И тут дверь хлопнула, и вместо взводного сержанта-инструктора вошел лейтенант «Дабл-А» — Ашот Авакян.
— Привет, Дабл! — сказал Твид. — Как себя чувствуешь?
— Прекрасно. А вот ты неважно выглядишь. Твид выдавил кривую улыбку:
— На себя посмотри!
Он подумал, что Авакян, возможно, самый элегантный офицер из всех, кого ему доводилось видеть. Он был как персонаж с агитационной афиши: умные глаза с прищуром, загорелое волевое лицо; комбинезон на стройной фигуре сидит так, словно сшит на заказ и только вчера доставлен от гарнизонного портного. Вот только забавный акцент сводил на нет всё впечатление от образа идеального офицера.
— Я по делу. — сказал Авакян. — У тебя ведь сейчас занятия?
— Седьмой взвод, — подтвердил Твид. — Новички.
— К нам тут прилетела цыпочка из Красного Креста. Желает посмотреть процесс превращения в настоящих солдат.
Твид снял ноги со стола и сел прямо.
— Кто такая?
— Дайна Лорето. Говорят, ее папаша — большая шишка, менгенский генерал. — Лейтенант усмехнулся. — Заставляет ее приносить пользу родине.
— Совсем сбрендили, — резюмировал Твид. — Мало того, что они катают туристов на истребителях, теперь и до нас добрались. Она что думает — тут у нас цирк?
Авакян пожал плечами.
— Может, и так. Только Мерин перед ней готов землю рыть. Она вроде как контролирующая инстанция. Следит, чтобы не нарушались права личности при обучении.
Твид поморщился.
— Еще одна чокнутая патриотка. Или нет, дай догадаюсь — она извращенка? Тащится от вида перепуганных мужиков?
— Знаешь, по-моему, девчонка не так проста, как кажется. У нее допуск высшей категории, и доставили ее спецрейсом, а чутье у Мерина — что у саперной собаки.
Твид отхлебнул содовой и в задумчивости оглядел ряды столов. Чего ему бояться? Его дело — нажимать кнопки да просматривать отчеты. Программы обучения формируются не здесь. Что бы ни случилось, его карьера вряд ли пострадает, даже если дамочка поднимет визг в прессе. Но смутная тревога не покидала его. Предчувствие.
— Ну так что, разрешишь ей посидеть в сторонке? Можно, конечно, дождаться приказа из штаба корпуса, но Мерин считает, что лучше змей не шевелить.
— Как она — ничего?
Лейтенант рассмеялся звонким, почти мальчишеским смехом:
— Увидишь.
В дверь постучали.
— А вот и наша гостья, — сказал Авакян и пригладил усики.
— Войдите! — крикнул Твид.
Дверь открылась, и в барак вошла стройная молодая брюнетка.
Твид встал и проглотил комок в горле. Как он вспоминал позднее, больше всего в тот момент он боялся, что его желудок отреагирует на это неземное явление так же, как обычно реагировал на вражескую стрельбу. Нет, конечно, за три года Твид уже успел попривыкнуть, что каждая вторая менгенская женщина по меркам его родины — писаная красавица.
Но эта…
Невероятная женщина.
Дайна распахнула свою куртку, спасаясь от жары. У нее было сильное, резко очерченное тело, глаза цвета росы и волосы, рассыпавшиеся по сторонам и постоянно падавшие на глаза. Ее черты, если приглядеться, были слегка неправильными — нос немного длинноват, один уголок рта чуточку выше другого, однако эта неправильность только подчеркивала ее красоту. Девушка рассеянно улыбалась, ее глаза постоянно двигались, она с интересом разглядывала стойки с аппаратурой и увешанные плакатами стены.
Он так засмотрелся на нее, что не сразу сообразил, о чем говорит Авакян. Должно быть, он представил их друг другу. Что за черт!
Он покраснел и невпопад пробормотал:
— Очень рад, мэм.
В глубине ее глаз мелькнула ирония.
— Не люблю казенщины. Зовите меня Дайной. Она говорила с едва заметным акцентом. Менгенский, с восточного побережья, как Твид догадался чуть позднее.
Да уж, это тебе не оружейница.
Дайна протянула ему руку. Твид едва прикоснулся к ней. Ее ладонь была легкой и прохладной.
Он снова судорожно сглотнул.
Невероятная женщина.
Глава 9
Он пришел в себя от безумного, бесконечного холода. Казалось, кристаллы льда вот-вот разорвут мозг и вывернут суставы наизнанку. Глаза с трудом различали свет — тусклый, немигающий, неестественно белый, с каждой секундой становившийся ярче. Где это он? Он тряхнул головой, чтобы там хоть немножечко прояснилось. Он что, получил по башке прикладом? Или это отходняк после крутейшего прихода, какой бывает, если смешать боевой стимулятор с джином и запить этой дрянью пару обеззараживающих капсул из штатной аптечки?
Его свет погас и возник вновь без предупреждения. Сознание рассыпалось в пыль подобно запущенной в стену пивной бутылке. Трещины в стекле преобразовались в бездонные пустоты. Кто-то безжалостно сжег его память и для пущей надежности растер пепел ногой, хотя он не помнил, кто, где и когда. В общем, на мозги надежды не было. О себе он знал только, что когда-то был солдатом и что это ускользающее знание — единственное, что связывало его с реальностью: странно вывернутой наизнанку, запахом и какими-то неуловимыми оттенками напоминавшей казарму в базовом лагере. И где приходится орать, чтобы тебя услышали сквозь грохот гаубичных батарей. Да, вот он, этот знакомый барабанный гул. И резкий голос, что пытается перекричать его.
— Подъем, подъем, детки! Хватит разлеживаться! — эхом отдавалось от стен узкого и длинного, как нора, помещения.
Голый жилистый паренек напрягся, резко сел и открыл глаза. Воняло здесь, как в преисподней. Запахи смешивались в забористый коктейль: крепкий пот, холодное железо, пары спирта и какой-то невообразимой неопознанной химии. Короба вентиляции порождали тягучий гул, от которого закладывало уши. Зубы выстукивали дробь. Трясущиеся мертвецы осторожно выползали из гробов с откинутыми стеклянными крышками. Клочья пара таяли в холодном воздухе.
— Не стоять, не стоять! Следуем по синей стрелке. Все в душ. Горячий душ, парни!
Медленно, будто на пробу, он опустил босые ноги на решетчатый пол. Металл оказался неожиданно теплым. Зачем-то он ощупал голову. Обнаружил, что лыс, как колено. Парень позади него медленно опустился на колени, оперся рукой о стену. Через мгновение его вывернуло наизнанку.
— Боже, ну и вонь! Шевелись, шевелись! Обрывочный образ: горячие камни, жажда, ночь, похожая на сумерки, красная луна на сером, будто присыпанном пылью небе; какие-то вялые тени, разморенные удушливой жарой, короткие ослепительные вспышки и хаотичное мельтешение зеленых огоньков, уносящихся в темноту. Образ мелькнул и сразу угас, не дав ни малейшей наводки ни на то, что случилось, ни на то, где и когда это было.
Он встал и медленно двинулся туда, куда указывали светящиеся стрелки на стене. Низкий потолок давил на плечи. Капли ледяного пота скатывались по телу, щекотали бока, отчего становилось еще холоднее.
Среди того очень немногого, в чем он был абсолютно уверен, было твердое знание, что он был мертв и что его смерть случилась где-то далеко отсюда. Все воспоминания об этом неприятном моменте представляли собой мешанину бессвязных, повторяющихся чувств: жуткий, безысходный страх, жалость к себе и ледяная решимость, из тех, что ощущаешь, когда загнан в угол. Остальное — набор бесполезных деталей и смутных образов. И еще он никак не мог вспомнить, как его зовут. Имя вертелось в голове, но при попытке сосредоточиться бесследно исчезало. Надписи на переборках были знакомы, значит, он умел читать. Голос выкрикивал понятные слова, значит, он понимал местный язык. Он умел ходить, дышать, смотреть и слушать. Напрягшись, мог вспомнить организацию медицинского обслуживания и связи, особенности тактики малых подразделений в труднодоступной местности, правила выбора укрытий, теорию обороны от превосходящих сил противника и значение фактора внезапности в городском бою. Остальное представляло собой цветные стекляшки разбитой мозаики, обрывки чувств и мыслей, причем как своих, так и неизвестно чьих.
— А ну живей, космические волки! Шевели ногами! Все в душ!
Резкий голос принадлежал краснощекому пучеглазому человеку со шрамом на лице — единственному среди присутствующих, на ком была одежда. Покрой ее явно относился к военному типу. На петлицах тускло поблескивали знаки различия.
— Чего уставился, дружок? Валяй за стрелкой. Знаки различия… Отчего-то ему показалось, что этот парень с петлицами старшего сержанта должен относиться к нему с большим уважением. Он не помнил, почему, но очень надеялся, что эти провалы в сознании — явление временное. Может быть, когда память к нему вернется, ему будет гораздо хуже, чем сейчас, но это хотя бы даст ему возможность сориентироваться. Несмотря на холод и мрачное окружение, он был настроен оптимистично. Он все вспомнит. Может, чуть позже. Но обязательно вспомнит.
Губы парня шевельнулись, словно пробуя слова на вкус. Он хрипло и неуверенно изрек:
— А повежливее нельзя… дружок?..
Человек в оливковом комбинезоне и кепи, засунутом под погон, вытаращил глаза, словно вдруг обнаружил, что с ним заговорил зерноуборочный комбайн.
— Повежливее?.. Дружок?..
Затем он сверился с маленьким электронным планшетом и дурашливо прогнусавил:
— Прощения просим, ва-систво! Пожалте в душик. Уж не побрезгуйте. И не извольте гневаться, ежели мыльце в глазки попадет. — И внезапно рявкнул, да так, что шея у него побагровела от натуги: — Шевелись, свогач, твою дивизию мать, пока я тебя шокером не пошевелил! Бегом в душ, рядовой! Еще раз раскроешь хлебало — пожалеешь! Слышали? Всех касается! Ноги в руки, обмылки! Шире шаг!
Он отшатнулся от брызг слюны и продолжил путь. Рядовой. Значит, теперь он рядовой. Что-то подсказывало ему — какое-то смутное, интуитивное воспоминание, — что и в прежней своей жизни он уже побывал в подобном окружении, так что можно было с уверенностью предположить, что его теперешнее состояние — просто новое воплощение привычного образа.
«Слишком стар для рок-н-ролла, — мелькнуло в голове, — и слишком молод, чтобы умереть…»