Политика дробления ‘улама’ на группы не оправдала себя. При отстаивании интересов веры и верующих так называемые прогрессивные религиозные деятели нередко выступали единым фронтом с «реакционерами»[414].
Что касается попыток разделения служителей культа по национальному признаку, то здесь хорошей иллюстрацией служит пример Башкирского духовного управления (БДУ), существовавшего независимо от ЦДУМ в период с 1917 по 1936 г. После утверждения советской власти в Волго-Уральском регионе большевики не препятствовали деятельности БДУ. Напротив, как свидетельствуют документы ОГПУ, поддержка этого муфтията была частью стратегии политической полиции по недопущению единства в рядах ‘улама[415]’. Башкирский обком ставил задачу «углубить работу по разложению мусдуховенства по линии отделенчества»[416]. Под «отделенчеством» в данном случае понималось нежелание руководства БДУ выстраивать в любой форме сотрудничество с ЦДУМ. Остроту борьбе придавало то обстоятельство, что резиденции обоих духовных управлений находились в Уфе, и БДУ пыталось распространить свою юрисдикцию на все мусульманские общества на территории Башкирской АССР, то есть не только башкирские, но и татарские общины[417].
Политика разобщения крупных религиозных объединений (в том числе мусульманских) применялась контролирующими и надзирающими органами до конца 1920‐х гг. Смена вектора обозначилась с принятием Декларации митрополита Сергия в 1927 г. Власти перестали поддерживать отколовшиеся от бывшей Синодальной церкви обновленческие религиозные объединения. В исламе смена курса по отношению к муфтиятам стала отчетливо проявляться в конце 1920‐х – начале 1930‐х гг.
Служители исламского культа внимательно следили за изменениями в вероисповедной политике советского правительства и соответственно меняли свою тактику и стратегию. В качестве примера можно привести позицию Духовного управления по вопросу создания независимых от Уфы муфтиятов в Средней Азии. До 1926 г. муфтий Ризаэтдин Фахретдин выступал за лидерство ЦДУМ в религиозных вопросах «в общесоюзном масштабе»[418]. Другими словами, Центральное духовное управление мусульман стремилось монополизировать религиозный рынок как единственный поставщик религиозного продукта в своем сегменте (среди мусульман)[419]. Однако после Мекканского конгресса и III Всероссийского съезда мусульманского духовенства (улемов и мутаваллиев) в Уфе в 1926 г.[420] позиция муфтия Фахретдина изменилась. Он уже не возражал против создания местных духовных управлений в республиках Средней Азии. По мнению специалистов Восточного отделения ОГПУ, муфтий прислушался к рекомендациям эмигрантов из Советского Союза, с которыми встречался в Мекке[421].
Согласно уставу ЦДУМ 1923 г., к юрисдикции этого муфтията относились духовно-религиозные дела мусульман в Татарской, Башкирской, Киргизской[422] и Украинской республиках, Чувашской, Вятской и Калмыцкой автономных областях, а также в губерниях внутренней России и Сибири. Туркестан, куда входили территории будущих среднеазиатских союзных республик, в уставе не упоминался. Но влияние Уфы в Средней Азии проявлялось, в частности, в том, что созданные здесь в 1920‐е гг. муфтияты зачастую копировали структуру и модель управления, принятую в ЦДУМ.
По уставу 1923 г. в ЦДУМ существовала трехуровневая структура управления. Высшее звено – собственно Центральное духовное управление – включало муфтия и шестерых кадиев, избираемых съездом представителей мусульманского духовенства и приходов (§ 6). В структуре Духовного управления существовало пять отделов, которые курировали кадии.
Среднее звено – управление мухтасибата – состояло из трех членов: мухтасиба и двух мушавиров (советников). К компетенции управления мухтасибата относились следующие вопросы: решение споров религиозно-служебного характера между духовными лицами, проверка жалоб прихожан на действия имамов и муэдзинов, утверждение приговора приходских собраний об избрании имама и открытии новых приходов и др. (§ 15). Мухтасибаты были важным связующим звеном между приходами и руководством ЦДУМ. Так, проведению мусульманских съездов в 1920‐е гг. предшествовали съезды мухтасибатов, на которых ставились важные вопросы для обсуждения на общесоюзном уровне. После проведения съезда в Уфе его решения, в свою очередь, доводились через мухтасибаты до верующих[423]. В конце 1920‐х гг. большинство мухтасибатов в округе ЦДУМ прекратили свое существование.
Исполнительный орган (мутаваллиат) – низшее звено в структуре муфтията – должен был избираться собранием верующих для решения административно-хозяйственных вопросов, связанных с функционированием мусульманских обществ (приходов)[424]. Фактически главным органом при мечетях были так называемые «двадцатки» – де-факто приходские советы, включавшие не менее двадцати верующих из числа уважаемых и влиятельных членов общины. Именно «двадцатки» имели право заключать договор с органами власти о передаче культового здания в пользование религиозного общества. Члены «двадцатки» несли уголовную и административную ответственность за нарушение условий договора, в том числе за ненадлежащую эксплуатацию переданного общине здания или помещений. На собраниях приходских советов из числа их членов выбирались исполнительный орган (мутаваллиат) и ревизионная комиссия[425]. Исполнительный орган, в свою очередь, от имени «двадцатки» заключал договор со служителями культа при мечети.
Консолидация ЦДУМ, продемонстрированная на мусульманских съездах 1920‐х гг., вызвала обоснованные опасения у властей. Муфтият виделся площадкой для союза антисоветской интеллигенции из числа национальных меньшинств с духовенством. Поэтому во второй половине 1920‐х гг. политика в отношении служителей исламского культа (как «реакционеров», так и «прогрессистов») стала более жесткой. Дополнительным фактором, спровоцировавшим конфронтацию ‘улама’ с властями, стала кампания 1921–1929 гг. по латинизации алфавитов тюркских народов. Среди ее противников были не только мусульманские религиозные деятели, но и представители национальной интеллигенции[426].
Строительство атеистического государства (1929–1943)
Этот этап характеризуется нарастающей борьбой со всеми конфессиями, включая ислам. 1929 год стал поворотным в советской религиозной политике. 8 апреля был принят важный документ – постановление ВЦИК и СНК РСФСР «О религиозных объединениях», в котором были, помимо прочего, перечислены основания для закрытия культовых зданий, снятия с регистрации религиозных общин и др. Постановление с изменениями и дополнениями действовало более 60 лет и утратило силу только после принятия закона РСФСР 1990 г. «О свободе вероисповеданий»[427].
Принятие специального нормативно-правового акта, регулировавшего деятельность религиозных объединений, было нарушением принципов, сформулированных в декрете 1918 г. «Об отделении церкви от государства и школы от церкви». Фактически власти получили правовую основу для вмешательства в деятельность религиозных объединений.
В постановлении было закреплено деление религиозных объединений в стране на религиозные общества и группы верующих. Для учреждения общества требовалось наличие не менее 50 человек. Поскольку существование религиозного общества без культового здания было невозможно, то необходимо было также сформировать «двадцатку», которая заключала договор бессрочной аренды с горсоветом или райисполкомом. Группа формировалась в том случае, если для создания общества было недостаточно людей (менее 50 человек). Для регистрации группы требовалось подать в горсовет или райисполком заявление с подписями всех ее членов.
Ужесточение административного контроля над деятельностью религиозных объединений в стране сопровождалось усиленной антирелигиозной работой. На начало 1930‐х гг. приходится пик активности Союза воинствующих безбожников (СВБ) – общественной организации, действовавшей в СССР и ставившей целью борьбу с любыми проявлениями религии. Отделения Союза существовали и в национальных республиках со значительным мусульманским населением. Союз воинствующих безбожников выступал как идеологический инструмент: во многочисленных акциях и изданиях СВБ призывал к закрытию церквей и других культовых зданий, отказу от соблюдения религиозных обрядов и праздников.
На служителей культа и религиозные общества оказывалось и экономическое давление. Непомерные налоги делали невозможными нормальную работу мулл и функционирование приходов. Некоторые служители культа оставляли свою деятельность, так как не могли содержать себя и свою семью. Часть из них продолжала работу, но уже в качестве неофициальных (так называемых бродячих) мулл[428].
До конца 1920‐х гг. репрессии против служителей исламского культа не носили массового характера. Но уже в 1930‐е уголовные дела в отношении мулл, муэдзинов и других религиозных деятелей стали обыденным явлением. Там, где во главе религиозных объединений стояли пользовавшиеся авторитетом у верующих служители культа, основная задача по их нейтрализации возлагалась на карательные органы в лице ОГПУ – НКВД, тем более что результаты идеологической антирелигиозной работы оказались довольно скр