ничего. – Он отряхнул ладони от пыли. – А потом я услышал стихи, такие сильные, что от них замирало сердце. Я последовал за ними в пустыню, на поле боя, в мир смерти и благочестия. За это меня депортировали, выслали силой с моей родины люди из страны, которую мы никогда не увидим. Меня отправили на Маврикий, островок идолопоклонников, и я блуждал там повсюду, никого не зная. – Он заморгал, словно удерживаясь от слез, потом взял себя в руки. – Когда наш вожак, наш поэт, ушел в ахира, к праотцам, мне дали разрешение – раз-ре-ше-ние, ха-а – вернуться домой, думая, что у меня не осталось ядовитых клыков, но теперь я для них чистый яд.
Когда Махмуд лет в одиннадцать перестал ходить в дугси, он начал работать вместе с братьями в лавке. Его научили читать одну треть Корана, но эти знания быстро оказались погребены под песнями, шутками, загадками, поговорками маахмаах, ценами товаров, налоговыми сборами, расписанием дау и иностранными словами, которые он выучивал, курсируя между Аденом и Харгейсой вместе с братом Хаши. Теперь, когда все пятеро сыновей занимались закупками и продажами вместо отца, он решил купить грузовики, чтобы распространить сферу своей деятельности и на удаленные районы страны. Помалкивая о своих планах, чтобы не создавать конкуренции и не вызывать зависти, отец Махмуда обратился за лицензией на транспортные перевозки и послал верблюда в дар окружному комиссару. Возможно, если бы сначала он поговорил с астрологом, то повременил бы со своими планами, поскольку в тот год часть клана, к которой он принадлежал, едва не вступила в войну с британцами. Все началось со спора из-за женщины, игривой и молоденькой, с тонкими щиколотками и жемчужными зубками. Драка, начавшаяся на кулаках, завершилась ударом ножа в ребра молодому поэту из клана Эйдегалле. Нападавший сбежал в мийи, под защиту своего клана. Обычно разрешение таких споров было вопросом времени, необходимого, чтобы остыла кровь, а затем переговоров о должной дия – уплате ущерба, но теперь британцы хотели, чтобы дела об убийствах судили только они. И заявляли, что желают научить сомалийцев святости жизни, даже если усваивать этот урок им придется в петле на виселице. Недели шли, а клан виновного отказывался выдавать его, и хаджи осознал важность момента. Это был его клан, его кровь, и он был готов бросить клич «толаай!» так громко, чтобы услышали в самом Вестминстере.
Пока отец Махмуда нервно жевал губу, хаджи убеждал то один, то другой шир, собрание старейшин клана, сопротивляться требованиям британцев. Махмуд наблюдал, как хаджи, прижав ладонь к своему прикрытому шелком сердцу, при свете огня, озаряющего его волевой профиль, разъяснял, почему было бы харам отправить виновного на казнь. Разве клан Эйдегалле не принял условия дия? Разве британцы не заплатили за ущерб, когда пьяный механик-англичанин застрелил мальчишку-кочевника? Разве не назвали они это «преступной небрежностью» и не отдали лишь часть причитающейся компенсации? Неужели не противоречит самому духу ислама хладнокровное убийство человека, пока еще остаются шансы на мир и возмещение ущерба? Он готов публично объявить неверным любого мусульманина, хоть как-нибудь причастного к этой несправедливости. Бритоголовые старейшины с крашенными хной бородами попивали чай и бормотали «наˁам» и «ваа сидаа» – «да, так и есть», но Махмуд замечал, как переглядываются некоторые из них украдкой.
Один старик, вокруг жилистого тела которого было обмотано ярдов двадцать белой хлопковой ткани, поднялся и покачал головой:
– Нельзя называть «куффар» того, кто сердцем верит в Бога и его слово. Иначе совершишь грех.
Хаджи нахмурился, раздраженный тем, что ему возразили и сбили с мысли.
– Все просто, Халане: нельзя пригреть на груди человека, который объявил о своей вере в чужестранного короля и поклялся в верности ему. Может ли человек идти в две стороны одновременно? Может ли он ехать сразу на двух лошадях? Может ли он быть и рабом Аллаха, и гааль, немусульманином? – Хаджи брезгливо покачал головой, отвечая на собственный вопрос. – Нет, астагфируллах, только Аллах достоин, чтобы поклоняться и подчиняться ему. Британцы – простые, угодливые люди. Они крестьяне, которые довольствуются обработкой земли своих хозяев, и не в состоянии понять хорриядда, нашу любовь к свободе. Я их знаю, для них нет больше радости, чем встретить человека важнее их, тогда они кланяются и уверяют: «Сэр, сэр, я ваш покорный слуга». Сомалийцев они считают дикими, потому что у нас каждый человек сам себе хозяин, но они забывают, что у всех нас есть один могущественный хозяин – ар-Рабб, ар-Рахим. Нам нужна только наша земля, а Аллах обеспечит нас всем остальным.
Клан вместе с хаджи, как его фактическим сулдааном, сохранял выдержку до тех пор, пока на его пастбища всего в десятке миль от Харгейсы не прибыл верблюжий корпус. Известие достигло лавки тем же днем. Молодого кочевника в грязи и с черным страусовым пером в волосах сразу же отрядили поднять шум в городе. Прежде чем единым духом выложить вести собравшимся, он умылся и выпил полный козий бурдюк воды. Капитан-британец, сопровождаемый почти пятьюдесятью верховыми и вооруженными сомалийцами-аскари, прибыл к водохранилищу Бийо-Кулуле и потребовал выдачи виновного и трех человек, подозреваемых в его укрывательстве. Общаясь с британцем через армейского переводчика, старейшина посоветовал поискать их в аду. Убедившись, что выполнять его распоряжения никто не собирается, капитан приказал подчиненным согнать скот как конфискованный товар. Двух мужчин, которые бросились разгонять верблюдов, убили выстрелами в спину, дерзкого старейшину связали и взяли под стражу. Солдаты корпуса на рослых, откормленных зерном верблюдах продемонстрировали искусство погонщиков, гээльджире, собрали скот и погнали прочь, оставив лишь несколько старых никчемных быков и телят, которые без материнского молока не переживут сухой сезон, джилааль.
Отец Махмуда посоветовал сразу же сдать тех, кого требовал британец, но хаджи снова выиграл вспыхнувший спор. «Кровь на земле, кровь на земле», – повторял он, словно был от этого в восторге. Очередной набег на еще одно место водопоя привел к смерти пятерых, вдобавок человек по прозвищу Фарах С Сотней лишился всех ста своих верблюдов. К третьему набегу кочевники уже готовились – почистили и смазали винтовки, которые хранили со времен Войны дервишей. С обеих сторон прозвучали выстрелы, на пути показалась развилка: либо обстрелы и резня, как во времена шейха, либо и те, и другие откладывают оружие. После собрания сулдаанов, бокоров, гараадов, акилов и кади всего клана Хабр Авал юношу, с которого начались беды, наконец вызвали из его убежища и отправили бороться с судьбой в одиночку. Но даже после суда, в котором губернатор взял на себя роли судьи, обвинителя и присяжных, у хаджи осталась еще одна припрятанная карта. Он ухитрился перетянуть на свою сторону неизвестное количество полицейских-сомалийцев, и они один за другим отказывались участвовать в подготовке места казни. После того как девять мятежных констеблей были приговорены к каторжному труду, неизбежное повешение провели по-тихому, и этой шээко, истории, пришел конец.
Этот длинный эпизод привел к появлению трещины в отношениях между хаджи и отцом Махмуда. Если раньше они воспринимали свое место в мире одинаково, то теперь различия в этом восприятии были жирно написаны красным. Хуссейна не объявляли куффаром открыто, однако ему казалось, что на спине у него появилось клеймо и что за отрывистым «салаам», которое хаджи бросал, проходя мимо лавки, неизменно следует приглушенная брань. Окружной комиссар наконец выдал ему лицензию на грузоперевозки, и Хуссейн с облегчением оставил пост судьи. Он умер от сердечного приступа два сухих сезона спустя, успев насладиться более чем солидной долей прожитых лет и достатка, а также воспитав пятерых сыновей, чтобы приумножить род и укрепить его имя. Эти сыновья прилежно омыли его тело, завернули в единственный белый саван и отнесли его на плечах к последнему жилищу под акацией, уложив левой щекой на иссушенную, поблескивающую чешуйками слюды почву, прежде чем взялись за заступы. Место Хуссейна в обществе было подтверждено многолюдностью его похорон, а похоронной молитвой, салят аль-джаназа, руководил сам хаджи.
Хаджи обхаживал братьев Махмуда одного за другим, от старшего до младшего, превратившись для них в медоточивый аф-миншаар – рот-пилу. Он засыпал их непрошеными советами обо всем – от закупки нового товара в Бербере до поиска способных механиков для грузовиков, от пользующихся спросом тканей и до девушек, достойных того, чтобы на них жениться. Он снова научился улыбаться после своего поражения в деле со смертной казнью, но Махмуду его усмешка казалась ядовитой, ряд золотых зубов выявлял, что остальные сгнили. Будто сделавшись другим человеком, он включился в кампанию пропаганды тихого сопротивления британцам. В вооруженных столкновениях не было необходимости; кочевники ничем не дорожили так, как своими верблюдами, и все, что требовалось от хаджи, – сеять сомнения в безопасности приманок для саранчи и ветеринарных инъекций. Чиновник из отдела общественных работ разбросает приманку, а какой-нибудь ребенок или женщина разнесет ее далеко от колодца. Если хаджи считал, что способен выиграть эту войну на истощение, в этой мысли его укрепляли периодически случающиеся самоубийства колониальных чиновников, компанию которым в миссиях, рассеянных по пустынным внутренним районам страны, составляли лишь спиртное, неимущие женщины и слуги.
Если британцам и вправду была настолько ненавистна их жизнь в Сомалиленде, как порой казалось, в некоторой степени это объясняло быстроту, с какой они покинули протекторат в сорок первом, когда итальянцы вторглись в их колонию на юге. Британцы будто сбежали из тюрьмы, прихватив с собой индийцев. Королевский флот блокировал порты, и жить стало гораздо труднее, семейная лавка существовала лишь благодаря вздутым ценам на фрукты и овощи, которые возили грузовиками из Габилеи и Арабсийо, чтобы не растерять покупателей. У итальянцев имелись свои плантации возле рек Шабелле и Джубба, их войска снабжали провизией крупные торговцы из Могадишо, поэтому в конце концов братья перешли к нелегальным закупкам у «Ла Форца» вместо того, чтобы продавать им что-нибудь. Они первыми в Харгейсе начали продавать спагетти и макароны, но постоянные покупатели, не зная, как правильно готовить сухую жесткую пасту, в отвращении скармливали ее козам и за покупками больше уже не приходили.