– Известна ли вам позиция муфтиятов во время обсуждения и принятия закона «О свободе совести и о религиозных объединениях»?
– При подготовке и принятии закона 1997 года муфтияты, насколько я помню, активно не выступали, в основном предоставив поле борьбы РПЦ.
– Как вы относитесь к поправкам из так называемого пакета Яровой, регулирующим вопросы миссионерской деятельности и затрагивающим положение религиозных объединений?
– К поправкам так называемого пакета Яровой отношусь как к неудачному опусу ФСБ и Минюста РФ и серьезной ошибке законодателей. Эти (не подходит это слово к данной материи) нормы созданы для борьбы с религиозными объединениями. Акт антиправовой и антиконституционный, хотя в руках настоящих авторов уже показывает свою эффективность, особенно в связи с правом ФСБ засекретить основания для принятия решений. Пока применяется в отношении религиозных объединений, имеющих управляющие центры за рубежом. Признание судом права силовиков ограничиваться заявлениями о наличии в действиях граждан и организаций фактов преступлений и административных правонарушений заодно лишает граждан права судебной защиты, предусмотренного Конституцией.
Свежий федеральный закон от 5 апреля 2021 года [О внесении изменений в федеральный закон «О свободе совести и о религиозных объединениях». – Р. Б.] подтверждает прогноз. В дополнение к обязательной регистрации религиозных групп с указанием полного состава, запрету участия в них широкой категории лиц, включая тех, в отношении которых есть в наличии достаточные основания подозревать причастность к участию в финансировании терроризма, теперь религиозные группы должны предоставлять уведомления о продолжении деятельности не раз в три года, а ежегодно. В сочетании с неопределенностью понятий «член», «участник», «последователь»; неясностью статуса гражданина в списке группы или разового посетителя, на которого направлена миссионерская деятельность, изменений состава религиозных групп в межуведомительный период, очевидно закрытого характера списка подозреваемых и внесудебного порядка его пополнения, – создана ситуация, которую трудно назвать правовой. Однако она предоставляет большую свободу административным органам и, по опыту предыдущих лет, будет использоваться не только для реальной защиты безопасности государства.
Другая новость касается международных отношений в сфере образования. До такого даже в советские времена не додумались – а могли бы! – всех священнослужителей, получивших религиозное образование за границей, перед допуском к работе направлять на курсы научного атеизма со сдачей экзаменов в аттестованных вузах… Представьте, приезжает будущий преемник монсеньора Паоло Пецци возглавить централизованную религиозную организацию российских католиков и вместо проведения церемонии вступления в должность направляется на обучение этак часов на 96! А если к главе Русской православной церкви будут приглашены главы иных православных церквей? А если получим симметричную реакцию иных государств? Представляется, что профессионализм законотворцев лежит в стороне как от религиоведения, так и от правовой материи, по бессмертной схеме В. С. Черномырдина: хотели как лучше, а получилось как всегда.
– Были ли заметны изменения в конфессиональной политике государства в начале 2000‐х годов? В чем они проявлялись?
– Эпоха демонстрирует избирательность в отношениях с религиозными объединениями и восстановление элементов советской политики с закручиванием гаек.
– Андрей Евгеньевич, доводилось ли вам лично общаться с кем-нибудь из муфтиев? Поделитесь, пожалуйста, впечатлениями.
– С муфтиями общаться приходилось, в основном с разумными людьми «советского» происхождения, но со светскими властями им договориться легче, чем друг с другом. Пришлось наблюдать и в обстановке столкновения интересов – при разделе квоты на хадж. С молодыми общался недостаточно, чтобы составить основательное мнение о тех, кто получил образование с воспитанием в арабских странах.
– Какая идеальная модель государственно-вероисповедных отношений, по-вашему, подходит для современной России? Нужен ли такой орган, как Совет по делам религий?
– Идеальная модель, на мой взгляд, – кооперационная. Но требует для обеспечения кооперации специального госоргана типа МИД, только для внутреннего гражданского общества, с возложением на него выработки государственной политики, посредничества между элементами гражданского общества и государственными органами исполнительной власти. Идея резко отрицается РПЦ, но без такого госоргана мало что выйдет. Звучат предложения (А. В. Пчелинцев) о создании должности уполномоченного по защите свободы совести – мне представляется, его функции слишком узки.
Выработка государственной политики и ее проведение во взаимодействии с такими мощными госорганами, как ФСБ, Минюст, МИД, МВД, с прокуратурой и с судебной властью требует полноценного государственного органа, вероятно под непосредственным руководством Президента РФ. Перспективы появления такого органа сомнительны, а значит, дальнейшее наступление на конституционные права граждан в законотворчестве и в жизни будет продолжаться.
Вячеслав Полосин: «…моей главной целью было поменять действующее советское законодательство, которое ограничивало свободу религии»[1070]
Краткая справка: Полосин Вячеслав Сергеевич (р. 26 июня 1956 г.) – мусульманский общественный деятель.
В 1978 г. окончил философский факультет Московского государственного университета, а в 1983 г. – Московскую духовную семинарию Русской православной церкви. В 1983–1985 гг. служил священником в республиках Средней Азии. В 1985–1990 гг. работал в Издательском отделе Московской патриархии. В 1988–1990 гг. служил священником в г. Обнинск Калужской области.
С 1990 по 1993 г. – народный депутат Российской Федерации, председатель Комитета по свободе совести и вероисповеданиям Верховного Совета РФ. Соавтор закона РСФСР «О свободе вероисповеданий» 1990 г.
В 1993 г. окончил Дипломатическую академию МИД РФ, защитил кандидатскую диссертацию по политологии на тему «Церковь и государство в СССР в 1971–1991 гг.: международно-правовой и политологический аспект».
С марта 1994 по ноябрь 2000 г. – эксперт Государственной думы РФ по религии, государственный советник 3 класса.
В 1999 г. объявил о принятии им и его женой ислама. Взял мусульманское имя Али. В том же году защитил докторскую диссертацию по философии религии на тему «Диалектика мифа и политическое мифотворчество».
В 1999–2011 гг. – советник Совета муфтиев России, преподаватель сравнительного религиоведения в Московском исламском университете. С 2019 г. по настоящее время – профессор кафедры теологии Болгарской исламской академии.
С июня 2011 по июнь 2013 г. – директор АНО «НПЦ Аль-Васатыйя – умеренность».
С 2013 г. – заместитель директора Фонда поддержки исламской культуры, науки и образования.
– Вячеслав Сергеевич, вы были избраны депутатом Верховного Совета РСФСР. Насколько распространенным было такое явление, как избрание религиозных деятелей в качестве депутатов на Съезды народных депутатов СССР и РСФСР и в Верховный Совет? Поощрялось ли участие религиозных деятелей в выборах государством и религиозными объединениями?
– В советское время такое участие религиозных деятелей в политике было невозможно. Ситуация поменялась в 1988 году, когда прошла встреча Горбачева с членами Синода. Выборы на Съезд народных депутатов СССР были восприняты религиозными организациями с энтузиазмом. Депутатом был избран патриарх, митрополиты, представители других религиозных организаций. Позднее, при выборах на съезд РСФСР, энтузиазма было уже поменьше. Чтобы участвовать в выборах, я получал благословение епископа, в чьем ведении был мой приход в Обнинске. Тогда этого было достаточно: получить благословение епископа.
– В 1992 году вы опубликовали статью «Вечный раб ЧК», основанную на материалах центрального архива КГБ и ЦК КПСС. Расскажите об обстоятельствах, при которых вы попали в архив. Насколько понимаю, вы работали в архиве вместе с Глебом Якуниным?
– Это был материал Глеба Якунина. Я сам в архиве не работал, а Якунин работал в комиссии по ГКЧП и занимался материалами, связанными с православной церковью. Он их и опубликовал впоследствии, и я их использовал. Меня больше интересовали материалы ЦК КПСС, прежде всего отдела по идеологии, в которых можно было обнаружить порой интересные документы. Например, был интересный случай с одним имамом в Средней Азии. Он вышел на проповедь совершенно пьяный во время одного из мусульманских праздников. Сначала произносил что-то нечленораздельное, потом стал вообще говорить о том, что нужно отказаться от веры. Его пытались стащить с минбара, но он распалился, достал красную книжечку из кармана и сказал, что тех, кто его тронет, ждет арест. Потом эту историю замяли как-то. Конечно, меня больше интересовали не такие случаи, а идеологические аспекты политики партийного руководства в отношении религии. Мне тогда больше была интересна РПЦ, я писал кандидатскую работу.
– Расскажите о своем опыте работы в Душанбе. Что представляла собой РПЦ в 1980‐е годы в этом мусульманском регионе? Приходилось ли вам сталкиваться с мусульманскими религиозными деятелями? Кто запомнился?
– Конечно, больше внимания со стороны местных властей уделялось исламу. Этот фактор играл бóльшую роль, чем православие. Я часто сталкивался с местными мусульманами. Они с уважением относились к православию. Их имамы говорили им, что русские уважают нашего Пророка, но и среди русских есть неверующие.
– Насколько я понимаю, вы были противником существования такого органа, как Совет по делам религий. Такая позиция касалась только республиканского Совета, или вы считали, что не нужен и общесоюзный Совет? Я так понимаю, это было связано с вашим личным опытом, когда из‐за рекомендации уполномоченного Совета вы в свое время не могли получить работу в приходе.