Герман понял, что речь идет о катанье на лодке, и напряженно ждал, что ответит Катя.
— Посуду надо вымыть, — не сразу ответила та. — Люська спать ляжет. Ей рано вставать.
— Даром посуда, поди! — сказала Нюра. — Сама вымою.
Гора с плеч!..
Втроем они вышли на крыльцо.
— А вечерок-то сегодня — удивительный! — воскликнул Герман, сдерживая шаг и желая, чтобы Катя прошла вперед. — Между прочим, как по-вепсски «удивительный»?
— Никак, — ответил Петр. — Только описательно можно перевести. Или сказать проще: вечер очень хороший... Вообще в нашем языке эпитетов мало. Наверно, предкам некогда было любоваться красотами.
— Понятно...
Герман чувствовал себя неловко оттого, что девушка идет сзади, но боялся предложить ей пройти вперед: вдруг она остановится, как тогда, в дверях, а то и домой повернет. Однако на узкой тропинке он все-таки посторонился. Катя, не поднимая глаз, быстро прошла за братом, прошла настолько близко, что Герман, кажется, ощутил запах ее волос.
Едва подошли к лодке, Петр сбросил с себя трикотажный спортивный костюм и остался в одних плавках.
— Надо же так загореть! — ахнул Герман, с восхищением и завистью оглядывая шоколадно-кофейное тело Петра. — Как индеец!
— Есть маленько! —с легким самодовольством усмехнулся Петр и распорядился: — Катеринка — на корму, а ты, Гера, в нос. Сталкиваем! — и взялся рукой за борт. Когда лодка оказалась на плаву, Петр взглянул на часы, сделал глубокий вздох и взмахнул веслами. Лодка дернулась и стала быстро набирать скорость, зажурчала рассекаемая килем вода.
Герман сразу почувствовал, что это уже совсем не такая, как утром, гребля, не легкая прогулочка, а спорт.
Петр греб мастерски, мощно, не сбивая дыхания. В рассчитанных движениях угадывалась большая натренированность. Ритмично ходили под темной кожей широкие лопатки, буграми переливались на плечах мускулы, пружинисто сгибалась и разгибалась сильная спина.
Герман смотрел на атлетическую фигуру Петра и, кажется, каждым мускулом ощущал свою слабость перед этим парнем. И было стыдно вспоминать, как сам сидел за этими веслами...
«Конечно, целыми днями на свежем воздухе. Да и столько времени тренируется», — думал Герман, оправдывая перед собой собственную слабость. Он перевел взгляд на Катю.
Она сидела на кормовой скамеечке чуть вполоборота, плотно сомкнув загорелые круглые колени. Коса, перекинутая через левое плечо, огибала высокую грудь и браслетом была обвернута вокруг запястья; кончик косы девушка накручивала на палец и при этом задумчиво смотрела вдаль, за озеро, будто чего-то ждала оттуда, надеялась что-то увидеть. Герман тоже посмотрел в ту сторону. Далеко-далеко, как хлопья пены, белели на зеркальной глади озера чайки. За ними, еще дальше, зеленел лесистый берег. Днем он был в синей дымке — это Герман хорошо помнил, — а теперь зеленел одноцветно и сочно.
«Уплыть бы туда вот так, втроем, — подумал он, — развести бы костер, сварить уху...» А вслух сказал:
— Между прочим, сегодня мы с отцом на вашей лодке удить плавали.
Петр не отозвался — он продолжал греблю, а Катя спросила, как показалось, без всякого интереса:
— И чего наловили?
— Отец вытащил одиннадцать штук. Ну этих, белых таких...
— Плотиц?
— Точно!
— Только и всего?
— А что? По нашим рыбацким способностям это немало. А я вообще не ловил, — Герман вздохнул.
— Почему?
— Все несчастья начались с того, что мы забыли взять шест и швартоваться пришлось на мою удочку.
Катя улыбнулась. У нее, как и у Петра, были крупные белые зубы, ровные и плотные, и, может, потому, улыбающаяся, она очень походила на своего брата.
— И закончилась наша рыбалка, — продолжал Герман, — совсем бесславно: отец засадил в ладонь крючок, и мы вынуждены были срочно смотаться.
— Из-за такого-то пустяка?
— Ну да! Какой же это пустяк? Крючочек маленький такой, острый, того и гляди, совсем под кожу уйдет. Вот и пришлось мне, не имея диплома, заняться хирургией. Я-то, конечно, предлагал просто выдернуть этот крючок, но отец — ни в какую. Полчаса стерилизовал я в самоваре ножичек и пинцет, на три раза мыл с мылом руки — не из умывальника! — а бабушка из ковшика поливала, потом по всем правилам обработал операционное поле спиртом и — резал! Крови вытекло — целая... капля! Теперь отец ходит по избе с забинтованной рукой и ни о какой рыбалке слышать не хочет.
Катя засмеялась, а Петр повернул к Герману улыбающееся лицо, сказал:
— Ну ты и сочинять!..
— Честное благородное джентльмена! Можете спросить хоть у бабушки, хоть у дедушки. Я ему целых два бинта на руку намотал!
Петр перестал грести, расхохотался.
— Тебе смешно, а мне каково?.. Кстати, раз уж ты втянул меня в рыбалку, вношу предложение: завтра, к примеру, вечерком, только пораньше, чем сегодня, уплыть на лодке вон туда, за озеро, — Герман показал рукой на далекий берег, — половить рыбешку часика полтора-два и высадиться... Сварим ушицу, покупаемся, анекдоты потравим... Идет?
— Все впереди, Гера! — ответил Петр. — Дай отсенокосничать, и твое предложение будет принято, как говорится, единогласно! — он снял часы и подал их сестре. — А теперь садись на мое место: плавать буду.
Они поменялись местами. Петр встал на носовую скамеечку, обождал, пока лодка остановится, и упруго метнулся в воду.
Он плыл стремительно и красиво. Легко и свободно мелькали над водой загорелые руки. Тайная зависть снова шевельнулась в сердце Германа. Он обернулся к Кате, спросил:
— И долго он так поплывет?
— Десять минут. Потом я крикну, и он — обратно.
— А ты хорошо плаваешь?
— Не знаю.
— Отсюда до берега доплыла бы?
До домашнего берега было не менее километра — расстояние в понятии Германа очень большое, и, хотя он считал себя неплохим пловцом и даже год посещал бассейн, преодолеть его вплавь не рискнул бы.
— А чего тут плыть? Я через все озеро плавала, — ответила Катя. — Правда, не одна, а с Петькой и Мишкой. Одной как-то... страшно.
— Здорово!.. — искренне восхитился Герман.
— Мы же на воде выросли.
Странное дело, пока они были в лодке втроем, Герман чувствовал себя совершенно свободно. Он мог шутить и болтать сколько угодно, а теперь, когда оказался наедине с Катей, эта легкость вдруг пропала, и он не знал, что говорить и как себя держать. Сильно сковывало и то, что он замечал: Катя избегает встречаться с ним взглядом, будто знает о нем что-то нехорошее, неприличное. Помолчав, Герман спросил:
— Вот вы целыми днями на сенокосе. Разве не надоедает?
— Это наша работа, — бесцветно отозвалась она.
— Да. Но такое однообразие!
— По-моему, наоборот, — она пожала плечами.
— Но все равно — тяжело!
— Я и не говорю, что легко. Мы привыкли, — она встала, сложила ладони рупором и крикнула брату: — Время-а-а!..
И тотчас на этот крик отозвалось эхо сначала на одном, потом на других берегах; и долго еще звонкий девичий голос носился над тихим озером.
— Вы сколько еще сенокосничать будете? — спросил Герман, когда эхо смолкло.
— Не знаю. Неделю-то покосим. Какая погода будет…
— А потом?
— Потом другие дела будут, — Катя впервые за все время, пока плавал Петр, быстро взглянула на Германа.
— Какие именно?
— Разные.
Разговор явно не клеился.
— Тебе, наверно, надоели мои глупые вопросы? — Герман грустно улыбнулся.
— Почему — глупые?
— Мне так кажется.
— Значит, надо задавать умные, — с легким лукавством ответила она.
— А если на умные ума не хватает? — быстро спросил Герман, настраиваясь на шутливый тон.
— Надо ума накопить, — столь же быстро парировала она.
— А если это долго и ждать не хочется?
— Можно взаймы взять.
— У кого?
— У кого ума много.
— У кого его много?
— У Туйко.
Герман непонимающе уставился на Катю. Она рассмеялась.
— Один — ноль в твою пользу, — признал свое поражение Герман. — А кто такой Туйко?
— Неужели не знаешь?.. Это наш песик. Очень умный песик!..
Герману опять стало легко и весело. Ему показалось, что после этой шутки Катя тоже испытывает чувство внутренней раскованности. И она уже не отвела глаз, когда их взгляды встретились. На какое-то мгновение Герману почудилось, что он видит в этих чистых глазах всю девичью душу — нежную, светлую, не тронутую ни пошлостью, ни обманом, ни случайным увлечением.
«Да она же удивительно хороша! — подумал он. — Не просто хороша — прекрасна!..» Но застеснявшись собственных мыслей, Герман сказал:
— Если говорить серьезно, то самое умное, что я могу сейчас выдать: пусть завтра будет такой же чудесный вечер, как сегодня. Ты согласна?
— Не знаю, — она улыбнулась.
— Не знаешь? Тогда не скажу.
— Чего не скажешь?
— Ишь какая хитрая.
— Ну почему хитрая? — искренне удивилась она.
— Потому что так спрашиваешь, — Герман понизил голос до шепота и таинственно продолжал: — Я сделал одно открытие. Очень важное и очень интересное. И хотел завтра рассказать тебе о нем.
— А почему не сегодня?
За спиной послышались всплески — подплывал Петр.
— Не все сразу! Сегодня я рассказал про нашу знаменитую рыбалку.
Катя тихо засмеялась.
Петр медленно, отдыхая, проплыл вокруг лодки и проворно влез в нее.
— Ну ты и даешь!.. — покачал головой Герман. — Наверно, разрядник?
— До мастера спорта трех секунд не хватило. Представляешь, какая досада? Вот я и хочу эти секунды за лето сбросить.
В словах Петра не было бахвальства, но они остро задели самолюбивую натуру Германа.
— Тебе хорошо: тренироваться можно. А мне?.. Искусственного льда здесь нет.
— Коньки?
— Фигурное катание. Танцы на льду.
— О!.. — Петр уважительно посмотрел на Германа. — Сам я на коньках в жизни не стоял, а фигурное катание люблю смотреть больше хоккея... И какой разряд?