— Что ты, что ты? — испугалась бабка. — Это у стариков так заведено, а ты ешь на здоровье, на нас не гляди! — Она встала и, шурша цветастым ситцевым сарафаном, прошла в кухню, к окну. — Однако Маркелы уж угощенье собирают, — с беспокойством сообщила она. — Поди, Василья-то будить надо.
— Неловко будить-то, не обиделся бы, — отозвался Кирик. В новых черных брюках и полосатой хрустящей рубахе, он сидел на лавке помолодевший, аккуратно причесанный и чадил цигаркой.
— Его вообще нечего ждать, — сказал Герман и посмотрел на деда: он не мог отделаться от мысли, что эта нарядная рубашка, как и бабушкин сарафан, шита руками Кати.
— Как же не ждать? — заволновался старик. — Без его никак нельзя идти!
— Но он же сказал, что никуда не пойдет. Я так ждать его не собираюсь. Поем и сразу пойду.
— Худо, когда в гости не вместях идут, — сказала Акулина. — Ты уж, Германушко, не обидь нас, не ходи один. Может, и батьку пособишь уговорить.
Герман отодвинул от себя тарелку.
— Тогда я пошел его будить. — Он вытер руки полотенцем и вышел из избы.
Василий Кирикович не спал — делал зарядку. Он медленно приседал, придерживаясь руками за старинные кросна, и столь же медленно поднимался, вслух отсчитывая пятисекундный интервал между приседаниями.
— Давай скорее! — крикнул с порога Герман. — Тебя ждем. В гости пора двигать!
Василий Кирикович ничего не сказал, сделал еще два приседания, несколько раз глубоко вздохнул и стал натягивать рубашку. Лишь после того, как он умылся и сел к столу, Акулина несмело спросила:
— Дак чего, Васенька, как праздновать-то будем? Ведь все к Маркелам собралися.
— Вот и хорошо. И вы идите.
— Как же мы без тебя?
— Вот именно! — поддержал бабку Герман. — Идти надо всем.
Честно говоря, ему было безразлично, пойдет отец на праздник или нет, но он знал: отказ отца выйти к общему столу очень обидит деда и бабку.
Савельевич вздохнул, с беспокойством посмотрел в окно. Тимой Онькин уже причалил к берегу и, перекинув на батожке узелок с гостинцем через плечо, не спеша поднимался по тропке. Седой и пышнобородый, как бог Саваоф, в голубой рубахе с красным шелковым поясом, он шагал степенно, и ветер шевелил на его голове белые, как лебяжий пух, волосы.
«Может, он Василья уговорит?» — с надеждой подумал Савельевич и сказал жене:
— Ну-ко зови Тимоя, а то к Иванке уйдет!
Акулина мигом вышла из избы. Василий Кирикович тоже посмотрел на улицу и сразу вспомнил этого невысокого плотного старика, который и тридцать лет назад, кажется, выглядел так же.
— Он еще до сих пор жив? Сколько же ему лет?
— Много!.. — покачал головой Савельевич. — Я дак и не знаю хорошо. Поди, сто годов есть...
Акулина махнула с крыльца рукой, и Тимой свернул к дому Тимошкиных.
— Счас зайдет! — объявила бабка, войдя в избу.
А Герман сидел, как на углях. Ему не терпелось скорей идти туда, к костру, где была Катя, и такая задержка его раздражала.
Дверь медленно отворилась. На пороге показа, хромовый сапог, а секундой позже в дверном проеме предстал румянолицый святообразный старец. Он низко поклонился и сказал по-вепсски:
— Дай-ко бог вам здоровья, Окулина Матвеевна и Кирик Савельевич!.. И вам, крещеные, — добавил он по-русски и чуть кивнул Василию Кириковичу и Герману.
— Ты чего? Али Василья нашего не узнал? — воскликнула бабка.
Старик пристально вгляделся в лицо Василия Кириковича и конечно же не узнал его, но с широченной улыбкой радостно произнес:
— Охо-хо!.. Кого вижу?! Не ты ли, Кирикович? Здравствуй-ко! — и долго тряс мягкую руку Василия. — Сколько годов не видел тебя!.. А это — сын? — и указал желтым пальцем на Германа.
— Сын.
— Хорошо!.. По-нашему понимает?
— Нет, конечно!
— Худо... — Тимой вздохнул, сел на лавку рядом с Василием Кириковичем. — А с Ким-ярь-то видишь, что стало? Народ разлетелся, как пепел по ветру. Одно кострище осталось. Отшаем — зарастет кострище ольхой да крапивой. Потом корба поднимется, дикий зверь будет ходить вот тут, где мы сидим. Эхе-хе!.. — И полез в карман за кисетом.
— Не будем об этом говорить! — махнул рукой Савельевич. — Расскажи-ка лучше, как живешь, как рыбу ловишь? Поди, целую поленницу щук насушил?
— Рыбешка есть, — заулыбался Тимой. — Щуки — ладно. Я нынче леща хорошо половил, — он поднялся, кряхтя, прошел к порогу, развязал узел, поковырялся в нем и вытащил большого копченого леща да четвертинку водки.
«Эх, надо было раньше к костру удрать! — с сожалением подумал Герман. — Теперь застрянем!..»
— За таких гостей, Кирик Савельевич да Окулина Матвеевна, не грех и стопочку пропустить! — весело сказал Тимой, направляясь к столу.
— Ну что ты, Тимофей Афанасьевич! — воскликнул Василий Кирикович. — Зачем все это? У нас же найдется, чем тебя угостить!
Тимой обернулся, сказал:
— Я тоже могу угощать! — и стукнул четвертинку на столешницу.
Акулина внесла из кухни сковороду жареной рыбы, а Василий Кирикович, пока Тимой безуспешно пытался открыть четвертинку, достал из чемодана бутылку «Плиски» и разлил по стаканам коньяк. И как раз в это время в избу вошел Митрий Маркелов.
— Вы что, соседушки?! — воскликнул, позабыв поздороваться, изумленный старик. — Али наособицу праздновать?
— Ну шуми, Митрий! — поспешила вмешаться Акулина. — Выпей-ка с Васильем да с Тимофеем Офонасьевичем, и тогда уж пойдем.
— Ой неладно делаешь, Окулина! — укоризненно сказал Митрий. — И Офонасьевича задержала. Ведь все давно собрались, вас только и ждем!
— Напрасно ждете, — не взглянув на него, обронил Василий Кирикович. И матери: — Чего стоишь? Садись, угощай гостя! И вы тоже, — он обернулся к Герману и отцу. — Двигайтесь!
Четвертинка дрогнула в руках Тимоя. Он впился глазами в лицо Василия Кириковича, будто хотел разглядеть в нем что-то плохо различимое.
Акулина схватила Митрия за рукав.
— Ну-ко, сядь к столу!
— Нет уж, спасибо!.. Чего людям-то сказать? Не придете?
Кирик беспомощно взглянул на сына.
— Как, Вася? Ведь неловко не ходить-то!..
— Я же сказал вам — идите, а мне — сами должны понимать! — неудобно.
Тимой близоруко прищурил глаза. На мгновение ему почудилось, что он видит перед собой собственного внука, к которому как-то ездил в Ленинград и который, принимая гостей, еще накануне предупреждал его, родного деда: «Завтра, пока у меня будут люди, ты уж посиди на кухне...»
— Ну, ежели так, я пойду! — это сказал Митрий.
Тимой встрепенулся, порывисто встал.
— На́рови, ю́хтес мя́нэмэй![13] — он взял со стола свою четвертинку и молча направился к двери вслед за Митрием.
— Не обижайте! Погодите!.. — метнулась к порогу Акулина.
Но дверь за стариками уже захлопнулась.
— Нехорошо так, Вася!.. — с горечью произнес Савельевич. — Митрий с добром пришел, в гости звать...
Акулина, шмыгая носом, ушла в кухню.
— Н-да, получилось действительно что-то не то, — растерянно произнес Василий Кирикович. — Вроде бы я и не сказал ничего такого...
— Сказал — не сказал!.. — сверкнул глазами Герман. — Тебя же не в церковь зовут, не молиться!
— Правда, внучек, правда! — кивнул Савельевич. — Людей, Вася, уважить надо, а то подумают — побрезговал... И никому дела нету, партейный ты али какой. Иванко да Митрий тоже партейные, а стариков уважают и в праздники всегда с людями...
Акулина, прислушиваясь к разговору в горнице, украдкой выглядывала из-за оконного косяка. Она видела, как чинно, по-старшинству, уселась за стол семья Маркеловых, как Тимой всунулся между Оксей и Феклой и обеих старушек похлопал по плечам, как рядышком сели Степан и Наталья Кагачевы.
«Господи! Все собрались, а мы-то!.. — с тоской думала она. — Да как после этого людям в глаза смотреть?..»
Иван поднял из колодца флягу с пивом, установил ее в тени берез, что-то сказал отцу и направился к дому Тимошкиных. Акулина отпрянула от окна.
— Будет перед людями-то страмиться! Вон уж сам Иванко идет к нам!
Кирик Савельевич умоляюще посмотрел на сына.
— Ладно. Вы идите, а я попоздней выйду, — пообещал Василий Кирикович.
— Ну, хоть попоздней! — обрадовался старик. — Только смотри не оммани!..
Акулина открыла шкап, сунула мужу бутылку водки, сама схватила решето со стряпней.
— Пойдем, внучек!..
Они встретились с Маркеловым возле крыльца.
— А Василий чего?
— Да вишь ли, — замялся Савельевич, — неловко ему сразу-то... Он потом придет!
Катя сидела ближе к левому краю длинного стола между матерью и Петром. Ее розовую кофточку Герман отыскал взглядом еще издали.
«Пришли бы раньше, может быть, удалось сесть рядом», — с сожалением и досадой подумал он.
Появление Тимошкиных на миг расстроило уже определившееся застолье. Старики раскланивались, справлялись друг У друга о здоровье, с любопытством разглядывали Германа.
— Это — внук Савельича! — отрекомендовал его Иван. — Сын Василья.
— А сам-то Васька где? Он-то придет?
— Придет, придет! — закивал Кирик. — Скоро придет!..
Иван Маркелов легонько подтолкнул Германа, сказал:
— Садись к Петьке! — и направился на свое место во главу праздничного стола.
Петр отодвинулся от сестры, протянул руку. Герман благодарно пожал его жесткую ладонь и осторожно сел рядом с Катей.
— С праздником! — шепнул он.
Она улыбнулась.
Когда за столом установилась тишина, поднялся Митрий.
Он оправил вышитую полотняную рубаху, окинул всех своим ясным взглядом и сказал по-вепсски:
— Дорогие гости! Опять мы собрались вместе. Но с каждым годом нас, стариков, остается меньше. Прошлый год мы поминали в этот день Олешку Стафеева, теперь помянем за упокой еще двоих — Захарку Кирикова и его женку Марью... И хоть не дожили они до нашего праздника, мы все равно думаем, будто они с нами. Вечная им память!.. Вечная память всем родичам, чьи могилы на наших кладбищах! Они-то уж никогда не покинут родимые берега...