— Погодь-ко, Михайло Семенович, я тебе баночку медку наложу!
— Ни-ни! И не трудись — не возьму!
— Вот ведь какой несговорный! — Павла в огорчении хлопнула руками по широким бедрам. — Эстолько времени не бывал и ничего не посидел!..
Пасека — десять ульев — располагалась за деревней на южном склоне клеверного поля. Александр Иванович опять стал сетовать на то, что трудно стало заниматься пчеловодством, но председатель слушал его рассеянно.
— В этом, к сожалению, помочь пока не могу. Пока, — подчеркнул он. — А там — видно будет.
— Понимаю, понимаю! — закивал головой Гоглев. — Где же все вот так, сразу... И то спасибо, большое спасибо!
Уже после того как Гоглев пожал председателю руку, Михаил Семенович достал из кармана пиджака сложенную вчетверо бумажку.
— Возьми. Я думаю, мы обо всем договорились.
— Это чего? — смутился Гоглев.
— Твое заявление.
— А-а... — Гоглев засмущался еще больше и начал поспешно прятать бумажку в карман; рука его дрожала.
...Павла встретила мужа у крыльца.
— Насчет переезду ты так ему ничего и не сказал? — строго спросила она.
— Да ведь как?.. Сама видишь, человек по-хорошему поговорил... Опять же лошадь, новый трактор обещал... Витальке машину. И с отпуском — тоже...
— Тебя дурака всю жисть обещаньями кормят!
— Не бруси! Кто другой, а Михайло Семенович не омманет!..
На пороге появилась Валентина.
— Не уедем отсюда — повешусь, — печально и тихо сказала она.
— Я те повешусь! — вспыхнул Гоглев, и голова его затряслась. — Ишь, кобыла! Вот отхвощу ремнем — уймешься!..
— Эх ты!.. — Валентина укоризненно покачала головой. С минуту она еще стояла на пороге, потом повернулась и молча ушла в избу.
— Горе с девкой. Чего сбесилась? — примирительно сказала Павла: она боялась, как бы с мужем от волнения не стало плохо.
— Ништо... Остепенится. Замуж ей надо бы... Дак чего, пошли, буде двор-то доконопачивать...
Дело Гоглевых наполовину было решено. Председатель знал: он исполнит все, что пришлось пообещать. Пусть это будет трудно, пусть велика уступка одной семье. Но ради того, чтобы в Медвежьей Лядине сохранилась жизнь и чтобы удержать Виталия в колхозе, на это стоило идти.
Он долго прикидывал, кого бы послать в Лядину подменной дояркой, перебрал всех, кто подходил на эту работу и наконец остановил свои выбор на Ольге Крутовой, младшей дочери кузнеца Андрея с отдаленного хутора Малинино.
У Андрея было четверо дочерей, но трое уже вышли замуж и уехали кто в город, кто в райцентр. Не ровен час, увезут и Ольгу дальние женихи. Еще одним человеком в колхозе станет меньше. Надо сделать так, чтобы этого не случилось.
Поездку в Малинино председатель отложил на завтра: к Крутовым надо приехать врасплох, чтобы не дать им одуматься — это надежней.
Но утром пришла телефонограмма — вызов в райком, на совещание. Если уехать, весь тщательно и тонко продуманный план нарушится. И Михаил Семенович не медля позвонил секретарю райкома. Он сказал, что приехать никак не сможет, что дело касается одной колхозной семьи и, пока он не решит этот не терпящий отлагательства вопрос, вообще никуда не выедет.
— Поручи дело заместителю и не превращай всякий пустяк в проблему, — назидательно сказал первый секретарь.
— Не могу! — отрезал председатель. — Хватит того, что у меня сегодня тридцать семь коров не доены. Если я уеду, их до вечера не подоят. За это вы с кого спросите?
— С этого и начинать надо было. Решай! А на совещание пришли заместителя.
Председатель облегченно вздохнул и положил трубку. Потом он позвонил во вторую бригаду — напомнил, чтобы к двум часам мерин, запряженный в телегу, был на центральной усадьбе, и только после этого вышел из конторы: пора ехать к Крутовым.
Дорога в Малинино была не многим лучше, чем в Медвежью Лядину. И сама деревенька тоже почти опустевшая. Правда, в ней еще шесть жилых домов, но в трех живут старики пенсионеры, в двух — лесники и лишь в одном доме полноценная семья колхозников Крутовых. Хозяин — кузнец, жена его — на разных работах, а дочь Ольга ухаживает за овцами. Раньше Оля была дояркой, но коров из Малинина перевели на центральную механизированную ферму, и остались там одни овцы.
Вся семья Крутовых оказалась дома. Пахло канифолью и дымом. Андрей — рыжебородый мужик-молчун с черными от въевшейся окалины руками — паял ведро, жена его и дочь стегали ватное одеяло, с одной стороны алое, с другой — небесно-голубое.
«Картошку ученики копают, а они дома сидят!» — с горечью подумал председатель. Но вместо выговора он громко и весело сказал:
— Здорово живем! Уж не приданое ли дочке готовите?
— А что? Невеста у нас — хоть куда! — в тон председателю ответила хозяйка, а внутренне насторожилась: неладно, что за домашним делом застал их сам Михаил Семенович.
Неловко почувствовала себя и Оля, белокурая сухонькая девушка. Она зарделась и ниже склонила голову над шитьем.
— Невеста добрая! Был бы моложе, да холостой, да не лысый — сам бы посватался! — председатель сел на табурет. — А я ведь, между прочим, за Ольгой приехал.
— А что? Куда ее? — встрепенулась мать, и лицо ее, моложавое и не по годам свежее, вытянулось.
Хозяин тоже поднял на председателя близорукие слезящиеся глаза.
— В Медвежью Лядину. Дояркой недельки две надо поработать. Гоглева-старшая отпуск просит.
— Неужто ближе подмену не найти? — запротестовала было хозяйка, но спохватилась, что спорить с председателем — не подходящий момент. — Вот так счас и ехать?
— Не обязательно сейчас. Но к двум часам чтоб была в конторе. А за овцами ты посмотришь.
Андрей, так и не проронивший ни слова, опять взялся за паяльник.
— Ой, да как она там жить-то будет? Хоть бы загодя сказали, так я бы пирогов напекла...
— Ну что ты, мама! Жила же я в интернате, — подала голос Ольга.
— Пироги и там будут: Гоглевы справно живут. И ничего лишнего брать с собой не надо. Одежду только: все-таки в людях жить. Да и девушка, сами понимаете...
— Одежи-то, слава богу, хватит! На люди показаться не стыдно, — с достоинством ответила мать. — У Гоглевых-то, сказывают, сын из армии пришел?
— Да, Виталий дома.
— Ну, ну!..
Хозяйка собралась было ставить самовар, но председатель, сославшись на неотложные дела, ушел.
...Виталий явился в контору с армейской точностью — ровно в час дня. Он так и пришел в военной форме, только без погон и в резиновых сапогах. Рослый, подтянутый, с живым лицом, он ничуть не походил на свою сестру, и председатель подумал: Валентина — в отца, а этот и характером, должно быть, в мать, и глаза, как у матери, — карие.
Михаил Семенович плотно прикрыл дверь кабинета, усадил Виталия к столу напротив себя и без лишних разговоров спросил:
— В колхозе остаешься или на стороне местечко подыскиваешь?
— Пока в колхозе, а там — увижу, — Виталий улыбнулся.
— Так дело не пойдет. Мне надо точно знать, на что я могу рассчитывать. Мы тебя учили, специальность дали…
— После училища я свое отработал. Полных два года.
Виталий держался свободно, смотрел прямо. Это был уже не тот бессловесный парнишка, выпускник профтехучилища, которого можно повернуть как угодно и куда угодно. Теперь он сумеет, если нужно, постоять за себя.
Председатель почувствовал это сразу и сказал:
— Знаю. Потому и спрашиваю: останешься или уйдешь?
Михаил Семенович был уверен, что Виталий, которому, конечно, в подробностях известен вчерашний разговор в Медвежьей Лядине, не сможет прямо и определенно ответить на такой лобовой вопрос. И он не ошибся. Виталий заметно смешался и уже без прежней твердости сказал:
— Меня город не особо тянет. Если условия подходящие, можно и в колхозе поработать.
— Понятно. Машину просишь?
— Неплохо бы...
— Еще что?
— Сюда переехать. Всей семьей.
— А что, без отца-матери, один жить здесь не можешь?
— Почему же? Прожить можно. Но зачем, если есть возможность переехать?
— Как раз возможности такой нет.
— Почему? — Виталий удивленно поднял черные брови и встретился взглядом с председателем. Михаил Семенович глаз не отвел.
— Нам негде разместить скот. Коров некуда поставить. Помещения нет. Понял?
— Понял. — Виталий сник.
— Договоримся так: пока отдыхай, с ружьецом поброди, а потом, этак через месяц, дадим тебе машину. Есть у нас один шофер-пьяница, давно ищу, кем бы его заменить... И на квартиру тебя здесь устроим. К какой-нибудь старушке. Живи, работай.
— У отца здоровье плохое. Не хотелось бы мне откалываться. Все-таки два года не виделись... Да и чего в людях жить, когда свой дом есть?
— Не возражаю. Оставайся в Медвежьей Лядине. Дадим тебе нового «Беларуся», а отец на лошади, сколько может, поработает. Машину туда давать нельзя: зимой дороги нет... На будущий год — слово даю, — если отец с матерью захотят переехать, сразу перевезем. Моему слову можешь верить.
— Я все понимаю. А вот сестра...
— Что — сестра?
— Она никак не хочет там оставаться. Надоела, говорит, такая жизнь. В лесу, без людей...
— А ты поговори с нею, объясни обстановку. Убеди ее. Подчеркиваю — только на одну зиму!
— Это не так просто — убедить, — хмуро сказал Виталий. — Она ведь права. Пятнадцатилетней стала доить коров и с тех пор нигде не бывала. С ума сойти. Она же ничего в жизни не видела, ни-че-го!..
— Знаю, Виталий, — председатель сдвинул рыжие брови и долго смотрел на свои руки, огрубевшие, загорелые, совсем не учительские руки. — По себе знаю... — он поднял на Виталия грустные глаза. — А что делать? Рад бы я, но положение с коровами абсолютно безвыходное!.. Сегодня я посылаю к вам — вместе поедете — подменную доярку, чтобы мать у тебя могла отдохнуть. Кстати, не забудь получить ей отпускные... Потом Валентине отпуск дадим. Пожелает — в дом отдыха ее отправим. А больше... больше я ничем помочь не могу. Но зиму как-то протянуть надо. Надо!.. — он помолчал. — Ну, как решаешь? Останешься дома — на тракторе, или на машину пойдешь? Тогда уж и квартиру подыскивать будем.