Гор посидел, горестно вздыхая и отмахиваясь от мошкары. Потом пробурчал что-то неразборчивое, шумно улегся и закутался в одеяло.
Глава 35
Прошло несколько дней, забылся и сам бал, и последовавшее за ним жуткое пробуждение, сопровождаемое самой жестокой головной болью, когда-либо испытываемой Бруком. Уже к началу следующей недели ничего, кроме отголосков досады, не напоминало ему о волшебном вечере, так некстати прерванном появлением Твида. Ему казалось, что девушка вряд ли вспомнит о своем обещании. Но он ошибся. Она не только помнила, но и была рада видеть своего неуклюжего спасителя.
Она выхлопотала для него разрешение у начальника лагеря, и теперь вместо хозяйственного наряда два раза в неделю Брук отправлялся на оружейный склад, где помогал Веронике проводить обслуживание боевых роботов, выработавших ресурс в караулах и полевых выходах. Он снимал и разбирал тяжеленные механические части, а она тестировала биоэлектронные блоки и заполняла бесконечные формуляры. Частенько им приходилось голова к голове склоняться над разверстым нутром какого-нибудь механического доходяги, и тогда Брук мог насладиться теплом ее нечаянных прикосновений. Правда, когда подобный контакт затягивался, девушка незаметно отстранялась. В этом-то и была главная беда. Планы Брука вовсе не ограничивались возней с разобранными жестянками. Разумеется, когда они оставались одни, Вероника болтала с ним о том о сем, пару раз в своей служебной каморке она угостила его кофе, а однажды, в благодарность за ударную работу по замене стволов спаренной зенитной установки, Брук даже удостоился дружеских объятий, что давало ему смутную надежду на большее.
Но пока его мечты оставались мечтами, а таинственное «большее» все никак не наступало. Брук никак не мог обрести душевного равновесия. Ему начало казаться, что история повторяется: их отношения постепенно скатываются к сценарию, подозрительно похожему на дружбу с Мариной. Вот только дружба его больше не устраивала. Он не просто хотел Веронику — он отчаянно нуждался в чувственных наслаждениях, но его инопланетную возлюбленную, кажется, вполне устраивали одни только разговоры.
Временами Вероника принималась рассказывать о себе, хотя Брук ни о чем ее не расспрашивал. Она рассказала, как закончила колледж, как целый год перебивалась случайными заработками, потому что, по ее словам, «после вступления в Альянс экономика на Гатри полетела к черту», и о том, что в конце концов решила рискнуть и завербоваться в Объединенные силы, потому что ее всегда отличала склонность к диким, необдуманным поступкам, из-за чего ее мать, пока была жива, нередко предрекала ей несчастливую жизнь. Рассказала, что ее муж, адвокат, оказался сущей свиньей, и она развелась с ним, оказавшись на улице с одной лишь парой туфель в чемодане. Детей у нее нет, и заводить их она не собирается. Старый Мерин, парень в общем не злобный, вот уже полгода пытается за ней приударить, но ничего серьезного, так что отшить его — пара пустяков, тем более что она здесь не для этого, ее цель — заработать на несколько лет безбедной жизни где-нибудь на зеленой уютной улочке с приятными соседями, а дальше — как получится. Все это говорилось неспешно, волнующим мелодичным голосом, причем, словно стараясь развлечь Брука, Вероника иногда отвлекалась, рассказывая истории из жизни некоторых обитателей лагеря. По молчаливому согласию они исключили из обсуждения имя капитана Твида.
Лейтенант Авакян — красавчик и умница, каких поискать, но совершенно не умеет держать себя в руках. Здесь он очутился после того, как во время званого вечера с представителями местной элиты затащил в чулан для грязного белья жену высокопоставленного менгенца, который и застукал его с поличным. Разразился скандал, и теперь ближайшие год-два лейтенанту не светит ничего, кроме официанток да продавщиц из городка по соседству. А этот лейтенант был раньше майором, пока не попался на торговле списанными грузовиками, которых он переправлял в зону боев вместе с гуманитарными конвоями. А тот сержант, у которого дергается глаз — из армейской разведки, по его наводке авиация стерла с лица земли менгенский поселок, в котором, по его утверждению, укрывались боевики. Но у него три ранения и дружки в штабе зоны, так что дело полегоньку спустили на тормозах.
Я ей не нравлюсь, в конце концов решил Брук.
Разумеется, его товарищи были уверены в том, что между Бруком и красавицей-сержантом все идет как надо. Возвращаясь в палатку, он видел, как ворочается на своей койке Людвиг, снедаемый острой завистью, и как с понимающими ухмылками перемигиваются остальные. Его смущение и нежелание обсуждать свои постельные победы, как это принято в казармах всех армий мира, только подогревало уверенность новобранцев. И без того натянутые отношения со взводом достигли точки замерзания. Однажды ночью кто-то даже засунул в ботинок Брука дохлую ящерицу.
Как-то вечером Брук пришел в себя после очередного сумасшедшего дня. Казалось, еще совсем недавно, дрожа от холода, он выползал на свет божий из подземного склепа, где в него пытались влить очередную порцию воспоминаний какого-то невезучего вояки, а сейчас день уже подходил к концу. Было душно, воздух в комнате с тяжелыми стеллажами вдоль стен был насыщен запахами железа и ружейной смазки. Сидя за столом с разложенными на нем деталями разобранного робота, Брук с рассеянной улыбкой смотрел в зарешеченное окно под самым потолком на гаснущую в небе розовую полоску. Вероника в синем рабочем комбинезоне и в рабочих очках с поднятой увеличительной рамкой тайком наблюдала за ним, но Брук, погруженный в свои мысли, не замечал ее изучающего взгляда. Его комбинезон был расстегнут, открывая влажные завитки волос на груди.
Через приоткрытую дверь донеслись голоса дроидов, выдававших боеприпасы для ночного караула. Брук очнулся от грез, поднял только что очищенную от смазки трубу гранатомета и, пыхтя от натуги, принялся прилаживать ее к полуразобранному остову боевой машины.
Вероника отложила тестер, встала и помогла ему закрепить тяжелую деталь. С сочным, маслянистым звуком сработали замки креплений. Брук выпрямился и вытер рукавом вспотевший лоб. Взгляды их встретились.
— Давно хотела спросить, — сказала девушка, осторожно прикоснувшись к шраму на его шее, — откуда это у тебя?
Он не сразу понял, о чем она спрашивает.
— А, это… Так, ерунда. Иглохвост пометил.
— Ничего себе ерунда. Похоже на след от осколка. — Едва касаясь кожи, ее палец медленно пополз вниз по шее, скользнул за воротник. — А это?
— Ядовитая паутина.
— А кажется, будто полоснули ножом, — заметила она.
— Как только плеть касается кожи, она отрывается от родительской особи и прорастает в глубь тела, — пояснил Брук. — Она жрет ткани со страшной скоростью, но ее метаболизм не такой как у нас, и тварь вскоре подыхает. А пораженные ткани приходится удалять — при разложении плеть вырабатывает очень сильный токсин. Мне повезло — работник заметил, как паутина упала на меня, и вырезал ее до того, как она успела забраться глубоко под кожу.
— Сколько тебе тогда было? — спросила Вероника.
— Семь лет.
Она вздохнула и убрала руку.
— Какой страшный мир…
— Мир как мир, — возразил Брук, смущенный ее вниманием. — Мы привыкли.
Он взял со стола вычищенную и смазанную деталь пулеметного затвора и потянулся за возвратной пружиной. Даже во время разговора с Вероникой его руки что-то машинально ощупывали, терли, прикручивали. За пару недель он неплохо изучил вооружение роботов, это оружие казалось ему более привычным и надежным, чем те игрушки из керамики, с которыми ему вскоре предстояло бродить по джунглям. Большую часть боевых механизмов лагеря «Маджи» он мог разобрать и собрать на ощупь.
Запах оружия напоминал ему о доме. Каждый раз, когда отремонтированный робот просыпался и поочередно шевелил конечностями, Брука охватывала теплая, щемящая грусть. В такие моменты ему казалось, что он никуда не уезжал и вот-вот услышит глуховатый голос отца, спорящего с дроидом-механиком.
— Знаешь, что мне в тебе нравится? — неожиданно спросила Вероника, которая все это время пристально наблюдала за ним. — Ты не пытаешься выглядеть крутым.
— Да?
— Обычно рядом со мной мужчины изображают из себя таких несокрушимых мачо, а я делаю вид, что соревнуюсь с ними. Такая игра, понимаешь? Кто кого. А с тобой мне легко. Нам ведь не нужны эти идиотские состязания, правда?
— Конечно, нет, — заверил он, неприятно уязвленный словом «обычно». — Совершенно не нужны.
Она внимательно посмотрела на Брука. Затем склонилась и впервые поцеловала его. Ее губы были теплые и такие нежные, что у Брука закружилась голова. Он чувствовал себя глупо, держа на весу руки в грязных перчатках, словно хирург во время операции.
Вероника уселась на место и подмигнула ему.
— Это просто так, — с улыбкой сказала она, — не подумай дурного, солдатик.
В эту ночь Брук долго не мог уснуть. Желание снова увидеть Веронику было попросту нестерпимым, и он едва сдерживался, чтобы тайком не пробраться к бараку для контрактных служащих и постучаться в окно, сквозь жалюзи которого пробиваются лучики теплого, домашнего света. Ему просто хотелось услышать ее голос.
В середине ночи ему каким-то чудом удалось взять себя в руки, и тогда он уселся по-турецки на своей койке и, наплевав на утвержденные командованием шаблоны, под храп товарищей принялся сочинять полное ласковых слов письмо к Марине, которое все равно не смог бы отправить, потому что в рекомендованных к переписке шаблонах такие слова отсутствовали. И чем дольше он придумывал письмо, тем сильнее становилась его подавленность, потому что, мысленно обращаясь к Марине, вместо нее он видел лицо Вероники. В конце концов он сдался и с раздражением стер написанное. Отложив планшет, Брук тяжело вздохнул, поднял голову — и в полумраке палатки увидел Гора, который, лежа на боку, с ехидной улыбкой наблюдал за его мучениями.
Наутро Брук узнал, что сержант Рохас села в коптер и вместе с очередной партией новобранцев улетела в свою новую часть. После того, как она поцеловала его в пропахшем железом бетонном склепе, Брук ничего о ней не слышал. Первое время он мечтал получить от нее весточку — хотя бы пару строк, но Вероника так ничего и не написала.