— Приходилось на воде рыбу веслом колотить? — спросил Степан.
— Нет. А что, неужели вправду большая? — все еще не верил Михаил.
Старик не ответил. Его чуткие и цепкие пальцы продолжали свое дело. И они, эти пальцы, вдруг ощутили, что леса стала пружинить сильней. Значит, щука пошла на круг? Дай-ко, господи!.. Леса чуть заметно поползла вправо. Наталья, загипнотизированно следившая за нею, тоже увидела это легкое перемещение.
— Похоже, на круг? — прошептала она.
Степан кивнул.
Только тут Михаил заметил, что лодка медленно разворачивается кормой. Кровь ударила в лицо: значит, действительно рыба крупная! Но как взять ее в этот верткий челнок, чем помочь старику?
— Убери весла. На дно, — тихо подсказал Степан, будто уловил мысль Михаила, а сам все так же напряженно смотрел на полупрозрачную струну лесы.
Весла были убраны, а лодка продолжала вращение по кривой, кормой вперед. Ощущать это движение было чуть жутковато — оно казалось каким-то противоестественным.
— Устанет скоро. Экую прорву воды жилкой режет! Наверх должна выйти.
— Много ли еще лески-то? — спросила Наталья.
— Десять сажен... Кверху пошла, кверху!..
Угол между поверхностью воды и лесой становился все острее и острее.
И вдруг Степана осенило. Он быстро глянул на Михаила и коротко распорядился:
— Изготовь ружье. Глухариной дробью. Посередке. Чтобы леску не зацепить.
Ружье лежало в ногах незаряженным. Дрожащей рукой Михаил вытащил из кармана два патрона с нулевкой. Щелкнул замок. В носу лодки вскочил Туйко. Долбленка закачалась.
— Уйми собаку.
— Место!..
Пес покорно лег и недоуменно смотрел то на хозяина, то туда, куда был устремлен взгляд Михаила.
Что-то тонким перышком прочертило воду метрах в пятнадцати от лодки. И исчезло.
— Стреляй, когда вся наверх выйдет. Не торопись.
Чуть левей того места, где прочертило перышком, возникло едва уловимое, но все нарастающее движение воды. Оно быстро превращалось в небольшую округлую волну, которая росла, изгибалась дугой вперед, пока не приобрела форму клина; между разводьями этого клина вода текуче вращалась и бурлила, будто из глубины забил мощный ключ. На поверхности показалось что-то плоское и черное, но сразу скрылось. Потом снова вынырнуло и опять беззвучно погрузилось в воду.
Мишку била нервная дрожь. Надо бы поднять ружье к плечу, чтобы в любой миг выстрелить по тому черному, что покажется над водой. Но он знал, что это движение ружьем разгорячит собаку, лодка опять закачается с борта на борт и взять верный прицел будет очень трудно. И он ждал, держа двустволку на коленях.
Щука всплыла неожиданно и не головой, как предполагал Михаил, а всем туловищем одновременно. В первое мгновенье она показалась совсем некрупной.
— Не мешкай, уйдет! — сказал Степан, зная, что сейчас последует страшный рывок в глубину, скорей всего в сторону лодки.
Но прежде чем Михаил принял и осознал предупреждение старика, он сам понял, что за подъемом будет немедленное погружение, и быстро, как по внезапно налетевшей птице, выстрелил в средину черной полоски. Одновременно с выстрелом или на какую-то долю секунды позже в воду метнулся Туйко...
Уже была поднята в лодку оглушенная щука, и опрометчивый пес, так ничего и не понявший, тоже был выловлен и водворен на свое место, когда Степан зачерпнул из озера пригоршню воды и поднес ее к губам. Но старик не пил — он благодарно целовал воду родного озера. Ни Михаил, ни Наталья этого, конечно, не поняли..
Привычка просыпаться с восходом солнца настолько закрепилась за время сенокосной страды, что Катя тотчас открыла глаза, едва первый луч робко коснулся ее лица. Рядом, разметавшись и сладко посапывая, спала Люська; за стеной тикал будильник да чуть слышно постанывал во сне дед. Катя приподнялась на подушке, закинула руки за голову. Спать не хотелось и было тревожно, как после тяжелого сна. Состояние этой легкой тревоги не покидало ее со вчерашнего вечера, а точнее — с того момента, как она взяла из рук Германа узелок с гостинцами для Кольки и Люськи и пошла на пастбище. Одна. А Герман, безмолвный и растерянный, остался стоять на Сохтинской дороге.
Она чувствовала, что он смотрит ей вслед, и потому спешила, желая как можно скорей уйти, скрыться от его взгляда.
Весь остаток дня Катю не оставляло чувство обманутости, будто это о ней говорил Герман те оскорбительные для девичьей чести слова. Но больше всего ее поразило то, что он кому-то уже объяснялся в любви. В представлении Кати это было почти равнозначно женитьбе: ведь если любовь вечна, если она — самое большое и самое главное в жизни человека чувство, то и объясняться в нем можно только один раз и только одному человеку, с которым готов навсегда связать свою судьбу. А Герман уже любил, с кем-то уже связывал себя на всю жизнь. И тем человеком была какая-то неверная гулящая девчонка.
Нет, не таким представляла она себе Германа. И такой он ей не нужен. Она хотела бы дружить с серьезным надежным парнем, который был бы верен дружбе и своему чувству. А с таким — нет! И она твердо решила: что бы ни говорил Герман, как бы ни добивался встречи — встречи больше не будет. Ни одной.
С такими мыслями она пришла на пастбище, где Колька и Люська пасли телят, с такими мыслями вернулась вечером домой. Но вот прошла ночь, и теперь почему-то думалось иначе.
Все, что сказал Герман о той далекой девушке, было очень неприятно. Но ведь ни в чем не повинную девчонку никто не станет охаивать! А с другой стороны — не сегодня же Герман узнал, что она нехорошая, неверная? Почему же тогда ходил на танцы, на вечера? Постоянный серьезный парень связываться с такими не будет. А он еще и в любви объяснялся — «как все».
Но тут Катя возразила себе: разве не бывает в жизни так, что парень гуляет с девчонкой, думает, что любит ее, а потом встретит другую, совсем не похожую на ту, с которой гулял, и только тогда поймет, что настоящей любви не было. Такое вполне может быть. Ведь и сама она в десятом классе, еще осенью, начинала дружить с самым красивым в школе парнем из параллельного десятого «В» Володькой Сириковым, который очень нравился ей. Когда он предложил дружбу, она с тайной радостью приняла это предложение. А потом вдруг узнала: Володька хотел доказать своим друзьям, что ему доступна любая девчонка. Она, конечно, сразу порвала с ним, и если после этого ни с кем не дружила, то только потому, что ей никто по-настоящему не нравился. Володька же для нее вообще перестал существовать.
А почему у Германа не могло такое случиться? Конечно, очень странно, что в городе, где столько хорошеньких девчонок, ему, как он признался, все попадались «непостоянные, избалованные». Но может быть, он в самом деле невезучий? Ведь и такое бывает. И мало ли случается, что парень живет в городе и друзья у него городские, а женится он все-таки на простой деревенской девушке...
Катя не могла не признаться себе в том, что Герман ей нравится. Она почувствовала это при первой встрече, когда лицом к лицу столкнулась с ним в дверях своего дома. Но тогда он показался настолько недеревенским, настолько далеким, что и мысли не возникло, чтобы этот парень обратил на нее внимание. На деле все получилось иначе.
Еще в тот тихий и теплый вечер, когда они втроем плыли в лодке, она заметила, как подолгу останавливал на ней Герман свой взгляд. Он интересно и именно для нее, это она хорошо поняла, рассказывал о своей неудавшейся рыбалке, а потом до смешного растерялся, когда она сказала, что ума можно занять у Туйко. Даже теперь, вспомнив об этом, Катя улыбнулась. Вообще в тот вечер Герман был очень привлекателен и приятен, и она догадалась, что и ему тоже хорошо с нею.
Но особенно взволновала ее записка Германа, переданная Колькой. Она почувствовала: начинается что-то серьезное, большое, сладко тревожащее душу. И она отложила в тот вечер шитье и попросилась у Петьки на озеро, чтобы встретиться с Германом, увидеть его, услышать его голос. На берегу, когда Петька вернул ее домой, она видела, как расстроился Герман и какими грустными стали его глаза. И ей тоже сделалось грустно... А потом это долгое ожидание Петьки с тренировки. В трубе завывал ветер, и все в доме молчали, но все думали об одном и том же и боялись смотреть друг другу в глаза.
Никто ничего не спросил и не сказал, когда она взяла фонарик и вышла на улицу. Было уже темно. Шумело озеро. Ныло в груди, и страшные мысли приходили в голову. Она сбежала на берег и убедилась — лодки нет. И тогда поняла — на озере что-то случилось и случилось именно с Германом. О брате она почему-то не думала... И после того вечера Катя поняла, что Герман значит для нее больше, чем казалось ей прежде...
И конечно же не случайно в ильин день она надела свою любимую розовую кофточку и черную, шитую по заказу юбку. Это был не самый дорогой, но самый лучший ее наряд. В нем Катя всегда чувствовала себя как-то особенно легко и свободно: ведь всегда приятно сознавать, что ты мила и красива, что в тебе все хорошо — от прически до изящных, по ноге туфель, и красива не для себя — для людей. А на этот раз ей было просто необходимо выглядеть красивой, причем не для всех или кого-то неопределенного, а лишь для одного человека — Германа.
Да, она готовилась к этому дню, чувствовала, что он будет очень важным в ее жизни. В свои семнадцать с небольшим лет она по сути дела ни с кем по-настоящему не дружила и, конечно же, еще не знала любви. И она мечтала о большой чистой дружбе, о какой пишут в книгах, о дружбе, не знающей никаких преград и расстояний, непреходящей и верной, из которой вырастает большая любовь. В тайных девичьих надеждах и думах день этот мог стать началом такой дружбы. И все было очень хорошо. Когда вдвоем шли по Сохтинской дороге, она радовалась, что впереди еще будет вечер, целый вечер! А потом можно будет встретиться и завтра, и послезавтра... И вдруг этот разговор о девчонке...