За пару лет до того, через несколько дней после костров и фейерверков Ночи Гая Фокса, их разбудили известия о том, что определило дальнейший ход их краткой супружеской жизни. Кристальнахт, Хрустальная ночь. Девяносто погибших, тысяча четыреста синагог, сожженных дотла, битое стекло и глумящиеся толпы. И так еще много дней подряд. Немецких евреев бросали в тюрьмы, запрещали работать, или посещать занятия в университетах, или владеть недвижимостью, но при этом вынуждали платить компенсацию за то самое насилие, которое уничтожило их дом и источник дохода. Бен и Дайана слушали и ждали, что британское правительство отреагирует на это варварство, но своего посла отозвали лишь американцы. А британцы вымучили витиеватые осуждения и небрежно погрозили пальчиком герру Гитлеру. Дайана уже не помнит, в какой момент возникла мысль о военной службе, кто первым подал ее и где. Оба предчувствовали, что, несмотря на нерешительность Чемберлена, война неизбежна. С таким же успехом они могли бы сообщить родителям, что отправляются в полярную экспедицию, настолько их слова были лишены смысла. Только увидев форму – новехонькую, тщательно отутюженную, – они поверили в реальность происходящего. Однажды вечером к ним пришел ее отец, уверенный, что сумеет убедить ее остаться, даже если Бен готов все бросить ради чужих людей. Они расположились за кухонным столом с чашками чая, она дала ему высказаться: подробно расписать, какие благотворительные распродажи в пользу детей из «Киндертранспорта» она могла бы устроить, подписание каких петиций организовать и отправить их местным парламентариям, какими программами Совета представителей воспользоваться, чтобы убедить правительство принять больше беженцев. Она придвинула ему утренний выпуск «Дейли мейл» с визгливым заголовком «Чужаки-евреи наводняют страну!» и дала ему прочесть статью, в которой утверждалось, что еврейские беженцы занимают рабочие места в Британии, в то время как местное население вынуждено довольствоваться пособиями.
– Нам придется вступить в этот бой или сейчас, или потом – что лучше, отец? – помнится, спросила она.
– Да они все время так говорят, пока я живу здесь, это ничего, – отозвался он, брезгливо отталкивая газету.
– Теперь все иначе, папа, – не знаю, чем доказать, но нутром это чувствую. Скоро для нас под запретом окажется не только Россия, но и вся Европа. Мы останемся на этом островке в окружении акул. Ты покинул Россию, чтобы спасти свою жизнь, но все равно пытался помогать тем, кто остался, а теперь хочу помочь и я.
В то время у него уже начинали слегка трястись руки, и он пытался скрыть это, барабаня по столу.
Она упорствовала, желая закончить этот разговор до возвращения Бена.
– Вспомни погромы девятнадцатого года, когда ты надел свою серебряную военную медаль, забаррикадировал дверь лавки и вышагивал с дубинкой, мы с девочками наверху забились под кровать, а мама стояла на страже у окна. Знаешь, мы ведь уснули в то же время, когда обычно ложились в постель. И неважно, что мы были совсем маленькими и слышали, как бьется стекло, разгораются пожары, как визжат женщины, а мужчины жаждут крови, – ничто не имело значения, потому что у нас был свой герой, защитник. И теперь, когда девочки прячутся под кроватями в Германии, а таких мужчин, как ты, избивают или убивают ни за что, и девочек под кроватями озаряет пламя, что делать мне?
Тогда он кивнул, признавая поражение, и погладил ее по голове, словно благословляя.
– Поезжай, детка, я воспитал тебя слишком отважной и теперь могу винить в этом лишь самого себя.
В женской вспомогательной службе ВВС аэростаты называли «сардельками», но ей они напоминали скорее китов с их раздутыми шелковистыми телами и тремя блестящими серебристыми плавниками, плывущих по небу, в волнах несущихся мимо туч. Прикованные к сети стальных тросов, наполненные водородом аэростаты полагалось поднимать с помощью лебедок, чтобы не давать бомбардировщикам пикировать или сбрасывать боезапас точно по целям в Лондоне. Инструкторы предупреждали о возможных опасностях: молния могла поджечь газ или передаться по стальному тросу в лебедку, шквальный ветер – опрокинуть аэростат или унести его. Понадобилось одиннадцать недель обучения, чтобы стать оператором аэростата. Дайана помнит, как стояла босиком и в одном комбинезоне, заделывая внутренние разрывы в нейлоновой оболочке аэростата токсичным клеем: внутри разрешали пробыть всего тридцать минут, а потом еще двадцать полагалось дышать свежим воздухом. Когда ее время истекло, ее понадобилось вытаскивать за руки, как современного Иону. В другой раз ей пришлось сражаться со сдувшимся аэростатом по колено в грязи, посреди Уэмбли-Коммон, распутывать скользкие стальные тросы изрезанными посиневшими пальцами. Дайана в классе, торопливо записывающая, как нагружать сращенные тросы или вычислить высоту подъема аэростата. Дайана пробует себя в роли «птички в золоченой клетке», орудует рычагами лебедки, одновременно смотрит, как разматываются тросы, и выкрикивает: «Линия подачи, тридцать футов», «Натяжение, четыре центнера», «Нет слабины на барабане», «Пуск лебедки» или «Изменить натяжение» – вспыльчивому инструктору. Она справилась и выдержала все.
Дайана снимает иглу с пластинки, укладывает ее обратно в конверт, мгновения задумчивости окончены. Встает, отряхивает пыль с юбки. Надо спуститься и перебрать почту, посмотреть, не прислали ли из Хауэллса результаты экзаменов Грейс. Даже если стипендия ей не достанется, надо подарить ей что-нибудь красивое по такому случаю. И отвлечься от своих мыслей хотя бы на то время, которое понадобится для покупки симпатичного ювелирного гарнитура или платья из тафты.
Ей пришлось сводить Грейс на процедуру опознания. Мать и дочь, в центральном полицейском участке. Обе считали, что мельком видели в дверях мужчину, но не могли сойтись во мнении, как он выглядел – в шляпе или с непокрытой головой? В пальто или без? Как сомалиец или как выходец из Западной Африки? Было бы даже забавно, не будь это так ужасно. Дайана думала, что перед ними поставят в ряд несколько мужчин, но вместо этого их попросили подождать в темном коридоре, по которому навстречу им повели главного подозреваемого. Под большой лампой, из-за которой он только слепо моргал, не видя их, худое лицо подозреваемого выглядело зловеще, озаренное безжалостным желтым светом. Грейс терлась щекой о руку Дайаны и смотрела во все глаза. Это не он, дружно решили они, не это лицо они видели в дверях.
Кажется, детектива Пауэлла они разочаровали: он проводил их на улицу с просьбой как следует подумать о том, что они на самом деле помнят.
Однажды ночью, примерно через неделю после случившегося ей вдруг пришло в голову, что, может, и вправду их семья проклята. Ее мать долгие годы время от времени твердила это, но Дайана раздраженно отметала ее предположение. В современном мире нет места проклятиям или везению – по крайней мере, так она считала. А теперь вдруг уловила странный оттенок утешения в мысли о том, что вся эта боль им неподвластна, она находится за пределами сферы молитв, интеллекта или справедливости. Ведь упоминаются же проклятия в Библии, верно? Бог проклинал, пророки проклинали, ангелы проклинали. Столько всяких бед: сиротское детство ее матери, два развода, больные легкие их отца, искривленная спина Вайолет, смерть Бена, не успевшего даже увидеть свое дитя, убийство Вайолет, пока ее родные ужинали. Проклятие с истоками и причиной настолько туманными, что его никогда не снять, и это объяснение выглядит правдоподобнее любого другого. Мужчины думали, что у них есть Бог, что они особенные – потому что могут слышать его, молить его, петь для него, пользоваться властью его имени, – и к чему это их привело? Они силятся объяснить необъяснимое, а кинохроники ничего не скрывают, даже как падают и ломаются последние евреи Европы, пока бульдозеры зарывают их в братские могилы. Проклятие, поняли женщины. Незримая, но и неизгладимая метка, теперь и Дайана понимает это. Лицо знакомой, сообщающей о своей беременности, толпа на церковном крыльце, ждущая выхода новобрачных, юная романтичная парочка, милующаяся на скамейке в парке – она уже не делит с ними эту радость. Она ловит себя на мысли, что желает им всем зла – выкидыша, измены, ужасных открытий, а затем, застыдившись, отворачивается. Отбросить эти жестокие мысли она в состоянии, но не в силах представить себе, как весь свой век будет кивать и улыбаться, пока чужая жизнь проходит мимо нее и все хорошее падает к другим людям прямо в руки, где и остается.
Лавкой заинтересовался покупатель, торговец скобяным товаром из Ньюпорта, и теперь пытается сбить цену на четверть. Дайана, наверное, согласится, но не считает себя обязанной спешить с ответом. Он названивает Дэниелу, убеждает вразумить ее – и этим только затягивает дело. По его мнению, раз в лавке было совершено убийство, он должен добиться скидки. И вообще этой покупкой он делает ей одолжение. Для него это просто недвижимость, но к ее кирпичам и цементному раствору привязана вся история жизни Дайаны. Ее отец купил это здание в 1909 году: сначала дом 203, позднее – 204 – и снес стену между ними, так что получилась одна большая лавка. И у него еще хватило денег в банке, чтобы нанять служанку и заказать большую картину маслом – изображение дочерей, одетых царицами, чтобы повесить над обеденным столом. В числе первых воспоминаний Дайаны – изучение лабиринта девяти верхних комнат и наблюдение в окна с подъемной рамой похожую на карнавал жизнь Бьют-стрит. Парад неповоротливых рослых викингов с русыми бородами, в порванных в драке и заляпанных кровью рубахах, отряды Армии спасения, высматривающие пьяниц, чтобы их спасти, закутанных йеменцев и сомалийцев, празднующих ид, вычурные похоронные процессии последнего из богатых капитанов Лаудон-сквер, детей-католиков в белом на Праздник Тела и Крови Христовых, под предводительством орудующего жезлом тамбурмажора, стихийно возникшие оркестры с музыкой калипсо, рассчитывающие насобирать столько денег, чтобы хватило на гастроли по стране, уличных игроков в кости, игры которых заканчиваются то радостным смехом, то злобными угрозами, похожих на птиц проституток, прихорашивающихся, чтобы привлечь проходящего клиента. Как поучительно все это было для девочки. И безопасно – настолько безопасно, что Вайолет или их мать каждую неделю в одиночку ходили в банк с сотнями фунтов выручки в сумке. Старый охаянный Тайгер-Бэй, укрощенный, как цирковой лев. Но она решила оставить все это, покинуть Бэй и никогда не возвращаться.