м проходили колонны менгенской бронетехники, и тогда правительство выплачивало ему солидную компенсацию за причиненный ущерб.
Мать двоих малолетних детей, отец которых год назад погиб во время налета авиации на партизанский лагерь, вернулась домой из пункта по раздаче гуманитарной помощи. Она выложила на стол пакет зеленых бобов, килограмм кукурузной муки, упаковку с обезвоженной морковкой и три кубика яичного порошка. Взглянув на своих детей, играющих на газоне под присмотром древнего, еле передвигающегося андроида, она с неожиданной злобой подумала, что проклятые миротворцы могли бы хоть изредка выдавать сладкое соевое молоко, а еще лучше — конфеты из настоящего шоколада.
В эту же неделю несколько десятков тысяч солдат и офицеров Объединенных сил продолжали свою службу по обеспечению процесса мирного урегулирования менгенского конфликта, для чего ежедневно, кроме выходных, сбрасывали с самолетов мешки с зерном, контейнеры с лекарствами и кассетные бомбы, которые превращали людей, оказавшихся в неподходящее время в неподходящем месте, в парализованных идиотов или кучки серой трухи — кому что выпадет. Миротворцы лечили детей, принимали роды, сопровождали колонны, строили больницы, ремонтировали дороги и наводили мосты, которые вскорости подрывали партизаны либо превращали в пыль менгенские артиллеристы. Они патрулировали шоссе, охраняли аэропорты, досматривали транспорт и прочесывали местность в районах своей ответственности, и те из них, кому посчастливилось не попасть под пулю снайпера, не утонуть в болоте, не погибнуть под минометным обстрелом, не стать жертвой хитроумной ловушки, выбирались в увольнения и, надравшись или накурившись до беспамятства, творили безумства, после которых многие выглядели так, будто попали под поезд, обмазанный губной помадой. Потом они писали домой письма, полные щенячьих ласковостей, и снова выходили на узкие лесные просеки или влезали в коконы управления боевыми машинами, при любом удобном случае прикасаясь к подвешенным на шнурках с личными номерами кроличьим лапкам, засушенным цветам счастья или кусочкам священного дерева. Они делали свое дело с отчаянием обреченных, не торопясь выполнять приказы в надежде, что их вскоре отменят, что несказанно раздражало всех менгенских военных, которые с ними взаимодействовали. Потом они забивались в блиндажи и подземные укрытия, где зачеркивали клеточки в календариках, отмечая дни до отлета домой, а те, кому выпал несчастливый билет, с тем же упорством обреченных сражались в ночных засадах.
Много нового произошло и в седьмом взводе.
Бритоголовые новобранцы уже неплохо ходили строем, хотя временами еще приключались конфузы, когда при повороте направо несколько человек вдруг решали двигаться влево. К этому времени большинство солдат уже имели вид многоопытных служак, а именно — бравый, молодцеватый и умеренно глупый, и только вопли и тычки старшего сержанта не позволяли им забыть, кто они такие на самом деле. Их по-прежнему накачивали концентрированными знаниями, и процесс этот все больше напоминал Бруку процесс принудительного откорма гусей. Их учили, по каким признакам отличить праздного туриста от диверсанта, работягу-андроида — от биоробота, тайно проникшего через границу с Бератом, солдата-союзника — от партизана, переодетого в форму с чужого плеча. Среди порций интеллектуального корма порой встречались вещи действительно интересные, как, например, правила установления половых контактов в увольнениях, профилактика венерических заболеваний и прочие нормы поведения, несоблюдение которых выставило бы миротворцев варварами в глазах местных жителей. Так, к примеру, на юге Менгена нельзя было пропускать женщину впереди себя, чтобы не унизить ее сознанием своего превосходства, а в приграничной Лабраджи, наоборот, такое поведение было бы сочтено хамством. Еще большим оскорблением для местного жителя были скрещенные перед собой ноги, чьи ступни были бы направлены на собеседника, а уж похлопать человека по плечу и вовсе означало завести себе смертельного врага.
Брук постепенно привык к ежедневной заморозке. Видимых результатов смена программ обучения не принесла, разве что временами он стал слышать прежде незнакомые ему мелодии. Глупая присказка о рок-н-ролле прилипла к нему так крепко, что теперь ему казалось, будто он знает ее всю жизнь.
Однажды в симуляторе его укусила ядовитая тварь, похожая на комок зеленых колючек. В другой раз ему снесла голову ловушка, замаскированная под лиану. Брук также погиб во время ракетного обстрела, потерял ступню от взрыва мины размером с ноготь и едва не утонул в зыбучих песках. Зато ему повезло уцелеть во время ночного десантирования, благополучно форсировать болото и первым обнаружить засаду в патруле преследования.
Марина прислала ему письмо, в котором сообщала, что начала работать в отцовском магазине и что ее приняли в колледж, где она будет учиться менеджменту. Письмо ее показалось Бруку холодным и скучным. Он подумал, что в конце своего послания Марина могла бы приписать «Будь осторожен», «Думаю о тебе» или еще какую-нибудь приятную глупость, которыми стеснительные и романтичные девушки пытаются выказать парню свою привязанность. Он попытался представить, что могла бы написать ему Дайна Лорето, случись такая оказия. Уж точно, она-то не стала бы перечислять имена и факты, словно в конспекте по истории.
Дайна еще дважды прилетала в лагерь, и теперь образ прекрасной проверяющей преследовал Брука днем и ночью. В особенности ночью. Как только он закрывал глаза, его одолевали стыдные, жаркие видения, в которых он вновь и вновь прикасался к ее сильному телу. И тогда ему приходилось подниматься, глотать теплую воду из фляги и выбираться из палатки на свежий воздух, чтобы хоть немного остыть. Иногда на это требовалось достаточно долгое время. Он уверял себя, что это влияние местного климата.
И еще была Вероника — красавица-сержант и подруга Твида. Брук часто видел ее во время занятий. Но о ней он даже не осмеливался мечтать, ибо всякий раз, когда он задумывался о Веронике, на память ему приходило предостережение капрала Краснова, и, кроме того, ему была противна сама мысль о том, чтобы интересоваться женщиной, которая уже принадлежит другому. Тем не менее Брук часто ловил себя на том, что подолгу смотрит вслед девушке. В особенности по утрам, когда Вероника, осыпаемая дождем голодных взглядов, грациозно и неспешно, словно молодая львица на охоте, трусила по дорожке вдоль проволочных заграждений.
Ходить в строю он так и не научился. Было что-то отталкивающее в том, как несколько десятков человек пытаются двигаться синхронно, точно коллективные насекомые. Он постоянно сбивался с шага и запаздывал с поворотами. Когда это случалось, в наказание за сломанный строй старший сержант устраивал всему отделению марш-бросок вокруг периметра.
Однажды ночью, после очередного марш-броска, отделение вознамерилось устроить Бруку «темную», но злоумышленники были застигнуты на месте преступления сержантом Саниным, так что дело ограничилось разбитой бровью и долгими приседаниями под дождем под лекцию о том, что «нужно держаться вместе, а не быть тупыми пауками в банке». Брук приседал вместе со всеми, сплевывая кровь и составляя в уме планы коварной мести. Гора, как наиболее вероятного зачинщика, он решил изничтожить первым. «Сначала ты уступаешь маленькой слабости, — говорил его дед. — Потом слабости побольше. И так, маленькими шажками, трусость заберется к тебе под кожу, как змеиная личинка».
На следующую же ночь, выйдя из «скворечника», Гор получил по зубам шестом для размешивания удобрений и целых три дня, пока с его губ не сняли швы, выражал свое отношение к коварным фермерам, поработившим мир, лишь гневными взглядами и выразительными жестами. Имя нападавшего осталось неизвестным.
На протяжении этой недели старший сержант Вирон не оставлял попыток избить Брука под видом проверки навыков рукопашного боя, и каждый раз после таких «занятий», несмотря на дьявольскую изворотливость Брука, медик заливал клеем его ссадины или накладывал швы на рассеченный лоб. После, пока не высыхал заживляющий гель, швы жутко чесались. Потом на месте ранений оставались лишь тонкие белые полоски. Брука утешало лишь то, что во время этих «занятий» Вирону доставалось ничуть не меньше. Однажды он едва не сломал сержанту коленную чашечку, в другой раз пересилил себя и своротил Вирону его толстый нос. Кровь хлестала из сержанта, как из зарезанной свиньи. До Брука дошел слух, будто другие сержанты посмеиваются над Вироном — дескать, не может прижать к ногтю какого-то новичка, и эти насмешки доводили взводного до бешенства.
Короче говоря, прошедшая неделя оказалась чрезвычайно насыщенной.
Между тем не меньше сотни новобранцев уже получили направления в свои части и покинули лагерь в пузатых транспортных коптерах, а на их место прибыли свежие рекруты — потные, бледнокожие, одуревшие от жары и гнетущей неизвестности. Как и заведено у новичков, они сразу же стали задавать набившие оскомину вопросы о том, часто ли здесь стреляют, можно ли отличить дикаря от человека, сколько стоит доза «дури», где можно познакомиться с местными девчонками и как быстро их начнут выпускать в город.
Колонны с новичками прибывали каждый день, и скоро новобранцы седьмого взвода уже чувствовали себя чуть ли не «стариками».
— Сколько у тебя эс-пэ? — поймав в столовой какого-нибудь салажонка, спрашивал Пан.
— Чего? — удивлялся новичок.
— Не знаешь, что такое эс-пэ? Чему вас только учат! «Стаж на планете», олух! Давно прилетел?
— Вчера утром.
— Да уж… Не повезло тебе, парень!
— С чего это?
— С того, что тебе проще удавиться, чем дотянуть. Зато я, представь: всего через десять с половиной месяцев выглянешь поутру, а меня уже нет. — Он усмехался и тыкал пальцем в небо. — Я уже там, а тебе еще париться и париться.
Потом он со снисходительной улыбкой демонстрировал новичку свой едва начатый дембельский календарик, и заинтригованный солдатик немедленно заводил себе такой же, только еще более пустой.