[240]. В пользу того, чтобы упразднить должность муфтия, высказывались и другие миссионеры в Волго-Уральском регионе, например протоиерей Е. А. Малов (1835–1918)[241].
Православные авторы обвиняли правительство в том, что оно содействовало консолидации мусульман, учредив и поддерживая ОМДС. Так, жена упоминавшегося выше Бобровникова – С. В. Чичерина-Бобровникова считала, что единство мусульман в России возникло в значительной степени благодаря действиям русского правительства, создавшего Духовное собрание в Уфе[242]. По мнению Е. А. Малова, государству следовало пересмотреть и изменить положения законодательства, регулирующие статус мечетей и мусульманского духовенства, «чтобы эти положения не усиливали, а, по возможности, ослабляли враждебное для христианства магометанство»[243].
Впрочем, обвинения в адрес чиновников в поддержке Оренбургского и Таврического муфтиятов не мешали православным иерархам обращаться к представителям светской власти в вопросах противодействия и ограничения деятельности мусульманского духовенства. Характерен случай, имевший место в 1887 г. Муфтий Мухамедьяр Султанов (1837–1915) намеревался посетить Оренбург и ознакомиться с состоянием дел в местных мусульманских общинах. Но ему было отказано в совершении этой поездки. При этом губернатор ссылался на мнение епископа Оренбургского и Уральского Макария (Троицкого), который считал, что «учитывая фанатичное отношение местных мусульман к новокрещеным, присутствие муфтия в Оренбурге будет нежелательным»[244].
Как видно из вышеприведенного примера, муфтий ОМДС вынужден был учитывать мнение не только светской власти, но и иерархов Синодальной церкви. Тем не менее даже такую несамостоятельную фигуру, как муфтий, некоторые церковные деятели рассматривали как серьезную угрозу. Они небезосновательно видели в самом институте ОМДС консолидирующую силу. Муфтият, выражаясь словами Роберта Джераси, служил для Синодальной церкви зеркалом[245], глядя в которое она пыталась размышлять о своем собственном положении в империи.
Не имея возможности повлиять на решение судьбы самого института муфтията, церковные бюрократы (прежде всего, в лице обер-прокурора Синода Победоносцева) пытались вмешиваться в вопрос об избрании муфтия. Однако и в среде самих мусульман находились критики ОМДС.
Критика ОМДС со стороны мусульман и проекты его реформирования
Как уже отмечалось выше, некоторые мусульманские религиозные деятели с недоверием встретили создание Духовного собрания в Уфе. В отличие, например, от буддистов, которые сами выступили с инициативой регламентации деятельности своего духовенства государством[246], мусульмане получили проект реформирования системы управления их религиозными делами сверху.
Среди оппонентов ОМДС были не только образованные мусульмане, выполнявшие функции служителей культа (так называемые абызы), но и известные богословы и политические деятели. Критиков Духовного собрания можно условно разделить на две группы: 1) тех, кто не принимал саму идею подконтрольного немусульманским властям муфтията во главе с назначаемым муфтием; 2) тех, кто видел в ОМДС больше пользы, чем вреда, но критиковал отдельных муфтиев за их несоответствие занимаемой должности.
Представители первой группы могли демонстрировать свое неприятие института муфтията следующим образом:
1) совершали добровольно или вынужденно хиджру[247] из России (Салих Салими Казани, Мухаммад бин ‘Али ад-Дагистани и др.);
2) оставались в России, но не поддерживали никаких связей с Духовным собранием или сводили контакты с ОМДС к минимуму. Они могли быть указными муллами или не иметь документа о назначении (Утыз-Имяни и др.);
3) создавали или пытались создать альтернативные муфтияту структуры (Хабибаллах бин ал-Хусаин ал-Оруви, Багаутдин (Баха’ ад-дин) Ваисов).
Рассмотрим далее мусульманскую полемику вокруг Духовного собрания в Уфе. На первый взгляд, хиджра была самым очевидным средством для тех, кто не принимал власти «неверных», решивших управлять мусульманами через подконтрольную правительству структуру – муфтият. Нежелание сотрудничать с официальными властями действительно вынудило некоторых ‘улама’ совершить из России хиджру в государства Средней Азии и в Османскую империю. Одним из них был религиозный деятель и поэт Салих Салими Казани, который в поэме «Танбих ал-кемал», написанной в середине XIX в., обрушивается с критикой на «указных безграмотных» мулл, получающих назначение из рук неверных[248].
Однако некоторые видные религиозные деятели предпочли остаться в России, продолжая при этом быть непримиримыми противниками системы муфтията и указных мулл. Среди них – известный татарский богослов ‘Абдаррахим бин ‘Усман ал-Булгари, известный также как Утыз-Имяни (1754–1834 или 1835)[249]. Ученый критиковал служителей исламского культа за любое взаимодействие с представителями власти «неверных». К примеру, Утыз-Имяни отказывался читать пятничную проповедь – хутбу с упоминанием представителей царствующей династии Романовых, тем самым не признавая власть Санкт-Петербурга над мусульманами Волго-Уральского региона[250].
К моменту ухода из жизни Утыз-Имяни (то есть к середине 1830‐х гг.) ОМДС превратился в привычный для большинства мусульман институт. При этом, по мнению таких исследователей ислама в среде татар, как Михаэль Кемпер и Аллен Франк, влияние официальных религиозных институтов на жизнь мусульманских общин оставалось незначительным. В реальности «очень большая часть мулл, если не их большинство, и далее продолжала исполнять свои обязанности без официального указа от муфтия и Духовного собрания»[251]. Кемпер приводит следующие данные:
В 1829 г., например, в 129 мечетях Казанского уезда, включая саму Казань, из 107 имамов лишь 41 назывался «указным муллой», т. е. меньше половины священнослужителей могла предъявить удостоверяющий документ от муфтия… Из 143 муэдзинов того же региона только двое прошли через испытание в Духовном собрании[252].
По мнению Кемпера, можно сделать предположение, что и остальные муллы работали в той или иной мере по собственному сценарию, и их назначение зависело лишь от мецената, финансировавшего мечеть, медресе или мектеб.
Но к середине XIX в. ситуация меняется. Историк из Казахстана Розалия Гарипова утверждает, что в конце XIX в. уже невозможно представить жизнь российских мусульман без муфтията:
Даже если для мусульман некоторых деревень или общин оно [Духовное собрание. – Р. Б.] оставалось отдаленным учреждением, и даже если бы мы могли написать религиозную историю отдельной деревни без особого упоминания о существовании ОС [Оренбургского собрания. – Р. Б.], мы не можем игнорировать его, когда рассматриваем историю всего региона, особенно в конце XIX века[253].
Гарипова считает, что большинство мусульманских деятелей в XIX и начале XX в. в целом соглашалось с необходимостью существования ОМДС как важного консолидирующего органа. Но при этом они осознавали, что муфтият нуждается в реформировании[254].
Зачастую мусульманская критика ОМДС как института сводилась к тому, что верующие не имели возможности сами выбирать муфтия. Поэтому во главе муфтията оказывались угодные власти, но некомпетентные люди. Так, например, считал татарский просветитель Шигабутдин (Шихаб ад-дин) Марджани (1818–1889)[255]. Подобное же утверждение содержится и в труде другого выдающегося татарского богослова Ризаэтдина Фахретдина:
…из числа духовенства Казанской губернии избирались безграмотные по религиозным вопросам авторитетные духовные лица, которые не знали порядка рассмотрения [религиозных – Р. Б.] дел, не отличали правое от левого[256].
Но несмотря на недовольство верующих, власти не позволяли мусульманам выбирать муфтия, хотя, как было отмечено выше, в законодательстве вплоть до 1889 г. была предусмотрена такая возможность.
В ситуациях, когда мусульмане проявляли недовольство муфтием, власти неизменно принимали сторону последнего. При обвинении муфтиев в совершении преступлений и правонарушений подключался административный ресурс, чтобы оградить их от ответственности. Так было, например, в 1794 г., когда ахун Янибай Ишмухаметов обвинил муфтия М. Хусаинова в том, что он берет взятки с религиозных деятелей в обмен на предоставление им должностей. К заявлению Ишмухаметова прилагался список из ахунов и мулл, которых муфтий вынудил дать взятки. Во время проведения следствия Хусаинов оказывал давление на свидетелей[257]. Судебное дело продолжалось до 1811 г., пока наконец власти не поставили в нем точку. Министр А. Н. Голицын в письме к генерал-губернатору Г. С. Волконскому писал: «Производство же суда над муфтием в Уголовной палате государь высочайше повелеть изволил прекратить и впредь муфтиев, если окажутся в поступках суду подлежащих, судить в Правительствующем сенате…»