. Проект Череванского не был реализован даже частично, хотя Особое совещание нашло в нем немало полезного[320].
Предложения Череванского вновь прозвучали в ходе работы Особого совещания по выработке мер для противодействия татарско-мусульманскому влиянию в Приволжском крае в 1910 г., но и тогда не дошло дело до его реализации. В дальнейшем в ходе работы Особого совещания по мусульманским делам при МВД в 1914 г. было признано целесообразным сохранить ОМДС в прежних территориальных границах[321].
Не готово оказалось правительство и к радикальному решению другого вопроса: об отмене принципа назначаемости муфтия. Без этого любые преобразования в системе управления религиозными делами мусульман имели бы половинчатый характер.
В 1915 г. назначение муфтием ОМДС Мухаммед-Сафы Баязитова, лидера консерваторов, выступавших за абсолютную монархию, положило конец дискуссии о реформировании института муфтията в среде мусульман[322]. Как и прежде, когда встал вопрос о новом муфтии, мусульмане ожидали, что на эту должность будет назначен тот, чьи личные качества, политические взгляды и уровень образования будут соответствовать их ожиданиям. Баязитов, в отличие от своих предшественников Тевкелева и Султанова, имел религиозное образование. Однако его политические взгляды не устраивали ни мусульманских либералов, ни часть ‘улама’. Они считали нового муфтия реакционной фигурой из‐за его участия в создании в 1914 г. партии «Сират аль-Мустаким» («Прямой путь») и связей с правомонархическими кругами[323].
К 1915 г. устав «Сират аль-Мустаким» так и не был утвержден властями, и вопрос о создании консервативной мусульманской партии больше не поднимался. Это было связано со следующими факторами. Во-первых, избрание Баязитова муфтием сделало нецелесообразным существование партии. Во-вторых, сами консерваторы во главе с Баязитовым предпочитали консолидироваться вокруг Духовного собрания как общенационального института, а не на базе маленькой политической партии[324]. Целью Баязитова было создание организации, противостоящей либерально и радикально настроенным мусульманам. В свою очередь, после его назначения муфтием политические лидеры мусульман больше не рассматривали ОМДС как центр, вокруг которого они могли объединиться для защиты интересов мусульманского населения империи. Предпочтение было отдано светской национальной организации, не связанной с ОМДС[325]. Муфтий и Духовное собрание перестали играть какую-либо существенную роль в обсуждении и решении насущных проблем мусульманской уммы в стране. Муфтият перестал быть главным национальным институтом для татар[326].
Нарративы о происхождении муфтията в среде волго-уральских татар
Как видно из предыдущих параграфов, со временем институт муфтията, к которому изначально враждебно относился ряд мусульманских религиозных деятелей, стал восприниматься как исконно национальный институт если не всеми тюрками-мусульманами, то по крайней мере теми из них, кто жил в Волго-Уральском регионе. Это нашло отражение в нарративах, относящихся к XX в. и являющихся частью так называемого исламского дискурса[327].
Одним из ключевых элементов нарратива о Духовном собрании как исконно национальном институте татар Волго-Уральского региона является легенда о том, что муфтият существовал задолго до XVIII в.
Так, в частности, в сочинении «Таварих-е булгария» («Булгарские хроники»), созданном в XIX в., автор – татарский историк Хусаин Амирханов – пишет о том, что должность муфтия была известна еще в Казанском ханстве[328]. Однако такое мнение могло сложиться в результате неправильного понимания термина «муфтий», который вошел в употребление среди мусульман Волго-Уральского региона в более позднюю эпоху (конец XVIII в.). Иными словами, Амирханов мог называть муфтиями религиозных деятелей, у которых на самом деле были другие титулы и иные функции. К сожалению, не все материалы, которые могли бы пролить свет на историю религиозной жизни Казанского ханства, введены в оборот, а имеющаяся у нас скудная информация позволяет говорить лишь о том месте, которое ‘улама’ занимали в системе государственного управления.
Насколько мне известно, одно из первых упоминаний легенды о существовании муфтията у татар до 1788 г. в текстах, написанных мусульманами, относится к раннему советскому периоду, а именно к докладной записке (далее – Записка) муфтия Ризаэтдина Фахретдина, направленной в Президиум Всероссийского центрального исполнительного комитета (ВЦИК)[329] от имени Центрального духовного управления мусульман внутренней России и Сибири (ЦДУМ):
Тюркские народности Поволжья и Урала по принятии ислама организовали свое Духовное управление с должностями муфтия, казыев, мулл и муэззинов. Такая форма организации Духовного управления существовала до покорения их Иваном Грозным. Русские цари, нетерпимо относившиеся ко всем нехристианским религиям, совершенно уничтожили Духовное управление и разрушили молитвенные дома… Несмотря на такое притеснение и угнетение, мусульмане Поволжья и Приуралья полностью сохранили свою религию и свою духовную организацию, хотя и в нелегальной, подпольной форме[330].
В приведенном фрагменте содержится несколько важных идей.
1. Институт муфтията был известен мусульманам Поволжья и Урала задолго до русского господства, и, следовательно, Духовное собрание в Уфе не является продуктом имперской конфессиональной политики.
2. Муфтият продолжил свое существование после падения Казанского ханства в «подпольной форме», то есть выступал как оппозиционная по отношению к монархическому строю сила.
Такая интерпретация руководством ЦДУМ истории духовного управления является результатом продуманной стратегии в отношениях с высшим органом государственной власти в советской России – Президиумом ВЦИК. Перед автором Записки (возможно, это был коллективный автор) стояла задача: убедить советских чиновников «разрешить детям школьного возраста менее 18 лет обучаться группами в мектебах, мечетях и общегражданских школьных зданиях во внеурочное время мусульманской религии»[331]. Кроме того, необходимо было оградить Духовное управление от притеснений со стороны органов власти на местах (прежде всего руководства Башкирской АССР, в столице которой находилась резиденция ЦДУМ).
Автор Записки указывает на то, что институт муфтията не имеет никакого отношения к административным учреждениям царского режима, а возник еще в Волжской Булгарии (X–XIII вв.)[332]. Само это государство не упоминается, но фраза «по принятии ислама организовали свое Духовное управление» отсылает к указанному периоду.
Приводимая в записке легенда о том, что институт муфтията был создан именно в Волжской Булгарии, а не позднее (в Золотой Орде или Казанском ханстве), имеет свое объяснение. Записка была составлена в 1923 г., когда Золотая Орда и Казанское ханство рассматривались, в соответствии с традициями дореволюционной исторической науки, как враждебные по отношению к Московской Руси феодальные государства[333]. В то же время отношение к Волжской Булгарии российских, а затем советских историков в начале 1920‐х гг. было скорее нейтральным, чем враждебным.
Таким образом, тот, кто составлял Записку или консультировал ее автора (или авторов), хорошо представлял себе адресата этого документа – представителей новой власти, говоривших на языке классовой борьбы. Именно поэтому мусульманское духовенство в Записке представлено как угнетенная группа при царском режиме, а муфтият – как национальный институт, отстаивавший интересы народных масс и боровшийся с шовинистической политикой русификации, проводимой царскими чиновниками:
Русское правительство, ведя обрусительную политику [среди] инородцев России, постоянно наталкивалось на противодействие мусульманского духовенства и, естественно, притесняло его всеми мерами. Единственной опорой мусульманского духовенства была народная масса: духовенство, тесно сплотившись с народом, обучало его религии, грамоте и всегда утешало его в трудные дни. Оно ставится самим народом. Все мусульманские служители всегда выбирались верующими и были ответственными перед ними. Они определенного жалования не получают. За исполнение же духовных обрядов население дает им в строго добровольном порядке, кто сколько может. Сельское духовенство занимается обычным крестьянским хозяйством[334].
Автор Записки умалчивает, что муфтий и кадии получали неплохое жалование от государства и являлись представителями имперской бюрократии. В Записке говорится о мусульманском духовенстве в целом, а фактически – о муллах и других примечетных служителях культа, которые действительно материально зависели, – но не столько от общины, сколько от богатых купцов, финансировавших приход. Будучи сами представителями крестьянского сословия, муллы были тесно связаны с народными массами.
Таким образом, автор Записки вроде как говорит правду, но лишь часть правды. Строго говоря, с точки зрения коммунистической идеологии, муфтии, имевшие немалое состояние, были такими же угнетателями, как и другие представители царской администрации