— Теперь через сколько дней их смотреть? — спросил Герман.
— Завтра, — не прерывая работу, отозвался Петр. — Вода теплая, рыба быстро портится. А осенью можно и через день. Этим у нас дедушка заведует. Но раньше и я любил сетями ловить. Каждый раз загадывал, сколько в сетке рыбин, и не было случая, чтобы угадал. Как в спортлото! — он засмеялся, оскалив зубы.
Герман окончательно успокоился, когда позади осталась последняя сеть и Петр направил лодку к домашнему берегу.
— Я хотел у тебя спросить... Это правда, что Катя по ночам пасла скот?
— А как же! Пасла, — ответил Петр, будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся.
— И ты считаешь такое нормальным?
— А чего ненормального? Было время, и я пас, и Мишка пас.
— Вы — другое дело. Но Катя?.. Она же девчонка!
Петр расхохотался. Его смех представился Герману не только неуместным, но и оскорбительным.
— Конечно, тебе смешно. Ты живешь в свое удовольствие, а каково Кольке, Люське, Кате? Как домашние рабы...
— Ого!.. — воскликнул Петр, меняясь в лице. — Шуточка, по-моему, не очень удачная.
— А я и не шучу. У ребят каникулы, а они с утра до ночи привязаны то к сенокосу, то к телятам. Неужели тебе их не жалко?
— А ты поговори сам, как ты выразился, с «домашними рабами».
— Я говорил.
— Ну и что? — Петр перестал грести и смотрел в глаза Германа.
— Колька признался, что пасти скучно.
— Хорошо. А что предлагаешь?
— Ничего. Просто надо дать им свободу. Они должны отдыхать. На то и лето.
— Дать свободу... Надо же! Такие слова... — Петр покрутил стриженой головой и легонечко начал грести. — Скажи, тебе такая свобода дана?
— Само собой.
— Отлично. Ты свободен. Ты отдыхаешь. А тебе не скучно?
Герман смешался.
— Я один.
— Не в том дело. Тебе нечем заняться, вот и скучно. Не пойми, что я хочу тебя уколоть. Просто пытаюсь объяснить. С другой стороны, нет такого занятия, которое было бы сплошным удовольствием. Даже веселиться долго и то скучно! Дай Кольке и Люське, как ты выразился, «свободу», они с тоски заревут, сами на пожни или к телятам прибегут.
Герман молчал. Он оставался при своем мнении, но нить разговора ускользнула. Доказать он ничего не сумел. Больше того, он чувствовал, что Петр во многом прав. В самом деле, разве ему не надоедали парковые развлечения и бесцельные шатания по городу? Свободный, он и там знавал скуку, и не только скуку, а и нечто большее, когда уже ничего не хочется и когда всё, вплоть до самого себя, противно. С толку сбивало и то, что Петр, оказывается, тоже находится в какой-то зависимости: сети он смотрел потому, что заболел старик, а ловить рыбу дорожками или просто съездить за озеро на отдых не может потому, что поджимает сенокос.
В молчании они приплыли к берегу.
— Во что бы тебе рыбы положить? — оглядывая лодку, спросил Петр.
— Ни во что.
— Обиделся?
— Нет, — Герман передернул плечами. — Просто не надо рыбы и всё.
— Как хочешь... А обиделся зря. На твоем месте, может, и я бы так рассуждал.
— Ладно. Не будем об этом, — Герман пошарил в кармане брюк, вытащил сигарету, закурил. — Вот еще что... — Он поднял глаза на Петра и с неожиданной для себя решимостью спросил: — Почему Катя перестала ходить с тобой на озеро?
Петр смутился.
— Понимаешь, ей некогда. Домашние дела... Передать привет?
Герман утвердительно кивнул.
Василий Кирикович сидел на крыльце.
— Сядь, — сказал он миролюбиво. — Поговорим маленько.
— Потом. Я хочу есть.
— Не потом, а сейчас! — с нажимом произнес отец. — Ты начинаешь вести себя, как мальчишка. Что ты хотел доказать своим вывертом? Бросился за этим... Маркеловым... Разве я сказал тебе что-нибудь плохое?
— Ты не сказал ни плохого, ни хорошего. Все это — демагогия. Я пошел ужинать!
В избе было душно. Пахло кислым — бабка месила квашню — и махорочным дымом — дед лежал на печи и там, в темном углу, красным угольком тлела цигарка. Герман сдернул со стола полотенце, которым был накрыт ужин, пошарил глазами и взял кусок рыбника.
— Сетки с Петькой глядели? — спросила Акулина. — Митрий-то болеет дак...
— Глядели.
— Много ль рыбы попало?
— Полкорзины.
— Хорошо... Дак Петька не дал тебе рыбы-то?
— Давал, да я не взял.
— Почто так? Ведь ты пособлял ему. Надо было взять... — Она помолчала и, понизив голос, заговорщически продолжала: — Ты бы с Петькой-то поговорил да и наши-то сетки спустили бы. Дедко сетки-то починил!
— Не умею я... сетками.
— Дак Петька научит! Вместях и глядеть стали бы.
— Ты не сбивай его с толку! — сказал появившийся в дверях Василий Кирикович; он любил вот так, неслышно, входить в помещение и властно вторгаться в разговор. — И без того на побегушках у этого Петьки!
Герман метнул на отца раздраженный взгляд, но ответил спокойно:
— На побегушках я ни у кого не был и не буду.
— На словах. А на деле — наоборот. Самостоятельность трудно выработать, но потерять можно в два счета.
— Опять за свое, — Герман поморщился. — Неужели тебе больше не о чем говорить? Между прочим, у Петьки есть чему поучиться.
— Вот, вот. А ты бы так себя поставил, чтобы он у тебя учился.
— Интересно, — усмехнулся Герман, — что бы я мог передать ему из своего арсенала? Как хиппи по-новому танцуют шейк? Или как готовить и пить коктейли?.. Пойду лучше спать! — Герман выпил пол-литровую банку молока и вышел.
Акулина мало что уразумела из разговора сына с внуком, но в который раз уже почувствовала: не ладно у них дело! Набравшись духу, она с легкой укоризной молвила:
— Что же ты, Васенька, с парнем-то, как с неродным сыном?
Василий Кирикович резко обернулся к матери, спросил, ошеломленный:
— Ты с чего это взяла?
— Да как же? Вместях не ходите, разговору путного у вас нету...
Лицо Василия Кириковича покраснело.
— Ты еще Маркеловым это скажи!
— Почто Маркелам? Я тебе говорю... Парню головушку некуда приклонить, все один. Вот и тянет его к Петьке. А чего же? Петька худому не научит... — и умолкла.
Старик только покряхтел на печи, но голоса не подал.
Василий Кирикович заходил по избе взад-вперед. Он и сам чувствовал, что в Лахте сын отдалился еще больше.
«Был бы отец здоров, как прежде, — думал он, — все получилось бы иначе. Но что делать, если старик совсем слаб и ходить не может?..»
Думая так, Василий Кирикович не хотел признаваться себе в том, что после первой прогулки по окрестностям Лахты его уже не влечет никуда. И рыбацкий азарт, проснувшийся было в нем на озере, тоже погас, как только крючок нечаянно впился в ладонь. Именно тогда он явственно ощутил, какая огромная пропасть отделяет его, сегодняшнего Василия Кириковича, от того мальчишки-рыбака с холщовой сумкой на боку, и это ощущение перерождения больше уж не покидало его.
Ночь была безмолвна, без обычных таинственных звуков, без птичьих голосов, лишь ветер шумел березами да где-то в углу сарая старательно и монотонно грызла дерево мышь. А может, и все ночи были такими, но Герман не знал этого, потому что всегда засыпал раньше...
Время перевалило за полночь. Уже давно уснул Василий Кирикович, но в доме Маркеловых все еще светились два окна. Герман лежал на боку и сквозь щель меж бревен неотрывно смотрел на эти окна.
Было странно, что Маркеловы, которые уйдут на сенокос около шести утра, до сих пор не спят. Хотя не спит, наверное, один Петр — опять что-то читает. А Катя?.. Может, и она не спит? Что она делает? Какая работа приковала ее к дому? Почему вопрос о ней смутил Петра? А вдруг он сказал неправду?.. Спросил, передать ли привет, а ведь мог бы и пригласить, не поздно еще было! Нет, тут что-то не так...
Герман терялся в догадках. Неожиданно в голову пришло, что в доме Маркеловых, за этими светящимися в ночи окнами, творится что-то неладное. Может быть, Катя так же одинока, как и он, и ее никто не понимает и никто не жалеет. Наоборот, ее загружают всякой работой, не дают свободно шагу ступить, она постоянно недосыпает...
— А что, если в самом деле так? — прошептал Герман.
Сразу вспомнилось, как в тот вечер, когда он пошел к Маркеловым и в дверях встретился с Катей, отец ее сказал что-то такое, отчего она вся покраснела. И на озеро с братом она не решилась идти, пока ее не отпустила мать.
«А та, наверно, хотела показать себя доброй!..» — с неприязнью подумал Герман о Нюре.
Он искал подтверждения своим мыслям и, как ему казалось, без труда находил их. С откровенным пренебрежением высказался о Кате ее старший брат: «Катька — утка», да и Петр недалеко от него ушел, если считает нормальным, когда девушка ночами пасет скотину...
Герман уже не сомневался: Кате живется очень не легко. И конечно же, он поможет ей, только бы поговорить наедине! Но где встретиться? Если вечером уйти за деревню, дождаться, когда Маркеловы пойдут с сенокоса, и отозвать Катю в сторону или попросить задержаться на минутку? Не схватит же ее за руку мать! Но опять надо ждать до вечера, целый день ждать! Сделать это утром? Но Маркеловы будут спешить на работу... Нет, лучше вечером. Пусть долго ждать, зато надежнее. А утром надо посмотреть, куда, в какую сторону они пойдут...
Герман поднялся в половине шестого. Так рано он впервые проснулся самостоятельно. Думая, что дед и бабка еще спят, он осторожно, чтобы не скрипнуть, открыл в избу дверь. Дед, сгорбившись, сидел на лавке у окна, в руке его дымилась цигарка.
— Доброе утро, дедушка! — весело, чтобы скрыть смущение, воскликнул Герман.
— Доброе, внучек, доброе!.. — мотнул головой Кирик. — Чего же тебе не спится?
— Не знаю. Наверно, в другие дни выспался. А где же бабушка?
— К Маркелам ушла, — дед глянул в окно. — Вон, уж обратно идет. Тебе, поди, самовар надо поставить? Али еще спать пойдешь?