Услышав крик справа, Дайана повернулась и увидела женщину в противогазе, которая бросилась к дружиннику ПВО и зарыдала, уткнувшись ему в плечо, указывая коричневым пальцем себе за спину. Дружинник кинулся к груде обломков возле паба «Маркиз Бьют» и начал быстро разбирать обломки кирпичей и кладочной смеси. Проходящие мимо докеры поспешили к нему на помощь, а потом Дайана увидела, как из-под обломков показалась рука в зеленом рукаве и черные брюки. И послышался смех. Изо всех сил прищурившись, Дайана разглядела обезглавленное тело. Смех продолжал звучать, пугающе похожий на истерику. Женщина нерешительно приближалась к спасателям, ее лицо по-прежнему было скрыто под внушающей страх маской. Докеры поставили тело на ноги в сапогах с пряжками, и бедная женщина в ужасе отшатнулась. Только теперь Дайана узнала жертву налета – четырехфутовую статую маркиза, ранее с помпезным видом венчавшую башню паба. Происходящее так рассмешило ее, что Грейс вздрогнула и расплакалась. ТАЙГЕР-БЭЙ БУДЕТ ВСЕГДА! «Чертовски верно, еще как будет», – подумала она.
В прошлом году в Лондоне она видела надписи «Англия будет всегда» повсюду: на развалинах разбомбленных домов в Виктории, на пьедестале колонны Нельсона на Трафальгарской площади, на серых камнях моста Ватерлоо. Они стали чем-то вроде талисмана, молитвы, и она действовала, Дайане даже в голову не приходило, что они могут проиграть войну. Во время «Блица» столица приобрела оттенок инфернальной романтики; река мрачнела под мостами, черная и мускулистая, звезды сияли, отвоевывая ночное небо, на затемненных улицах слышался шепот влюбленных, прячущихся у подъездов и в переулках. Исполненная тоски по Бену, Дайана бродила, успевая перейти через Темзу с севера на юг и обратно, когда ее отпускали из аэростатной команды на несколько часов в увольнение. Местом их дислокации был Грин-парк неподалеку от Букингемского дворца, но она регулярно наведывалась на восток, в Уайтчепел, чтобы навестить большую и шумную семью Бена. Однажды на обратном пути она застукала двух грабителей, разбивающих окно высокого георгианского дома рядовой застройки. Не задумываясь, она закричала и погналась за ворами по улице, их фигуры мелькали между платанами, отбрасывающими тени на тротуар. Сильная и подтянутая от физического труда, Дайана быстро настигала их, крича: «Держи вора!» – пока дружинник и полицейский не метнулись наперерез тем двоим и не арестовали их. Бену об этом приключении она так и не рассказала, но гордилась тем, что ни на миг не испугалась: была взбудоражена – да, рассержена – да, нервничала – да, но не боялась.
Лето наступило и прошло, а вестей от Бена все не было. Дайана в письмах подробно рассказывала о мельчайших переменах в облике и поведении Грейс – как она поднимает головку, улыбается, переворачивается, лепечет, описывала все, что он пропустил, и складывала эти письма в ящик комода до его возвращения. Бен всегда писал о том, как проходят его дни в Египте, вплоть до мельчайших подробностей – от чашки чая, которую принес ему утром его подносчик Мохаммед, до разговоров в столовой и книг, которые он читал по ночам. Своими письмами она не давала угаснуть огоньку надежды, что он все еще где-то там и гадает, как дела в Кардиффе. Министерство авиации еще раз написало ей в ноябре, сообщая, что теперь Бен включен в списки погибших, но слишком уж много времени прошло, чтобы она поверила, что он просто еще один еврей, срезанный косой Гитлера. Всей душой она верила, что он где-то за пределами ее досягаемости, ведет нескончаемую ночную войну среди туч, его пулемет стучит, не переставая, и разлетаются жгучие осколки звезд.
На Куин-стрит, едва Дайана покидает один из модных пассажей, помахивая пакетом с шелковым платьем для Грейс и деликатесами из кулинарии Уолли, кто-то легонько хлопает ее по плечу. Обернувшись, она видит пожилую женщину – голова повязана зеленым шарфом, под воротник уходит провод слухового аппарата.
– Миссис Танай, если не ошибаюсь? – спрашивает женщина, протягивая костлявую руку.
Дайана перекладывает пакеты, освобождая свою, и отвечает на рукопожатие.
– Верно. А мы имели удовольствие встречаться раньше?
– Раз или два, но на самом деле я была знакомой вашей сестры, помилуй, Господи, ее душу.
Дайана улыбается, кивает, ждет подходящего момента, чтобы уйти.
– И ваше имя?..
– Грей, миссис Грей. У меня маленькая лавочка подержанных вещей на Бридж-стрит, разумеется, не такая шикарная, как ваша.
– Я бы не назвала нашу лавку шикарной.
– Покупателя на нее уже нашли?
Удивленная бесцеремонным вопросом, Дайана отвечает уклончиво и невнятно.
– Такое солидное и большое заведение, наверняка выручите целое состояние.
– Я, пожалуй, пойду, миссис Грей, мне надо еще забрать дочь из школы.
– Ладно уж, не буду вас задерживать, дорогая, – только еще одно. Все кому не лень пристают ко мне с вопросами, не получил ли кто-нибудь уже то самое вознаграждение.
Дайана отвернулась и теперь ускоряет шаг, бросив старой сплетнице на прощание негромкое «хорошего дня, мадам».
– И вам хорошего дня, – кричит ей вслед миссис Грей.
7. Тоддоба
– Значит, говорите, ваш отец умер?
– Верно.
– А ваша мать?
– Когда в последний раз слышал о ней, была еще жива.
– Кем был по профессии ваш отец?
– Держал лавку, бакалейную, и еще грузовики для перевозки.
– Состоятельным был человеком, значит?
Махмуд неопределенно кивает:
– Не очень богатым, но и не бедным, умным он был, любил все новое, современное, да, современный человек.
Тюремный врач уже выяснил рост и вес Махмуда, его температуру, собрал кровь и мочу, и теперь ему понадобилась биография пациента.
– Сколько у вас братьев и сестер?
– Четыре брата, все старшие, сестер нет, две девочки умерли в младенчестве, еще одна заболела, когда ей было лет семь.
В камере Махмуда беспорядок, его тюремная пижама кучей свалена на незаправленную койку, несъеденный утренний хлеб он выбросил в ночной горшок и туда же вылил жидкое, безвкусное молоко. Может, он и прибрался бы, если бы знал, что сегодня придет врач, но в целом ему все равно. Это его негромкий протест – чтобы показать всем, что его здесь вообще быть не должно.
– Мои братья, они взяли на себя отцовское дело, все они важные люди, семейные. Почему меня посадили сюда, а не в обычную тюрьму?
– Вас обвиняют в преступлении, которое карается казнью.
– Глупые они, но скоро поймут, что я невиновен. За то, что человека неправильно посадили в тюрьму, полагается компенсация, так?
– Да, верно. Но я не имею к этому никакого отношения, я офицер медицинской службы.
– Понимаю, давайте дальше.
– Когда вы прибыли в Британию?
– В сорок седьмом. Служил помощником буфетчика на грузовом судне, но потом стал кочегаром.
– Вы умеете читать или писать по-английски?
– Нет, у себя в стране я хожу только в религиозную школу. Я могу читать Коран.
– Значит, вы читаете и пишете по-арабски?
– Нет, я только читаю Коран, это… другое. Не то, как арабы пишут сейчас.
– На каких языках вы говорите?
– Я знаю сомали, арабский, английский, суахили и немного хинди.
– Воистину полиглот.
Махмуд не спрашивает, о чем это он, – думает, что о чем-то врачебном.
– У вас есть какие-либо травмы или физические недостатки?
– Никаких, только небольшая проблема здесь… – Его ресницы трепещут, когда он указывает на радужку правого глаза, поднося палец близко к нему. – Когда солнце слишком яркое, как будто мушка у меня в глазу. Это в море случилось, горящий уголь попал мне в лицо.
Почерк врача вызывает у Махмуда разочарование: сам он хоть и неграмотный, но считает, что способен отличить, кто хорошо пишет, а кто нет.
– Что вы пишете?
– «Незначительное нарушение зрения, вызванное попаданием искры из топки».
– Да, искра из топки попала и вызвала незначительное нарушение зрения, вот так хорошо. – С точки зрения Махмуда, врач лучше надзирателей. Обоих он считает глуповатыми и слишком уж изнеженными. Они плачутся из-за каждой ерунды и доносят на него начальнику. А молодой врач, спокойный и симпатичный, носит красивый галстук и запонки с цепочками, терпеливо ждет, пока Махмуд отвечает на его вопросы, и, похоже, заинтересован его ответами.
– Вы когда-нибудь болели туберкулезом?
– Нет, но на судах такая теснота и грязь, что это можно считать чудом.
Слегка поколебавшись, врач спрашивает:
– У вас когда-нибудь обнаруживали сифилис, гонорею или какую-нибудь другую венерическую болезнь?
Махмуд отшатывается и почти кричит:
– Нет! За кого вы меня принимаете?
– У вас или у кого-нибудь в вашей семье случались припадки, галлюцинации, приступы психоза или душевные болезни?
– Мы в своем уме сейчас и были всегда, хвала богу.
– А какие-либо нервные проявления – ночное недержание мочи, привычка грызть ногти, боязнь темноты, беспричинные страхи?
Махмуд закатывает глаза так старательно, что врач улыбается.
– Хотите сказать, что в тюрьму попадают люди, которые боятся темноты и прудят в постель?
– Здесь кого только нет.
– Ах ты ж! Теперь буду думать про постель, на которой сижу. – Махмуд смеется и демонстративно щупает матрас под собой.
– Какие у вас чудесные зубы! – восклицает врач.
Махмуд плотно сжимает губы и смущается, ему не нравится, когда белые заводят разговоры о его зубах, потому что за них хвалят только цветных, как будто это такое чудо, что у них есть хоть что-то красивое.
– А теперь вы что пишете?
Врач дописывает предложение, потом поднимает голову, смотрит в упор теплыми карими глазами и отвечает:
– «Здоровый негроидный индивид, активный, в хорошем состоянии, с превосходными зубами!»
– Ну что, Муди, как теперь будешь выкручиваться? Ты ведь понимаешь, что за такие преступления отправляют на виселицу, да? – Лора принимается трясти на коленях Мервина, который закапризничал, но Махмуд протягивает руки над широким столом и забирает у нее своего младшего.