Она не заметила, как вдруг оказалась на поляне, заросшей высокой травой. Остановилась, повернула назад и опять попала на ту же поляну. Куда идти? Сложила рупором ладони, крикнула изо всех сил: «Сере-е-жа-а!» Звук потух сразу же, не пробив плотных сплетений кедровника. Наташа кричала еще и еще, к каждый раз тоненький голосок ее словно трепетал, сдавленный густой тишиной тайги.
Постояв, снова побежала наугад, пробиваясь через упругие таежные заросли. Но кедры обступали ее все плотнее. И в тот момент, когда, охваченная тревогой, она была уже не в состоянии сдержать слезы, из-за кустов вдруг вышел Сергей. «Ты что, с ума сошла, — сказал он с радостью и злостью. — Это ведь не сад, а тайга-матушка. С ней шутки плохи». Наташа бросилась к нему, обняла, прижалась губами…
Сейчас перед Наташей не было тайги. Но сердце билось так же тревожно. Длинные руки Глеба словно душили ее, хотелось их оттолкнуть, сбросить с себя… Она трепетала, охваченная чувством горькой досады и негодования.
Спустя два дня Наташе на квартиру позвонил генерал и пригласил ее приехать к нему в академию.
— Если можете, то, пожалуйста, сейчас, — сказал он приветливо. — Я пришлю машину.
Было около девяти вечера. Наташа встревожилась: «Что это значит? Неужели опять что-нибудь с женой? Тогда почему в академию? А может, неприятность какая с рукописью? Но почему обязательно неприятность? Нет, лучше не гадать».
При входе в здание академии Наташу встретил молодой офицер — дежурный. Он проводил ее по широкой лестнице на второй этаж и, попросив минуточку обождать, пошел доложить начальнику.
— Да, да, прошу! — раздался громкий голос из глубины кабинета. Генерал встал из-за стола и пригласил Наташу садиться. — Вы извините, что побеспокоил в такой час. Очень нужно. Мне помнится, вы жаловались на то, что не можете по душе устроиться на работу. Могу сообщить: сейчас в медпункте академии нет врача-терапевта. Если желаете — рад помочь.
Наташа так смутилась, что не нашлась даже, что ответить. А он продолжал:
— Теперь ведь я знаю вас не только как жену своего бывшего слушателя, но и как внимательного специалиста и могу рекомендовать со спокойной душой.
— Я очень вам благодарна, — сказала наконец Наташа. — И будь это раньше, пошла бы с превеликой радостью. А сейчас… сейчас мне жаль, что вы столько беспокоились.
— Да какое тут беспокойство? Сущие мелочи. Вот супругу вашему я со своим журналом хлопот, кажется, наделал немалых. Ну, значит, не желаете к нам? Смотрите. Если, конечно, закрепились, привыкли. А я думал, что вы еще на перепутье.
Генерал помолчал, посмотрел на собеседницу и вдруг опять заговорил о журнале, о каких-то хлопотах, которые предстоят Мельникову.
— Вероятно, забраковали рукопись? — предположила Наташа.
— Видите, какая вещь? — Генерал неторопливо опустился на стул. — Я только что с заседания редколлегии. Читали, думали, был очень большой разговор. Отмечены несомненные достоинства. Даже, знаете, разгорелся спор…
— И что же, если не секрет, решили? — как можно сдержаннее спросила Наташа.
— Видите ли, — тихо ответил генерал. — Редколлегия решила принять лишь те главы, в которых освещаются события Великой Отечественной войны, но при условии, если автор согласится осветить шире некоторые моменты. Что же касается других глав, в них много спорного. И судить по ним о значимости поставленных проблем пока весьма трудно. Наташа пожала плечами.
— Я не очень понимаю. Выходит, рукопись не годится?
— Нет, просто нужна небольшая доработка, и главы о боевом опыте увидят свет. Думаю, что это неплохо.
— Возможно, — согласилась Наташа. — Но я не знаю, как Сережа?
— Законный вопрос. Признаться, меня тоже беспокоит это. Вероятно, завтра из редакции отправят автору письмо. Хорошо бы и вы его подбодрили. Можете сослаться на наш разговор. Скажу откровенно, мне очень хочется увидеть труды Мельникова на страницах журнала. Я уважаю его как своего воспитанника и способного офицера.
Наташа чуть было не сказала ему «спасибо», но посчитала неудобным и просто пообещала:
— Хорошо, я ему напишу.
Генерал еще раз извинился, что побеспокоил Наташу, и проводил ее к машине.
Москва была в густом тумане. Он затопил все улицы, переулки, мостовые. Фонари светились тускло и расплывчато, будто сквозь мутную воду. На всех домах и деревьях лежала тяжелая пелена мохнатого инея.
В следующий вечер, когда Наташа торопилась в лекционный зал медицинского института, где профессор Федотов должен был рассказывать о новых достижениях в диагностике и лечении сердца, ее неожиданно догнал Глеб. Она хотела ускорить шаги, чтобы не разговаривать с ним и не идти рядом. Но Глеб был в военной форме и держал себя так вежливо, так извинялся за свое поведение на вечеринке, что Наташа невольно смягчилась и решила идти как шла, спокойно и строго.
Глеб говорил на сугубо деловые темы. Рассказывал о только что закончившейся встрече с участниками обороны столицы, похлопывал висевший сбоку фотоаппарат и похвалялся какими-то на редкость удачными снимками, сделанными с борта самолета над местами боев. Потом, словно по секрету, сообщил о выходящем на экраны фильме, где показана очень трогательная судьба молодого врача, который после института попадает на восток и там оказывается далеко в океане на суденышке с испорченным мотором. После невероятных испытаний врача спасают пограничные катера.
— История вроде вашей, — сказал Глеб, улыбнувшись.
Наташа удивилась:
— Откуда вы знаете мою историю?
— Я все знаю, — похвастался Глеб, но тут же поправился: — Нет, не все. К сожалению, не знаю характера вашего мужа.
— А это вам и не нужно.
— Не торопитесь, — погрозил пальцем Глеб. — А вдруг мы с ним станем самыми близкими друзьями? Не допускаете? А я допускаю. Даже надеюсь, что будем пить шампанское по этому поводу. И, возможно, очень скоро.
Наташа скривила губы, ничего не ответила. Глеб грустно вздохнул:
— Эх, женщина! Ну как мне убедить вас? Конечно, об авторе записок я могу кое-что узнать в отделе кадров. Но этого мало.
Наташа продолжала молчать. Глеб подождал, нервно постучал пальцами по фотоаппарату и тихо продекламировал:
— Испепеленный недоверием, я все же удалюсь без гнева. Прощайте, уважаемая Наталья Мироновна. Интервью не состоялось по причине, весьма невнятной. Жаль.
Оставшись одна, Наташа подумала: «А может, и в самом деле у него намерение помочь Сереже? Да и вел он себя совсем не так, как на именинах у Дины. Там коньяк в нем играл, а здесь все как надо, без грубости».
Замедлив шаги, Наташа посмотрела назад. Глеб уже был далеко. Его тонкая подвижная фигура в темно-серой шинели то появлялась среди пешеходов, то пропадала.
«Ну и пусть, — сказала себе Наташа. — Если хочет помочь, поможет. А разговор со мной совсем ни к чему. Это даже неприлично».
Возле института народу — не пройти. Кроме студентов, сюда пришли врачи и просто те, кто знал профессора и с нетерпением ожидал его новых открытий.
Наташа с трудом пробилась в помещение. Но и здесь, в сутолоке и шуме, неприятные мысли о Глебе не переставали волновать ее. Она остановилась возле окна, задумалась. Не заметила даже, как подошел Федотов.
— Что с вами? Почему взволнованы?
Наташа хотела признаться, что была неприятная встреча, но удержалась, только поморщилась. Федотов достал из кармана пенсне.
— Нервы, голуба, нервы. Хитрая это штука! Вы знаете, один академик путем раздражения нервной системы вызвал у обезьяны различные заболевания. Даже злокачественную опухоль. — Он посадил на нос пенсне и поднял указательный палец. — Нервы — это оборона. Да, да, настоящая укрепленная полоса. Кстати сказать, управляемая полоса.
— Но не все же могут управлять, — заметила Наташа.
Федотов задумался:
— Видимо, так. Но вот мне шестьдесят семь, а я, как видите, не позволяю себе охать и тому подобное. И на сердце не жалуюсь. На шестой этаж еще без отдыха взбираюсь. Вот так.
— У вас, Юрий Максимович, наверно, какой-нибудь тайный регулятор нервной системы имеется, — пошутила Наташа. — Держите, небось, в кармане да нажимаете на кнопки, когда нужно.
— А что, неплохо бы! — Федотов улыбнулся, прищелкнув пальцами. — Но чего нет, того нет. Вот запасной регулятор сердечной деятельности скоро будем испытывать. Это, скажу вам по секрету, штучка важная. И главное, небольшая, работает от сухих батарей. Берите и хотите — в тайгу на собаках везите, хотите — к рыбакам на льдину.
Наташа радостно всплеснула руками.
— Ой, как это нужно, Юрий Максимович! Иной раз ведь несколько минут все решают. Поддержи искусственно пульсацию — и человек жив.
— Вот-вот, особенно при тяжелых травмах и сложных операциях, — сказал Федотов и заторопился в зал. Наташа пошла следом, все еще вспоминая то, что было на улице.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Нечаеву приснился далекий пограничный городок, тот самый городок с молодыми серебристыми тополями, где его, двенадцатилетнего парнишку, настигла когда-то война. Очнувшись от сна, он сразу представил весь ужас этого события. Вначале завыли сирены, затем что-то грохнуло, посыпалось, зазвенело. Мать сдернула его за руку с кровати, потащила на улицу. Отец задержался, и вся трехэтажная громадина кирпичного дома, рухнув, погребла его под своими развалинами.
Потом сын и мать шли на восток. Шли торопливо, не отдыхая, стараясь угнаться за пылившими на дорогах повозками. А позади не переставала греметь канонада. Порой этот гром настигал людей, как черная грозовая туча, прижимал их к горячей земле, осыпал звенящим дождем осколков, но люди поднимались и снова шли.
Война занесла Нечаевых в Сызрань. Они поселились в маленьком домике на берегу Волги. Мать стала работать в швейной мастерской. Сын поступил в школу. Но едва успел он опомниться от первых потрясений, навалилась новая беда: от сердечного приступа скончалась мать. А дальше… дальше детский дом, чужие люди… «Да разве только один я прошел по такой дорожке? — вздохнув, подумал Нечаев. — Многие прошли. И страх и голод побороли. А главное, выстояли, победили и назло врагам стали еще сильнее». Он резко откинул край одеяла и, стараясь не думать больше ни о войне, ни о тяжелом детстве, поднял голову.