…стало понятно: спор зашел не о правах сект, а о праве России не быть колонией. Церковь, конечно, выступает за самодержавную Россию. Самодержавную не в смысле «монархическую», а в смысле самоуправляющуюся (слово самодержавие – калька с греческого слова автократия – вообще никогда не означало ничего другого). Этим летом самодержавные орлы вернулись на башни Исторического музея на Красной площади. Но над Кремлем и президентским дворцом еще царят звезды. Я бы хотел, чтобы в Кремле жил самодержец, а не наместник[650].
Кураев не только озвучил распространенную в Московском патриархате точку зрения на новый закон «О свободе совести и о религиозных объединениях», но и выразил отношение к вопросу о верховной власти: неважно, как называется правитель России, но он должен быть самодержцем, то есть править, не оглядываясь на общественное мнение, а лишь учитывая позицию РПЦ. В брошюре «Православие и право», основанной на его статьях в газете «Труд», Кураев рассматривает различные модели отношений между государством и «господствующей религией» (то есть православным христианством по версии РПЦ).
1. Государство наказывает за отречение от господствующей религии [такая модель существовала в Московской Руси и Российской империи до 1905 г. – Р. Б.].
2. Государство поощряет переход в господствующую религию.
3. Государство контролирует церковную жизнь, и прежде всего, вероучение.
4. Государство контролирует основные моменты церковной жизни (например, назначение епископов).
5. Государство помогает господствующей религии, одновременно ограничивая права религиозных меньшинств.
6. Государство не помогает господствующей религии, но ограничивает права религиозных меньшинств.
7. Государство помогает господствующей религии, не ограничивая активности религиозных меньшинств[651].
Далее Кураев поясняет официальную позицию РПЦ: «Мы резко отвергали первые четыре варианта и предлагали седьмой; Дума избрала шестой»[652]. В реальности на российском религиозном рынке установилась модель, сочетающая шестой и седьмой варианты: государство помогает господствующей религии, но вместе с тем ограничивает права религиозных меньшинств. Более того, дискриминационные меры принимаются в отношении не только НРД и протестантских церквей, но и религиозных объединений, представляющих так называемые традиционные религии (например, другие православные церкви)[653].
Иными словами, на стадии обсуждения законопроекта «О свободе совести и о религиозных объединениях» наиболее приемлемым, с точки зрения РПЦ, был вариант, когда православие (представленное Московским патриархатом) выступало бы де-юре государственной (господствующей) религией, а другие вероучения относились бы к разряду «терпимых». Примечательно, что среди приводимых Кураевым вариантов нет такого, когда в государстве нет господствующей религии, а права религиозных меньшинств не ограничиваются (то есть модель внеконфессионального государства, которое существовало в России в 1917–1929 гг. и в начале 1990‐х).
За почти 25 лет, прошедшие с момента принятия закона, в него были внесены многочисленные поправки. Наиболее радикальные или резонансные вступили в силу в 2016 г. и были частью так называемого пакета Яровой[654].
Но и этот закон, уже с внесенными изменениями, перестал устраивать определенные круги. В конце августа 2017 г. прозвучала инициатива главы комиссии по гармонизации межнациональных и межрелигиозных отношений Общественной палаты Российской Федерации[655] И. Е. Дискина о необходимости принять новый закон о свободе совести. По мнению этого чиновника, закон должен отвечать принципу «новой светскости» и учитывать, что «2/3 россиян рассматривают веру как нравственный ориентир»[656]. Однако председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ В. Р. Легойда заявил:
Как официальный представитель Русской церкви, могу сказать, что на нынешнем этапе не считаю приоритетом номер один вопрос о пересмотре в ближайшее время закона «О свободе совести». Не будем забывать, что в закон вносились дополнения, поправки. Соответственно, путь поправок есть, он открыт, его никто не отменял[657].
Чем вызвана такая сдержанная позиция РПЦ? Принятие нового закона, где четко прописана роль православия как государственной религии, было бы, на первый взгляд, крайне желательно для Московского патриархата. Но предложение Дискина сводилось к укреплению светских начал государства – пусть и за счет легализации некоторых видов общественной деятельности религиозных организаций.
Кроме того, сложности могут возникнуть и в связи с терминологией. Если развивать тезис об особой роли православия в истории России, то возникнет вопрос: следует ли наделять привилегиями только РПЦ или другие православные церкви – например, Русскую православную старообрядческую церковь[658]. Но Московский патриархат неоднократно демонстрировал, что не намерен делиться с другими церквями на своей «канонической территории»[659] привилегиями, полученными от государства[660]. Поэтому при развитии положений закона, затрагивающих особую роль православия в современной России, пришлось бы подчеркивать, что монополия представлять это направление в христианстве принадлежит РПЦ.
В настоящее время Московский патриархат стремится монополизировать религиозный рынок в целом, оставляя другим фирмам (религиозным объединениям) лишь незначительные ниши, связанные с продажей исключительно религиозных товаров и услуг. При этом такая монополизация носит скорее скрытый, чем открытый характер, поскольку правила игры не закреплены в законодательстве, а возникают на основе неформальных договоренностей и неписаных правил. Подобная ситуация (когда православие является де-факто, но не де-юре государственной религией) удобна как для государства, так и для самой РПЦ. Церковь также имеет возможность дистанцироваться от непопулярных решений и действий органов власти. С другой стороны, если кто-то упрекнет РПЦ во вмешательстве в дела государства, всегда можно сослаться на то, что особое положение этой религиозной организации не является результатом законодательного решения, а проистекает из ее авторитета в обществе.
Кроме того, даже если бы предложение о закреплении статуса православия как государственной религии было вынесено на обсуждение в парламент, то на пути реализации этой идеи встали бы серьезные препятствия. Учитывая участившиеся в последнее время скандалы с участием РПЦ[661], в самой церкви понимают, что это может вызвать резонанс в обществе и только повредить имиджу церкви[662]. Упоминание же об особой роли православия оставляет возможность для РПЦ де-факто играть роль государственной церкви в формально светском государстве. Как показал случай с Исаакиевским собором, в условиях современной России самым эффективным способом решения проблем является личное обращение патриарха к президенту страны или к другим высокопоставленным чиновникам.
Что касается преамбулы к федеральному закону «О свободе совести и о религиозных объединениях», то хотя она действительно имеет декларативный характер, ее влияние на отношения государства с религиозными объединениями в России невозможно переоценить. Следует признать, что она в гораздо большей степени определяет вероисповедную политику в современной России, чем статья 14 Конституции, устанавливающая светский характер государства.
Концепция «традиционных религий»
Тезис о первенстве православия среди других религий в России обосновывается РПЦ путем увязки этнической и религиозной идентичностей по формуле «русский – значит православный». Что касается последователей других религий, то их статус зависит от того, признают ли они главенствующую роль РПЦ на религиозном рынке:
…российские мусульмане, иудеи, буддисты, католики и т. д. признаются в РПЦ как самостоятельные этноконфессиональные меньшинства (не имеющие этнического маркера религиозные меньшинства, например пятидесятники, в лучшем случае игнорируются). С двумя важными оговорками: они должны признавать доминирование русско-православного элемента в конструировании российской идентичности и доминирование РПЦ в государственно-религиозных отношениях (и они, как правило, это признают)[663].
Ситуация, когда значительное число граждан признаёт РПЦ церковью большинства, в литературе обычно именуется «про-православным консенсусом». Этот термин был введен в оборот российским социологом и философом Д. Е. Фурманом и его финским коллегой К. Каариайненом[664]. По их мнению, результатом про-православного консенсуса является признание того, что «православие – высшая ценность, что оно неотделимо от русского самосознания и русской культуры, что РПЦ надо доверять и надо оберегать ее, ограничивая деятельность других религий»[665].
Претензии Московского патриархата на место господствующей религиозной организации в стране обосновываются не только количественным преобладанием последователей православия, но и вкладом, который якобы именно РПЦ внесла в развитие государства:
Русская Православная Церковь должна пользоваться первенством чести как крупнейшая, старейшая и самая влиятельная религиозная орган