Молчавший до сих пор Григоренко подошел ближе, сказал с обычной неторопливостью:
— По-моему, никакого тут нарушения нет. А пользу колхозам принесли большую.
— Я вижу, что под вашим покровительством все это сделано, — сказал Жогин. — Очень красиво! — Затем он снова повернулся к Мельникову: — Я научу вас уважать армейскую дисциплину. Отстраняю вас от батальона. Поняли? Передайте командование Степшину.
— Товарищ полковник…
— Никаких объяснений. Передать и все!
— Слушаюсь, — тихо ответил Мельников.
Жогин разыскал Ликова и доложил ему о своем решении.
— Правильно, — сказал тот. — Теперь доложите командиру дивизии и вместе разберитесь. Поощрять безобразия нельзя.
…Ошеломленный Мельников сел в свой «газик» и задумался. Слишком быстро и неожиданно все произошло. Даже не верилось, что прозвучало это страшное слово «отстраняю». А за что? Разве плохо проведен ночной марш? Разве плохо прошли подразделения по лесу? «Но ничего не поделаешь, — вздохнул Мельников. — Замкомандующего, конечно, одобрит решение Жогина. Это факт. А что скажет командующий? Неужели он утвердит решение полковника, не разобравшись в существе дела? Нет, этого не должно быть, не должно…»
К «газику» подошел Григоренко, приоткрыл дверку. Мельников посмотрел на него и сказал с нескрываемой болью:
— Вот как иногда получается…
Григоренко по привычке задумчиво покрутил кончик уса и тихо ответил:
— Пословицу я одну вспомнил, Сергей Иванович. Голова всему начало. Где ум, там и толк. Не очень понятно, да? Подумаете — разберетесь.
А на утоптанном снежном плацу все шло своим чередом: дымила походная кухня, солдаты получали в котелки гречневую кашу, наливали чай во фляги и, усевшись возле машин, завтракали. Те же, кто позавтракал, чистили снегом котелки, поправляли на себе снаряжение, готовились к новому маршу.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Павлов только что закончил разговор с офицерами штаба. Это было короткое очередное совещание о боевой подготовке и дисциплине в дивизии. В заключение генерал сказал, кому и в каких частях нужно побывать в эти дни, на какие стороны жизни и учебы солдат обратить внимание. Затем он повернулся к начальнику штаба:
— А вас, полковник, попрошу задержаться.
Когда офицеры вышли из кабинета, генерал сел, положил руки на стол и слегка пошевелил пальцами. Полковник тоже присел и выжидающе поднял брови.
— Вот что, — сказал генерал. — Придется вам выехать к Жогину. Опять у него какие-то неприятности с Мельниковым. Вчера минут пятнадцать выкладывал свои жалобы по телефону. Говорит, что даже распорядок дня в батальоне не выполняется. Некоторые солдаты якобы ложатся спать в два и в три часа ночи.
— Не знаю таких фактов, — задумчиво покачал головой Жданов. — Доклады наших офицеров, побывавших в полку, вы слышали, товарищ генерал. Правда, наши товарищи интересовались главным образом подготовкой батальона к учениям. На другие стороны жизни могли не обратить внимания.
— Вот и разберитесь, — сказал Павлов. — Особенно поинтересуйтесь взаимоотношениями Жогина с Мельниковым. Подойдите к этому вопросу как можно внимательнее и не торопитесь с выводами.
— Хорошо, товарищ генерал, я понимаю, — ответил начальник штаба. — Разрешите выехать во второй половине дня, когда батальон вернется с учений?
— Пожалуйста.
После ухода полковника Павлов поднялся из-за стола и медленно прошелся по пестрому ковру. Повернувшись, он посмотрел в окно, за которым висели густо облепленные снегом ветви клена. Снег ослепительно блестел под лучами солнца и отливал приятной синевой чистого неба. «Редкий день», — подумал генерал, стараясь представить, как хорошо сейчас в лесу, где сплошной стеной стоят заснеженные деревья и красногрудые снегири нежатся в густом морозном настое. Подумал и вспомнил, что обещал дочурке наладить купленные вчера лыжи. Он подошел к телефону и позвонил домой:
— Сима, ты? А что делает Иринка? Ждет?
Павлов улыбнулся.
— Придется выполнять обещание. Когда выполнять? В обеденный перерыв. Так и скажи, что сделаю. Погода-то смотри какая. Чудо!
Он снова повернулся к окну и, прищурившись, посмотрел на мохнатые ветви клена.
В дверь постучали. Павлов, не закончив разговора, извинился перед женой и, положив трубку, повернулся к двери.
— Прошу, заходите!
Появился встревоженный начальник штаба, сообщил:
— У Жогина чепе, товарищ генерал.
— Какое?
— Человек пропал, и еще что-то…
— Подождите, кто пропал?
— Ефрейтор Груздев…
— Какой это Груздев? Не рекордсмен ли наш?
— Он самый, — сказал полковник. — Вышел вместе со всеми на учения и вдруг исчез.
Генерал задумался:
— Странно. И главное, в батальоне Мельникова.
— Да, и Мельников отстранен от командования батальоном.
— Кем?
— Жогиным.
— Так он же не имеет права этого делать.
— Видимо, утвердил замкомандующего.
— А он разве там?
— Да, прилетел утром.
Павлов повернулся к телефону и, не садясь на стул, взял трубку:
— Соедините меня с «Соколом»… Это «Сокол»? Дайте тридцать пятого. Что? Не отвечает? Вызывайте восьмого. Кто это, Шатров? Здравствуйте. Где Жогин?
— Выехал навстречу батальону, — послышался ответ в трубке. — Вернется часа через полтора.
— Почему вы не сообщили раньше, что в полк прилетел замкомандующего?
— Я только узнал, товарищ генерал.
— А что слышно о Груздеве? Поиски организовали?
— Полковник сам занимается этим вопросом.
— А населенные пункты осмотрели все?
— Пока нет, но вероятно… — голос Шатрова умолк, потом появился снова: — Приедет полковник, доложим все обстоятельно, товарищ генерал.
Павлов медленно опустил трубку и с минуту стоял на месте; Узкие брови его чуть-чуть шевелились, и между ними то появлялась, то исчезала маленькая складка.
— Человек пропал ночью, — вслух размышлял генерал. — А сейчас уже полдень. И они до сих пор не осмотрели всех населенных пунктов. Странная неповоротливость. И главное, у Мельникова…
Фамилию комбата он произнес медленно, почти по складам и вопросительно посмотрел на молчавшего полковника. Тот часто закивал, словно подтверждая: да, товарищ генерал, у Мельникова. Еще некоторое время они стояли молча, обдумывая происшедшее, затем Павлов тряхнул головой и сказал решительно:
— Придется ехать самому.
Полковник вышел.
Павлов повернулся к окну, где на заснеженных ветвях клена по-прежнему ярко горели мелкие блестки солнца. Но они уже не радовали глаз. Лицо генерала посерело, сделалось озабоченным. Одевшись, он поехал обедать.
Четырехлетняя Иринка ждала отца с нетерпением. Едва он переступил порог, послышался восторженный детский голосок:
— Ой, папа пришел, папа! А где мои лыжи?
Павлов через силу улыбнулся, взял маленькую лыжницу на руки:
— Знаешь что, доченька, давай пообедаем, а потом и дела наши обсудим. Хорошо?
Иринка радостно тряхнула черными как смоль косичками и выскользнула из отцовских рук.
За обедом Павлов старался ничем не выдавать своего внутреннего беспокойства, но внимательная Серафима Тарасовна все-таки заметила. Она подняла на мужа ласковые глаза:
— Кирюша, чепе какое-нибудь?
— Да, — тихо ответил Павлов.
Серафима Тарасовна умолкла, опустив голову. Никогда в подобных случаях она не проявляла любопытства, считала, если муж не рассказывает о случившемся, значит, знать это ей не обязательно. Жены других офицеров иногда упрекали ее: «Серафима Тарасовна, как же вы не знаете? Да вы первой должны быть в курсе событий». Она лишь улыбалась и старалась перевести разговор на другую тему.
Серафима Тарасовна преподавала в восьмых классах местной средней школы математику. И там, откуда привез ее Кирилл Макарович, она тоже учительствовала до самого последнего дня. Помимо того, вела кружок математиков-любителей при гарнизонном клубе, и консультировала офицеров-заочников военных академий. Когда же переехали сюда, твердо решили, что теперь вполне хватит для нее одной средней школы, потому что нужно уделить побольше внимания маленькой Иринке. Но не прошло и месяца, как это семейное решение было нарушено. Вечером, придя со службы, Кирилл Макарович сообщил жене, что в гарнизоне создаются курсы для солдат, желающих после службы поехать в институты.
— Это очень хорошо, — сказала Серафима Тарасовна.
— Хорошо-то хорошо, — вздохнул Кирилл Макарович. — Да педагога по математике никак не подберем. Задержка получается.
Поняв намек мужа, Серафима Тарасовна улыбнулась:
— Ты говори уж, Кирюша, прямо. Соглашусь ведь все равно.
— Да вот видишь, придется… Только Иринку жалко: скучать будет.
— Не беспокойся. Я уж постараюсь…
Своих детей у Павловых не было. Долго жили они вдвоем, потом решили взять ребенка из детского дома. Много раз ходила туда Серафима Тарасовна, присматриваясь к детям. Однажды пошли вместе. Павлов заглянул в комнату к малышам. Стоявшая с куклой черноволосая девочка потянулась к Кириллу Макаровичу. Он взял ее на руки да так и не расстался больше.
Родители девочки погибли при каком-то большом пожаре. Она их не помнила и потому очень быстро привыкла к новой семье.
Маленькая Иринка принесла Павловым большую радость. Квартира наполнилась неумолчным детским щебетом, звонким смехом. Всюду появились мячи, куклы, разные смешные рисунки.
Здесь, на новом месте, никто из окружающих не знал, что Иринка не родная дочь Павловым. Женщины иногда спрашивали Серафиму Тарасовну:
— Слушайте, на кого она похожа у вас? Отец русый, мать тоже не черная?
Однако выведать семейную тайну никому не удавалось.
Особенную привязанность девочка питала к Кириллу Макаровичу, и он очень дорожил этим. Сегодня, сидя за столом, говорил ей:
— Ну, Ириша, готовься. Увезут тебя лыжи в тридевятое царство, в тридесятое государство.
— И не вернут обратно, — смеясь заметила Серафима Тарасовна.