Степшин неловко пошевелил плечами:
— Слышал, но подробностей, признаться, не знаю.
— Напрасно. Советую изучить. Эти маневры империалисты провели с учетом ядерных сил. И с довольно явным намерением. А теперь насчет вашей обороны. — Мельников взял из деревянного стаканчика карандаш и провел им по зубчатой красной линии на карте. — Начнем с позиций. Такие вот позиции мы строили в Отечественную войну. Но если тогда они удовлетворяли нас, то теперь, я полагаю, не удовлетворят. Они слишком линейны для современных условий. Их совсем нетрудно разгадать. Достаточно с самолета-разведчика сделать один снимок — и ваши позиции будут на нем как на ладони. Такую оборону легко подвергнуть атомному удару. Полагаю, что это серьезный недостаток в вашем решении.
Майор молчал. Навалившись локтями на карту, он то поджимал, то вытягивал тонкие губы, отчего в худощавом лице его моментами появлялось что-то острое, птичье. А Мельников продолжал водить карандашом по карте и спокойно говорил:
— Теперь насчет противотанкового резерва. Тут вы учли последние изменения. Да и расположили резерв в таком месте, откуда удобно маневрировать. Может, позиции для развертывания не все удачны. Левую, например, я бы несколько передвинул. Но это вопрос не принципиальный. А вот с организацией противотанкового района не согласен. Опять вы забыли о противоатомной защите.
— А стоит ли так усложнять обстановку? — спросил Степшин, явно обеспокоенный замечаниями комбата. — В задании ничего этого нет.
— Позвольте, позвольте, — остановил его Мельников и, отыскав нужное место на одном из листков, прочитал вслух: — «Наступающий противник имеет все современные средства борьбы». Это как понимать? И даже не будь такой фразы, каждый из нас обязан думать о том, что атомный дьявол на цепь еще не посажен.
Степшин поскреб затылок.
— Если так подходить к решению задачи, то, конечно…
— А как же подходить? — спросил Мельников. — Военная наука гибкости требует. Вот давайте разберемся в слабости вашего противотанкового района. Ведь все огневые средства вы поставили здесь, как говорится, намертво.
— Так положено, — сказал Степшин.
— Так было положено, — поправил его Мельников. — А теперь надо подумать. Не берусь утверждать, Игорь Ильич, но хочу заметить, что такой неподвижный район — хорошая мишень для ракетно-ядерных средств. Самая плохая разведка за двое-трое суток сумеет его нащупать. А если в обороне придется стоять две недели, месяц… Вы представляете?..
— Все это я представляю, но как же быть? — задумался Степшин. — Сделать этот район подвижным?
— Да, — уверенно ответил Мельников. — Так, пожалуй, будет всего разумнее. Конечно, подготовить запасные позиции — дело нелегкое. Но зато вы обеспечите маневренность. Кстати, танкоопасные места у вас имеются и на левом фланге, и на правом. Если хотите, могу дать вам почитать собственные разработки по этому поводу. Правда, в них много дискуссионных положений, но что-нибудь может пригодиться.
— Буду очень благодарен, — сказал Степшин.
Мельников достал из кармана пачку «Казбека» и предложил закурить. Сам он, взяв папиросу, долго разминал ее в пальцах и рассудительно говорил:
— Слишком душа у вас мягкая, Игорь Ильич. Нашему брату, военному, нельзя быть таким. Творческая острота нужна. Вы сами часто говорите офицерам: «Не забывайте о бдительности». А что такое бдительность? Это ведь не просто стоять и в бинокль смотреть. Главное — сильнее врага быть, боевую инициативу в своих руках держать. — Он зажег папиросу, глубоко затянулся и, выпуская синее облако дыма, спросил с мягкой улыбкой: — Не надоел я вам с нравоучениями?
Степшин не ответил, а спустя минуты две проговорил, не отрывая взгляда от карты:
— Выходит, я просто с биноклем стою.
Мельникову показалось, что майор обиделся. Он сказал извиняющимся голосом:
— Я ведь к слову насчет бинокля. Вы уж не очень…
— Нет, нет, — прервал его Степшин. — Это хорошо сказано. Теперь я понимаю, очень даже понимаю.
Мельников впервые видел своего заместителя таким самокритичным. Сразу вспомнился первый разговор с ним в парке у боевых машин, потом беседа в штабе перед стрельбами. Сколько было тогда в словах и поведении этого человека ложной гордости, пренебрежения и скрытой неприязни.
Мельников положил в пепельницу недокуренную папиросу, спросил:
— Так что же, переделаете свою оборону?
— Обязательно, — ответил Степшин.
— Правильно. Какие вопросы возникнут, не стесняйтесь. Если сумею, всегда помогу.
Затем Мельников хотел заговорить с майором о его семейных делах, но в этот момент в комнату вошел возбужденный Нечаев.
— Неприятные новости, товарищ подполковник, — сказал он, снимая шапку к потирая озябшие руки.
— Откуда? — спросил комбат, насторожившись.
— С гауптвахты.
— А ну, рассказывайте.
Втроем сели к столу. Нечаев пригладил волосы, сказал негромко:
— Признался Груздев. В село, говорит, попал случайно: заблудился, а там засиделся у знакомой девушки. Мог утром догнать роту, но не захотел.
— Странно. Почему тогда Крайнов не разобрался? Он же был на месте?
— О Крайнове разговор особый, товарищ подполковник.
— Почему особый?
— А вот почему. Ефрейтор Груздев еще летом дважды уходил к этой девушке. Первый раз с учений, а второй — из расположения части. Командир знал, даже посылал за ним шофера с машиной.
— А вы знали? — спросил комбат, повернувшись к Степшину. Тот отрицательно покачал головой:
— Что же получается?
— Получается то, что Крайнов скрыл происшествия, — уверенно сказал Нечаев. — Решил, вероятно, не выносить сора из избы. А Груздеву он так объяснил: «Счастье твое, что ты чемпион, а то бы разговор иной был».
Слушая Нечаева, Мельников задумчиво качал головой и поглядывал на заместителя. Как-то неловко было ворошить прошлое. Но уж очень крепкая нить связывала то, что было летом, с событием, которое произошло теперь, несколько дней назад. Чтобы оборвать эту нить, не дать ей тянуться дальше, необходимо было принять какие-то меры. А какие? Мельников пристально посмотрел на Степшина, спросил:
— Что будем делать? Вы Крайнова больше знаете.
Степшин молчал, не поднимая глаз на комбата. По мрачному лицу майора было видно, что неожиданное сообщение секретаря ошеломило его. Мельников понимал это. Понимал и то, что неловко ему принимать решение относительно Крайнова единолично. Ведь два чрезвычайных происшествия произошли в то время, когда батальоном командовал Степшин.
— Как же все-таки поступим? — повторил свой вопрос Мельников после длительного молчания. — Давайте вынесем разговор на партийное бюро?
— Я тоже так считаю; — сказал Нечаев. — Заседание можно провести завтра.
Степшин еще с минуту молчал, потом согласился:
— Ладно, выносите на бюро.
— Только с Крайновым предварительно поговорить надо, — сказал комбат, посмотрев на секретаря.
Тот утвердительно кивнул головой.
Под вечер пришла подвода из колхоза «Маяк». Приехал на ней сам председатель артели Фархетдинов. Он привязал уставшую пегую лошадь к столбу возле проходной будки и зашел прямо к комбату.
— Привет, начальник!
Мельников поднялся из-за стола, вышел навстречу гостю, весело потряс ему руку.
— Здравствуйте. Прошу, товарищ Фархетдинов, садиться.
— Не могу садиться. Баранов привез. Принимай баранов.
Мельников удивленно посмотрел на гостя.
— Каких? Для чего?
Фархетдинов принялся объяснять, деловито загибая на руке пальцы:
— Большой волк — большой баран — раз. Малый волк — малый баран — два. Колхоз так решил.
— Ах, вон что, — догадался Мельников. — Значит, за убитых волков расплачиваетесь. Вот это зря. Мы ведь просто помощь оказали, а вы — баранов. Честное слово, напрасно. Нет в этом необходимости. Солдаты у нас всем обеспечены, понимаете?
Председатель загадочно улыбнулся:
— Немного понимаем, немного нет. Зачем спорить, начальник? Правление решило, принимай!
Мельников развел руками.
— Тогда обождите, я сейчас доложу. — Он взял телефонную трубку и позвонил Жогину: — Товарищ полковник. Из «Маяка» баранов привезли. Каких? За что? Да за эту самую, за облаву. Кто привез? Сам Фархетдинов. Прийти к вам? Слушаюсь. — Опустив трубку, Мельников повернулся к гостю. — Приглашает полковник, пойдемте.
Жогин встретил Фархетдинова и Мельникова очень сдержанно. Едва успел поздороваться с председателем, сразу же заметил с колкой усмешкой:
— Вы что же это, за помощью ко мне идете, а с баранами в сторону?
— Зачем в сторону, — возразил Фархетдинов. — Совсем не в сторону. Один командир начальник и другой командир начальник. Большой, маленький — все равно начальник.
Полковник недоуменно посмотрел в глаза гостю и, убедившись, что тот говорит вполне серьезно, резко покрутил головой:
— Нет, товарищ Фархетдинов, нам такая теория, извините, не подходит. Армия есть армия. Тут все стоит на единоначалии: учеба и дисциплина. Командир приказывает — подчиненный выполняет. Таков армейский закон.
— Мы знаем армию, — продолжал председатель. — Лучших людей посылаем, сознательных людей.
— Не о том разговор, — сказал Жогин, сдерживая свой обычный пыл. — Люди приходят к нам, конечно, хорошие, сознательные. И в колхозе они, спору нет, работают отлично. Но ведь армия не колхоз. Это каждому ясно. Здесь надо повиноваться и повиноваться беспрекословно, не раздумывая. И если солдата не приучить к этому, то на одном сознании далеко не уедешь. Я знаю по собственному опыту.
— И я знаю, — не сдавался Фархетдинов. — Сам служил. Войну прошел. Сознательный человек — хороший солдат, герой-солдат.
— Опять вы не поняли меня, — недовольно поморщился Жогин, но тут же уступчиво махнул рукой: — Ладно, не будем спорить. Кстати, вы знаете, сколько неприятностей причинила нам облава? Не знаете? Спросите вон у комбата.
Фархетдинов посмотрел на Мельникова, ожидая, что тот скажет. Но подполковник молчал.