как вы знаете, физкультурник, первенство брал в Станиславе, вышиб нижний люк. Стал спускать раненых. А там пули вихрем. Но другого пути у нас нет. Сначала вытащил Семенчука. Потом Кожина — это у него болтался глаз на щеке, страшно вспомнить. Спускаю его, а он стонет: «Товарищ старший лейтенант… Павел Андреевич! Паша!.. Скажи правду, нет у меня глаз? Если нет — пристрели!» Я ему: «Есть, есть у тебя глаза. Просто тебе их кровью залило, ты и не видишь». Вытащили мы Макарова. И тут я вдруг вспомнил про свой дневник, он в танке остался. Больно жалко стало: много интересного там было записано. И ринулся я в горячке в танк. Стал ощупью шарить, а кругом огонь. Планшет так и не нашел, а весь обгорел. Едва выбрался — прыгнул в снег рыбкой… Поползли мы к своим. Потапенко тащил Семенчука, а я — Кожина. Кругом стрельба — нет спасения. Тут очередью из автомата и добило беднягу Семенчука — его перерезало пополам, а у Потапенко в кармане отсекло угол комсомольского билета. В общем, все же добрались мы до своих втроем — я, Потапенко и Кожин. Говорят, на меня было страшно смотреть: так обгорел. Как ни отбивался, меня сразу в госпиталь отвезли. Ну, как видите, все быстро зажило, теперь опять буду воевать…