Раньше в народе ходило немало рассказов о том, как легкомысленные смельчаки, желая опровергнуть легенды о суровом Черном водянике, пытались совершать здесь разные, оскверняющие честь «хозяина» непотребные действия. И конец этих затей всегда бывал трагичен: лодка оставалась плавать, а осквернитель камнем шел ко дну... Терпящих бедствие и тонущих в Черной яме еще никому и никогда не удавалось спасти.
А в Сарь-ярь, в месте слияния его с Долгим озером, была Белая яма глубиною в тридцать сажен. Белый водяник отличался от Черного более мягким нравом. Он редко топил людей, но шутить над ними любил: то лодку начнет крутить — до того докрутит, что бедный рыбак без чувств в нее падает, то невод плетью совьет, то в самый неподходящий момент, особенно когда молодые к венцу плавали, начинает воздух портить — пузыри с решето только и поднимаются со дна! И так смрадно делается, что невеста под фатой нос украдкой зажимает... Однако считалось в народе, что, ежели таким способом Белый водяник молодых к венцу проводил — жить им в согласии и счастье...
Много легенд было сложено о водяниках, и многое еще помнил Степан, да и не только Степан, но и Михаил, потому что эти легенды тесно вплетались в рыбацкую жизнь людей. Испокон веку всем было известно, что Черный и Белый водяники часто гостили друг у друга. Пока гостеванье шло по-доброму, на озерах была благодать: ни волн, ни горюшка в прибрежных деревнях, и рыба сама лезла в снасти. Но ежели водяники вздорили, то на озере, где это случалось, ни с того ни с сего поднимались волны, вода становилась мутной, сети забивало тиной, и люди боялись плавать на лодках.
Любили водяники и в картишки порезаться. Обычно играли на рыбу, которую перегоняли по Питьк-ярь из озера в озеро, смотря по тому, кто выигрывал, а кто проигрывал. Стоило рыбакам поставить сети в Питьк-ярь, и сразу становилось ясно, как идет у водяников игра. Если рыба попадала со стороны Ким-ярь, значит, Белый водяник в выигрыше, если со стороны Сарь-ярь — в проигрыше.
На веку не раз бывало и такое, что Черный водяник выигрывал у своего соседа всю рыбу. Тогда легкомысленный Белый водяник ставил на карту воду. Сарь-ярский люд с ужасом замечал, как в Питьк-ярь возникало течение и вода из Сарь-ярь начинала уходить. Но потом, видать, и Черный водяник делал промашку. Течение останавливалось, а то и поворачивало вспять. И вместе с водой возвращалась рыба.
«Отыгрался!..» — облегченно вздыхали рыбаки.
На памяти Степана был, однако, случай, когда сарьярский водяник проиграл всю воду, и осталась она только в Белой яме, которая предстала глазам людей круглым озерком с очень крутыми берегами. По дну Сарь-ярь, ровному, как блин, люди ходили и ездили на лошадях, а несколько мужиков даже сбились в артель и распахали десятины три. Овес вымахал — в пояс. Но убрать его не успели: в конце лета вода в Черной яме вдруг забурлила и хлынула из глуби с такой неудержимой силой, что пересохшее Питьк-ярь в одночасье превратилось в широкую мутную реку, которая на глазах стала заливать Сарь-ярь. Так овес и ушел под воду...
Вообще Черный водяник был, конечно, сильнее Белого, и в картах смыслил больше, потому что ни разу не случалось, чтобы Ким-ярь осталось без воды...
Все эти легенды и были вспомнились Степану, пока лодка медленно пересекала Черную яму. Михаил же думал не столько о легендах, сколько о том, что хоть бы разок своими глазами посмотреть, как вода уходит под землю, как Питьк-ярь превращается в реку, а Сарьярь становится сушей. Когда яма осталась позади, он спросил:
— Не ставил, дедо, сетки в Долгом озере?
— Ставил.
— Откуда рыба идет?
Рыба шла из Сарь-ярь. Но Степан ответил:
— С обоих сторон ровно попадает... А ты бы откуда хотел?
— С вашей стороны.
У Степана так и ёкнуло сердце: ведь неладно ответил, зря поторопился! Чтобы скрыть промашку, он сделал удивленное лицо, спросил:
— Почто так? Неужто хочешь, чтобы наш хозяин продулся?
— Поглядеть интересно, как вода уходить будет.
— Вон что!.. Дак этого, парень, недолго ждать. Нонче у Белой ямы все лето рыба лучше ловится. Того и гляди в Питьк-ярь двинет. Значит, и вода пойдет.
По высоким каменистым берегам Долгого озера сочно зажелтели прямоствольные сосняки. Запахло смолой. Туйко встрепенулся, заводил носом.
— Теперь его и на бережок можно выпустить, — сказал Степан, а сам подумал: хоть бы мошника кобелишка облаял, для интересу!..
— Иди! — Михаил махнул рукой, и Туйко прыгнул в воду. — А что эти сосняки в глубину далеко идут?
— Здесь недалеко, полосой тянутся, а за ручьем Рист-оя, направо, версты на три — Беломошная грива, налево, версты на полторы — Глухариная. Тока там — по полсотни мошников. По осени на камушки вылетать будут. Стреляй с лодки, сколь надо — непуганые.
Туйко выплыл на берег, отряхнулся и галопом скрылся в лесу.
Вдоль Питьк-ярь, низко над водой, сновали поднявшиеся на крыло молодые одноцветно серые чирки и белобрюхие гоголи. Заметив, что Михаил следит глазами за полетом птиц, Степан сказал:
— Зверем и птицей наши места богаты. В других-то — возьми хоть Сохту, хоть Саргу — вся живность химией сгублена, глухариные тока вырублены да выстеганы, на делянках одни мелоча́ растут. А наши зверушки да птахи химии-то отродясь не нюхивали. И лес, сколько знаю, веками не рублен — рек-то нету, чтобы сплавлять, вот он и сохранился.
— Здесь бы заповедник открыть, — высказал свою мечту Михаил.
— Это чего такое? — насторожился Степан.
— Заповедная земля. Чтобы все оставалось, как есть, на многие-многие десятилетья.
— Оно так и будет. Без заповедника.
Михаил вспомнил разговор с Василием Кириковичем, сказал:
— А если надумают здесь леспромхоз сделать. и все эти сосняки — под топор?
— Пустое!.. Лесу-то ничем не взять. Кабы река или железная дорога была...
— Теперь машинами возят.
— Возят. Только не здесь на машинах ездить. Горы да болотины, ручьевины да озера...
— Все-таки заповедник лучше. Ученые бы приехали, узнали, куда наша вода через Черную яму уходит, татарского хана на Муна-мяги раскопали бы...
— Когда-нибудь раскопают. А про воду я и без ученых скажу. В подземную реку она идет. А река та — в Онего. Мой дед еще сказывал: заделали старики щуке в жабрину серебряное кольцо и пустили ту щуку в Черную яму, когда вода падала, дак щучина та через два али три года на Онеге в невод попала...
Далеко впереди приглушенно и редко залаял Туйко. Михаил перестал грести, прислушался.
— По лосю!.. — выдохнул он, сверкнув глазами.
Степан приложил ладонь к уху.
— Похоже, у Рист-оя звонит! Там, у ручья, лоси держатся.
Михаил налег на весла. Степан, подгребая кормовым веслом, стал прижимать лодку к берегу: если лоси на ручье Рист-оя, то под прикрытием мыска, который выдается в Питьк-ярь перед устьем, удастся подплыть к ним вплотную.
«Господи! Неужто палить будут?» — встревожилась Наталья.
Собака звенела совсем близко. Михаил греб, повернув голову и пытаясь хоть что-нибудь разглядеть за мелькающими на берегу деревьями с густым подсадом ивняка. Но ничего не видел. От напряжения ныла шея.
Лодка, шелестя рассекаемой водой, вынеслась из-за мысочка.
Вот они!.. Весла повисли в воздухе, дыхание прервалось. Бык и лосиха с необыкновенно длинной серьгой, свисающей до самой воды, стояли в ручье. Туйко — мудёр, старик! — занял позицию за ручьем, со стороны леса, на себя отвлекая внимание зверей.
Медленно, с величавой ленцой лосиха повернула голову на шелест воды под днищем долбленки, и в ее больших темных глазах Михаил увидел не страх — удивление. Туйко стал напирать. Бык — крупный, но по рогам-вилашкам молодой — не выдержал и выскочил на берег ручья. Туйко молчком на крупных махах рванулся наперерез.
По крупу лосихи, как от озноба, волной прошла дрожь.
Она вскинула голову, раздула широкие ноздри и плавной рысью двинулась к озеру в обгон лодки.
— Куда тебя лесовики волокут?! — испуганно закричал Степан.
Но лосиха не оглянулась, не прибавила шагу и не изменила направления. Высоко взбрасывая ноги, она грациозно входила в воду с явным намерением переплыть. Питьк-ярь впереди лодки. На какое-то мгновение Михаилу показалось, что долбленка, быстро скользящая по инерции, неизбежно ткнется в бурый бок зверя.
Но расчет лосихи был точен. Она погрузилась в воду метрах в пяти перед долбленкой и поплыла, навострив большие уши и приподняв горбоносую морду, будто вглядывалась в противоположный берег. Было хорошо слышно ее глубокое утробное дыханье... Степан смахнул со лба капельки пота.
А на берегу разрывался Туйко. Бык метался то в лес, то к озеру, но плыть за лосихой не рисковал, пугаясь лодки. Наконец он повернул обратно к ручью, в два прыжка пересек его и размашистой рысью побежал берегом Питьк-ярь у самой воды. Сбоку, от леса, стелющимся галопом и по-волчьи без голоса мчал Туйко. Некоторое время собака и зверь бежали бок о бок, но едва кобель вырвался вперед, бык круто развернулся и, расплескивая и буровя воду широкими копытами, ринулся в озеро. Туйко — за ним.
— Брось!.. Нельзя!.. — опомнившись, крикнул Михаил.
Пес беспомощно заюлил на месте и, скуля, смотрел то на уплывающего быка, то на лодку, потом покорно повернул к берегу.
— А кобелишко-то знает толк! Видать, пробовал кровушки?
— Было... Перед армией. Такого быка выставил!.. Не утерпел я... Батько меня так вожжами исполосовал — три дня сесть не мог.
— Ну!.. Эдакого-то здорового?
— А чего же... Батько есть батько.
— Дак мясо-то в дело пошло али пропало? — спросила Наталья.
— Батько старикам вывозил. У нас ведь своего мяса хватает. И за пастьбу, если до осени всех телят сохранишь, любого из стада себе оставляй — на премию.
— Так, так... Я тоже их не трогаю. Нужды нету. А в голодные годы стрелял...
В Сарь-ярь выплыли на восходе солнца. В уважительном молчании, отдавая д