А Жогин смотрел на Ликова и с грустью думал: «Отступил. И чего это он вдруг? Всегда был таким твердым, а тут?..»
Вскоре Ликов уехал на аэродром, а Павлов остался в полку. Вечером он пошел к Мельникову. Комбат уже почти успокоился и снова почувствовал себя хозяином батальона, однако встретил комдива с заметным волнением. «Ну, теперь пойдут расследования, проверки», — было написано на его озабоченном лице. Павлов уловил это сразу и потому заговорил о другом:
— Значит, привыкаете к здешним степям, подполковник? Не разочаровались еще?
Не подготовленный к такому вопросу, Мельников ответил не сразу. Он подумал сначала о том, какое отношение имеют эти слова ко всему происшедшему. Не найдя в них ничего двусмысленного, сказал:
— Дальний Восток ведь тоже не балует, товарищ генерал; Там климат посуровее здешнего.
— Пожалуй, верно, — согласился Павлов, и худощавое лицо его чуть-чуть засветилось внутренней улыбкой. Он разделся, поправил китель и, приглаживая ладонью волосы, прошелся по комнате. Потом они сели возле стола друг против друга. И опять генерал заговорил не о том, что волновало и угнетало Мельникова. Он стал расспрашивать его о семье, перспективах ее переезда из Москвы.
— С семьей у меня серьезная неувязка вышла, — признался Мельников и рассказал все подробно, не скрывая даже обидных писем, полученных от жены за последние месяцы. Павлов сочувственно покачал головой:
— Случается, что ж поделаешь. Все мы люди живые, имеем сердце, нервы. Но борьбу за мир в семье надо вести активнее.
— Да войны-то у нас вроде нет, — улыбнулся Мельников, — а так, несколько осложненная обстановка.
— Значит, опасности большой не предвидится? — с лукавинкой проговорил генерал. — Ну что ж, вы человек военный. В обстановке разбираться умеете. К тому же, кажется, творческой работой занимаетесь. Верно это?
Мельников неловко пошевелил плечами.
— Верно, товарищ генерал, немного занимаюсь.
— Если не секрет, скажите, что́ за работа?
— Секрета нет. Но рано еще говорить. Не все сделано.
— Хоть с темой познакомьте, с планом.
Мельников, преодолевая неловкость, начал рассказывать. Генерал задумчиво слушал и время от времени задавал новые вопросы, участливо делился возникающими мыслями.
— Это хорошее качество командира: предвидеть, — сказал он, не отрывая внимательного взгляда от собеседника. — Я думаю, что в ваших рассуждениях о ночном бое, огневой подготовке и, главное, об инициативе мелких подразделений есть много ценного. Конечно, для того, чтобы вести разговор обо всем этом, надо прочитать рукопись. Так что быстрее заканчивайте. Мы вас обязательно поддержим. И еще надо подумать над тем, чтобы у других наших офицеров вызвать вот такую же потребность глядеть в будущее.
Мельников вспомнил историю со своим рапортом и подумал: «С нашим командиром полка, пожалуй, не очень-то поглядишь вперед. Он даже разговаривать об этом не желает».
Комдив между тем продолжал:
— К сожалению, некоторые офицеры считают, что военную науку должны двигать вперед лишь те люди, которые находятся в Генеральном штабе, в академиях. Как будто у них семь пядей во лбу. А я знаю одного лейтенанта, который предложил изменить целый раздел в боевом уставе. И знаете, приняли. Вызывали на беседу. Сейчас человек в академии учится. Пишет мне письма.
— Он служил с вами? — спросил Мельников.
— Да, — ответил Павлов, — в штабе дивизии, в оперативном отделе работал. Так что военной наукой должны мы все заниматься. Вот закончите свою работу, честь вам и слава.
Мельников хотел сказать, что отдельные главы рукописи он уже отправил в редакцию военного журнала, но промолчал. Ведь неизвестно, как отнесутся к материалу члены редколлегии.
Под конец беседы Павлов вдруг спросил:
— А в причине исчезновения ефрейтора Груздева вы разобрались?
— Причина не очень ясная, — ответил Мельников. — Человек был ночью в боковом дозоре, сбился с маршрута, попал в село и там остался…
— А почему?
— Об этом и хочу сказать. Ефрейтор Груздев не новичок, солдат опытный. На рассвете он вполне мог догнать роту.
— Может, ноги потер? — спросил Павлов, прищурившись.
— Нет, ноги в порядке. Есть подозрение, что причина всему — девушка. Но сам он в этом не признался.
— А чем же он объясняет?
— Говорит, что сильно утомился.
— М-да-а. — Генерал на минуту опустил голову. Потом спросил: — Взыскание наложили?
— Пока нет. Хочу получше разобраться. Очень важно, товарищ генерал, правильно понять солдата.
— Все это так, но… — Павлов пристально посмотрел на Мельникова. — Усталость, девушка, конечно, не причины. Это следствие. А вот в чем причина происшествия, надо подумать. Кое-кто в батальоне говорит, что вина всему — отчаяние. Провалился, дескать, Груздев на стрельбах, и теперь терять ему больше нечего. С такой «теорией» можно договориться бог знает до чего. А ведь Груздев был передовым солдатом. Его воспитывали, прививали ему хорошие качества. Правда, болезни подкрадываются и к здоровому организму. Но все мы знаем, что крепкий, закаленный человек выздоравливает быстрей, чем слабый. Это истина.
— Я понял вас, товарищ генерал, — сказал Мельников. — Мы постараемся разобраться.
Из батальона комдив поехал в столовую, а затем — к небольшому домику-гостинице. Сняв китель, он взял полотенце и вышел в коридорчик умыться. Хозяйка гостиницы, пожилая невысокая женщина, подлила в жестяной умывальник воды и подала мыло. Поблагодарив ее, генерал спросил:
— Скучно вам тут? Редковато гости заезжают?
Женщина махнула рукой:
— Не скучаем. Ежели приезжающих нет, свои живут. Зараз старший лейтенант квартирует.
— А где же он?
— Ушел перед вами, похоже, в казарму.
— Почему?
Хозяйка вздохнула.
— Стесняется начальства.
— Шутите, мамаша.
— Какие шутки! Взял человек постель в руки и побрел, А ведь цельный денечек на ногах да на холоду…
— Но почему все-таки он ушел? — допытывался Павлов, вытирая руки.
— Приказ такой. Полковник, говорит, приказал: «Очистить гостиницу, и все».
— Неужели? — Генерал повесил полотенце на гвоздик и снова повернулся к женщине. — Нехорошо получается.
— Понятно, нехорошо, — сказала хозяйка. — А вот разве докажешь? На прошлой неделе этак же двух молоденьких, лейтенантов посреди ночи поднял. Тоже к встрече какого-то начальника готовился. А разве лейтенанты помешали бы этому начальнику?
Павлов зашел в комнату, взял телефонную трубку и позвонил Жогину на квартиру.
— Извините, полковник, за беспокойство. Где сейчас офицер, который живет в гостинице?
— Он устроился в другом месте, — послышался басок полковника. — Не беспокойтесь, товарищ генерал.
— Так ведь я просил у вас койку, а не всю гостиницу.
— Я считал, что так лучше, — продолжала басить трубка. — Вы у нас гость, и мы, так сказать, должны…
— Нет, Павел Афанасьевич, я не согласен, — сказал Павлов твердо. — Попрошу вас вернуть офицера в гостиницу. Пошлите машину за ним. Если ваша занята, возьмите мою и сделайте это побыстрей, пока человек не лег спать. И вообще от подобных действий советую воздерживаться.
Опустив трубку, генерал подумал: «Ну и Жогин. Выселил офицера, и баста. А тот переживает, ругает в душе и командира полка, и комдива. И правильно ругает».
Павлов тяжело вздохнул и возмущенно покачал головой: «Непонятно, откуда барство такое берется? Ведь сам же от солдата до полковника поднялся. А тут…» Генерал медленно прошелся по комнате, потом присел к столу и, взяв блокнот, снова задумался. Поведение Жогина заставило комдива перебрать в памяти все свои встречи с ним, беседы. Было ясно одно: полковник совсем не такой, каким аттестовал его когда-то генерал Ликов.
Жогин тоже думал о Ликове. Он думал о нем еще до того, как позвонил Павлов. Теперь же, приказав дежурному отвезти старшего лейтенанта в гостиницу, стоял посредине комнаты и досадовал вслух:
— Экая чертовщина получилась!
Он был уверен, что, не сделай Ликов уступки с Мельниковым, не поднял бы и Павлов шума из-за старшего лейтенанта. Все дело в том, что промашку дал замкомандующего, не проявил той решительности, какую проявил когда-то с Травкиным. Да разве только один факт с Травкиным был в памяти у Павла Афанасьевича? Он знал Ликова еще по фронту. Видел его в роли представителя генштаба, облеченного самыми высокими полномочиями и правами. Бывало, при одном появлении Ликова в частях все трепетали, будто перед самим командующим. А уж если провинится кто — пощады не жди.
Один такой эпизод произошел как раз за двое суток до того рокового события, когда Жогин был ранен и увезен с переднего края в тыловой госпиталь. Штаб кавполка стоял тогда в шестидесяти километрах от Москвы, в балке, которая под густыми заснеженными деревьями казалась тихим причудливым туннелем.
Всю ночь Жогин провел в тревоге, ожидая людей для пополнения эскадронов. То и дело выходил он из землянки, прислушивался. В ночной морозной мгле беспокойно похрапывали кони, отчетливо скрипели шаги часовых. Со стороны противника изредка били тяжелые орудия и снаряды, перемахивая через балку, раскатисто ухали где-то в лесной чаще. В темном небе разгорались и медленно покачивались на парашютах «фонари», повешенные вражескими самолетами. Мерцающие блики от них назойливо шарили по верхушкам заиндевелых деревьев и по дорогам, проделанным танковыми колоннами.
Ликов ночевал в соседней части. Но почти через каждый час он звонил Жогину по телефону, требуя во что бы то ни стало разыскать пополнение, которое должно было прибыть еще вечером. Жогин трижды высылал навстречу опытных вестовых, и те, осмотрев окрестности, возвращались ни с чем. Не давал о себе знать и капитан, получивший приказание принять людей и без промедления доставить их в полк. Он прискакал на своем пегом взмыленном коне уже на рассвете и привел с собой вместо ста шестидесяти конников лишь тридцать четыре. Не успел Жогин толком выяснить, что произошло, как появился возбужденный Ликов.