Борис Башилов (настоящее имя Борис Платонович Юркевич; псевдонимы: Михаил Алексеевич Поморцев, Тамарцев, Борис Норд, А. Орлов) (1908, Златоуст – 2 января 1970, Буэнос-Айрес, Аргентина) – писатель, журналист, общественный деятель. Начал печататься с 1924 г. Работал в комитете Севера, принимал участие в агитпробеге от Свердловска до Москвы, который описал в книге «17.000.000 собачьих шагов», кроме того участвовал в полярной экспедиции на ледоколе «Седов» в 1930 г. (о ней рассказывается в его публикации «Льдами к Северной земле» в журнале «Вокруг света»). В 1931 г. в Архангельске были изданы книги «Флейта бодрости» и «Льды и люди», подписанные псевдонимом Борис Норд. В 1933 г. со своей семьей переселился в Туруханск, где занимался организацией охотничьего хозяйства и заготовкой пушнины; после жил в Орле, в Архангельске, где работал в газете «Моряк Севера», и в Курске, где сотрудничал в газете «Курская правда». Во время войны попал в немецкий плен под Вязьмой в октябре 1941 г. Служил в звании капитана Русского Освободительной армии. После войны оказался в репатриационном лагере для военнопленных в американской оккупационной зоне Платтлинг, затем в лагере для перемещенных лиц Мёнхегоф близ Касселя в Германии. После окончания войны жил в Мюнхене, где под фамилией Тамарцев опубликовал исторические повести «В моря и земли неведомые», «Юность Колумба российского» и «Необычайная жизнь и приключения Аристарха Орлова». Основал издательство «Юность», издававшего детскую литературу. Принимал участие в деятельности Народно-трудового союза (НТС), работал секретарем издательства «Посев». В 1948 г. порвал с НТС и переехал в Аргентину. Состоял членом Суворовского союза генерала Смысловского (Хольмстона). В 50-х гг. принимал активное участие в работе Российского Имперского Союза-Ордена под начальством Н. И. Сахновского. Публиковал свои произведения в газетах «Наша страна» (Буэнос-Айрес), «Знамя России» (Нью-Йорк), журналах «Владимирский вестник» (Сан-Пауло) и «Жар-Птица» (Сан-Франциско). В 50-60-х гг. написал девять книг «Истории русского масонства», опубликованных в собственном издательстве «Русь», издавал монархический журнал «Былое и грядущее».
Творцы русской культуры – не интеллигенты, интеллигенты – не творцы русской культуры(ответ В. Рудинскому)
Владимир Рудинский в своей статье «Вопрос, требующий уточнения», заявляет, что:
– До моей статьи о Бунине он… «почти всегда готов был подписаться под любой строкой Башилова»…
…что в своей статье о Бунине я встал на точку зрения крайне правых, которые «изрыгают хулу и проклятия по адресу русских писателей и мыслителей, обвиняя их – на основе случайных, иногда ошибочно понятых деталей в их биографии или в их сочинениях»…
…в вопросе о том, что такое русская интеллигенция по мнению В. Рудинского, я и Месняев… «скатились в своих статьях на позиции того правого крыла старой эмиграции, которая издавна, еще с России доводила консерватизм до абсурда, традиционализм до обскурантизма».
В. Рудинский заявляет, что «мы все в России (мои оппоненты это знают) привыкли под интеллигенцией понимать культурный слой, элиту».
В. Рудинский считает, что совершенно прав профессор Ширяев, когда говорит, что Владимир Мономах, Иоанн Грозный, Сергий Радонежский, безымянный автор «Слова о полку Игореве» были русскими интеллигентами своего времени…
В. Рудинский считает входящим в состав интеллигенции духовенство, военных, аристократию и чиновничество. По мнению В. Рудинского Державин, Крылов, Жуковский, Гоголь, Достоевский, Тютчев – это все интеллигенты. Считая всех выдающихся деятелей Русской церкви, государственности и культуры интеллигентами (разделяя интеллигенцию только на правую и левую) В. Рудинский считает русскую культуру делом рук… русской интеллигенции.
Себя, И. Солоневича и всех сотрудников «Нашей страны» В. Рудинский безоговорочно зачисляет в стан русской интеллигенции.
«Не нужно также забывать, – восклицает В. Рудинский, что старая русская интеллигенция, этот “орден”, который Г. Месняев осыпает такими жестокими упреками, стояла на совершенно небывалой, непревзойденной культурной и этической высоте»… (?!)
«Можно ли противопоставлять монархию интеллигенции? – пишет он. – Такого не было и… да не будет. Я во всяком случае не за такую монархию борюсь. Я борюсь за такую, где интеллигенция будет с преданностью служить трону, а Государь будет с любовью и доверием смотреть на культурную элиту русской земли, призванную к ответственному и почетному труду на благо и славу отечества».
Таковы основные вопросы, которые задает мне и Г. Месняеву В. Рудинский и основные тезисы, которые он провозглашает.
Должен откровенно признаться, что вопросы, упреки и тезисы В. Рудинского доставили мне немало тяжелых мгновений.
Мы должны установить правильное понимание терминов «интеллигент», «интеллигенция» и разобраться в исторической отрицательной роли русской интеллигенции, т. к. без ясного понимания этого основного вопроса человек не может обладать подлинно русским национальным мировоззрением.
Владимир Рудинский указывает, что так, как понимает термин «интеллигенция» он, понимают многие из живущих за Железным Занавесом.
Живущие за Железным Занавесом, по мнению В. Рудинского, очень обиделись бы, если бы прочли мою статью и статью Месняева о русской интеллигенции. Я думаю, что, конечно, обиделись бы. Большевики сознательно продолжают подменять существующее во всем мире понятие «образованный слой», «культурный слой народа» – искусственным термином «интеллигенция», обозначающим искусственную, не существующую больше во всем мире, прослойку, в которой объединялись как образованные, так и полуобразованные люди.
Но то, что простительно русским людям, живущим «там», находящимся все время под воздействием мощной, искусной машины большевистской пропаганды, то непростительно русским людям, особенно монархистам, живущим в эмиграции.
За 37 лет своего существования эмигрантская монархическая печать должна была бы разобраться и внести полную ясность, как в русском историческом прошлом, так и в антинациональной роли, которую сыграла русская интеллигенция всех разновидностей (русская интеллигенция, а не русский образованный класс) в разрушении русской государственности и русской культуры. Но эмигрантские монархические газеты не любят печатать статьи, посвященные основным вопросам идеологии, без решения которых невозможно создание подлинно народного миросозерцания.
Из всей суммы вопросов идеологического порядка, есть два самых важных. Первый, это вопрос о распространении правильных представлений о русском историческом прошлом, создание подлинно русской концепции русской истории. И второй, не менее важный, – это вопрос о том, почему только в России появился слой, известный под именем «интеллигенция», и каким образом он разрушил плоды творчества русских образованных людей, создавших величественное здание русской государственности и русской культуры.
Без ясных представлений о действительном (а не выдуманном историками-норманистами и русскими интеллигентами) ходе русской истории и без того, каким образом русская интеллигенция довела русский народ до большевизма – невозможно выйти из того идеологического кризиса, в котором находится сейчас весь русский образованный слой и здесь и там.
К великому счастью выдающимся историком А. А. Куренковым[234], в результате тридцатилетних научных изысканий, создана подлинно русская история русского народа. На основании любезно предоставленных мне А. А. Куренковым материалов, мной написаны две книги, в которых я популярно изложил итоги проделанной А. А. Куренковым колоссальной исследовательской работы. В результате исследования А. А. Куренковым индийских, суммерийских, ассирийских, вавилонских и египетских документов (он знает все древние мертвые языки), история русского народа до возникновения Причерноморской Руси и после Причерноморской Руси, весь Киевский период предстает в совершенно ином виде, чем его до сих пор обычно рисовали историки-интеллигенты.
Книга написана, но ни одна из эмигрантских газет не хочет опубликовать из нее хотя бы отрывки.
Та же история и с моим обширным исследованием по истории русской интеллигенции и ее антинациональной роли – «Пророки злого добра». К этой работе я готовился около четверти века и напряженно работал последние годы. Но когда я закончил эту работу, оказалось, что у «Нашей страны» на ее издание нет денег.
А если бы эта работа, на основе документальных данных освещающая историю русской политической мысли с национальной, а не с интеллигентской точки зрения, была напечатана хотя бы в выдержках, то Владимир Рудинский не причислил бы любезно Г. Месняева и меня к числу людей, которые верят, что во всем виноваты «жиды и масоны». Этот упрек я принять не могу.
Должен разочаровать В. Рудинского. Ни Державин, ни Крылов, ни Жуковский, ни Гоголь, ни все другие выдающиеся творцы русской культуры, никогда к интеллигенции не принадлежали. Русская культура никогда не была делом рук интеллигенции. Русскую культуру, начиная с Киевской Руси, создавали русские образованные люди, а русские интеллигенты с времен Петра I только разрушали русскую культуру. Большевики, будучи типичными интеллигентами (тоталитарность миросозерцания, утопизм, крайний максимализм и т. д.) только заканчивают то, что все время делала русская интеллигенция.
Всякий народ, государственное развитие которого идет нормально, имеет обыкновенно образованный класс, который творит национальную культуру. Так было и на Московской Руси до петровских реформ. Только в результате реформ Петра, подорвавших основы самобытной духовной культуры Средневековой Руси, появляется тот противоестественный слой людей, который известен под именем интеллигенции. Такого искусственного, неестественного слоя, как русская интеллигенция нет больше нигде на свете. Интеллигенция это «народ в народе» – по духу и мысли все интеллигенты это европейцы русского происхождения. Эту особенность русской интеллигенции давно уже понимали все выдающиеся творцы русской культуры, от Пушкина, с уничтожающей иронией сказавшего про отца русской интеллигенции А. Радищева – «Мы никогда не почитали Радищева великим человеком… Сетование на несчастное состояние народа, на насилия и проч. преувеличены и пошлы…» («Мысли на дороге»), до Достоевского, заявившего: «…оказывается, что мы, т. е. интеллигентные слои нашего общества – теперь какой-то уж совсем чужой народик, очень маленький, очень ничтожненький, но имеющий, однако, уже свои привычки и свои предрассудки, которые и принимаются за своеобразность, и вот, оказывается даже и с желанием собственной веры».
С течением времени русская интеллигенция, соединившись в особый орден, сумела внедрить много нелепых исторических, политических и социальных мифов и предрассудков. Одним из наиболее вредных мифов является миф о том, что русская интеллигенция будто была тем образованным классом, который творил русскую культуру, и что интеллигент это значит образованный человек, принадлежащий к творческому слою народа.
Эти ложные взгляды широко распространяются до сих пор и в СССР, которым правят большевики – последняя разновидность русской интеллигенции, и в эмиграции, в составе которой много людей, не имеющих желания или силы освободиться от идей и терминов, пущенных в ход русской интеллигенцией.
В каждом номере эмигрантских газет и журналов, даже национального направления, встречаешь неправильное употребление понятий «интеллигенция» и «интеллигент», когда интеллигенцией называют русский образованный слой, творивший русскую культуру, а выдающихся деятелей русской культуры и всякого образованного русского человека именуют «интеллигентом».
На самом же деле русский образованный класс ни в коем случае не является интеллигенцией и никто из творцов русской культуры, за редчайшим исключением не был интеллигентом. Не был и не мог быть.
«Наша страна»,
Буэнос-Айрес, 26 июня 1954 г.,
№ 232, с. 6–7.
В. Рудинский имеет совершенно неверное понятие об интеллигенции. Никто из вождей интеллигенции не вкладывает такого содержания в понятие «интеллигенция», как В. Рудинский.
По мнению В. Рудинского, интеллигенция, культурный слой, элита, это все одно и то же. Это неверное представление.
Ни Владимир Мономах, ни Иоанн Грозный, ни Сергий Радонежский, – ни автор «Слова о полку Игореве» не являются русскими интеллигентами.
Ни духовенство в целом, ни аристократия, ни военные, ни чиновники в целом, в состав интеллигенции не входят. Только некоторые из них входят в тот уродливый слой, который получил известность под именем интеллигенции.
Вот как определяют понятие интеллигенции общепризнанные вожди интеллигенции, с мнением которых образованные люди не могут не считаться.
По мнению Н. Бердяева, первым интеллигентом является Александр Радищев, Александр же Пушкин русским интеллигентом не является.
А по мнению другого выдающегося русского философа Сергея Франка все развитие образованного русского общества шло не пушкинским путем, а русская интеллигенция, первым выдающимся представителем которой был Радищев, прошла мимо духовного содержания пушкинского творчества.
Но если русское образованное общество после смерти Пушкина вплоть до Февральской революции развивалось не пушкинским путем, то спрашивается, каким же путем оно развивалось, по чьим следам оно шло, кого оно избрало своим духовным наставником, отказавшись от Пушкина?
Отказавшаяся от Пушкина, от его исторических, политических и социальных взглядов, русская интеллигенция своим духовным вождем избрала Александра Радищева.
Александр Радищев, родоначальник русской интеллигенции, совсем особой, лишь в России существовавшей духовно-социальной прослойки, и Александр Пушкин, русский национальный гений, в лице которого русская национальная культура освободилась из плена западной культуры – это антиподы во всем.
Вот несколько высказываний интеллигента Бердяева, которые он делает о русской интеллигенции в своей книге «Русская идея»:
«…Масоны и декабристы подготовляют появление русской интеллигенции XIX в., которую на Западе плохо понимают, смешивая с тем, что там называют intellectuels. Но сами масоны и декабристы, родовитые русские дворяне, не были еще типичными интеллигентами и имели лишь некоторые черты, предваряющие явление интеллигенции».
«…Русская интеллигенция есть совсем особое, лишь в России существующее, духовно-социальное образование…»
«…Русская интеллигенция всегда стремилась выработать себе тоталитарное, целостное миросозерцание, в котором Правда-Истина будет соединена с Правдой-Справедливостью. Через тоталитарное мышление оно искало совершенной жизни, а не только совершенных произведений философии, науки, искусства…»
«…Раскол, отщепенство, невозможность примирения с настоящим, устремленность к грядущему, к лучшей, более справедливой жизни – характерные черты интеллигенции».
«…30-е годы были у нас годами социальных утопий. И для этого десятилетия характерна некоторая экзальтированность».
«…Когда во вторую половину XIX века у нас окончательно сформировалась левая интеллигенция, то она приобрела характер, схожий с монашеским орденом».
«…Родоначальником русской интеллигенции был Радищев, он предвосхитил и определяет ее основные черты».
«…Интеллигенция не могла у нас жить в настоящем, она жила в будущем, а иногда в прошедшем».
Бердяев в «Русской идее» так характеризует основную идею русского атеизма, которым было заражено большинство интеллигенции:
«Бог – Творец этого мира, отрицается во имя справедливости и любви. Власть в этом мире злая, управление миром дурное. Нужно организовать иное управление миром, управление человеческое, при котором не будет невыносимых страданий, человек человеку будет не волком, а братом».
«Пестеля можно считать первым русским социалистом; социализм был, конечно, аграрным. Он предшественник революционных движений и русской интеллигенции».
Очень верны оценки Белинского, которые делает Н. Бердяев:
«Белинский – одна из самых центральных фигур в истории русского сознания XIX века». «Он первый разночинец и типичный интеллигент».
«…Белинский решительный идеалист, для него выше всего идея, идея выше живого человека…»
«…Белинский говорит про себя, что он страстный человек, когда ему в голову заберется мистический абсурд».
Это можно сказать про всех русских интеллигентов, начиная от Радищева до Дзержинского и Берии.
Белинский написал: «Я начинаю любить человечество по-маратовски; чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечом истребил бы остальную».
Комментируя это жуткое признание утописта Белинского, Бердяев пишет:
«…Белинский является предшественником русского коммунизма, гораздо более Герцена и всех народников. Он уже утверждал большевистскую мораль».
«Под конец жизни, – пишет Бердяев, – у Белинского выработалось совершенно определенное миросозерцание, и он стал представителем социалистических течений второй половины XIX века. Он прямой предшественник Чернышевского и, в конце концов, даже русского марксизма». Таков был человек, который вместо Пушкина стал властителем дум пылкой русской молодежи.
Н. Бердяев не является дилетантом в области истории развития марксизма в России. В молодости Н. Бердяев сам увлекался марксизмом. Поэтому когда он зачисляет неистового Виссариона в родоначальники большевизма, и основатели моральной «Чека», мы должны верить.
Н. Бердяев говорит жестокую правду. И в своем взгляде на Белинского как на основоположника моральной «Чека», он вполне сходится с другим знаменитым русским философом наших дней, с Сергеем Франком.
Белинский является выдающимся пророком русского социального утопизма, выдающимся сторонником злого добра.
Утверждения Н. Бердяева, что русская интеллигенция представляет собою особый орден, разделяют и наши другие видные представители русской интеллигенции.
Особым духовным орденом, а отнюдь не русским образованным классом считал русскую интеллигенцию и И. И. Бунаков-Фондаминский[236]. Однажды он сделал в Париже даже специальный доклад «Русская интеллигенция как духовный орден». Основную идею этого доклада можно понять из следующего возражения, которое сделал В. Злобин[237] И. Бунакову:
«И. И. Бунаков в своей речи о русской интеллигенции, как о духовном ордене, исходит из положения, что русская интеллигенция и русский народ – как бы два разных, духовно друг с другом не сообщающихся мира. И хотя оратор прямо своего отношения к этой разобщенности не высказывает, однако, ясно, что ничего рокового он в ней не видел и не видит. Напротив, она ему кажется естественной и необходимой, она обуславливает существование ордена. Он мог существовать, только соблюдая известную внутреннюю дистанцию между собой и народом».
Мережковский тоже считал, что русская интеллигенция – это особый духовный орден, но он не считал орден таким замечательным, как И. И. Бунаков.
Отвечая И. И. Бунакову, Мережковский говорил: «Действительно ли русская интеллигенция есть такой величественный духовный орден?».
Д. Мережковский считал, что русская интеллигенция чужда русскому национальному духу. «И нет ли, – спрашивал он, – между русской интеллигенцией и русским духом несоизмеримости?».
Другой виднейший представитель русской интеллигенции проф. Г. Федотов в статье «Трагедия интеллигенции» писал:
«Сознание интеллигенции ощущает себя почти, как некий орден, хотя и не знающий высших форм, но имеющий свой неписаный кодекс чести, нравственности, свое призвание, свои обеты. Нечто вроде средневекового рыцарства тоже не сводимого к классовой, феодально-военной группе, хотя и связанное с ней, как интеллигенция связана с классом работников умственного труда».
Искусственность, нереальность интеллигенции понимал хорошо уже Белинский:
«Мы люди без отечества – нет, хуже, чем без отечества: мы люди, которых отечество – призрак, и диво ли, что сами мы призраки, что наша дружба, наша любовь, наши стремления, наша деятельность – призрак».
Термин «интеллигенция» изобретен и пущен в ход в 1876 г. Боборыкиным. Интеллигент, по мнению Боборыкина – это будто бы «передовой» и «прогрессивный» человек, проявляющий преданность революционноякобинским идеям и подданный революции.
Это был орден фанатиков и утопистов.
«Интеллигенция не могла у нас жить в настоящем, – утверждал Бердяев, – она жила в будущем, а иногда и в прошедшем».
Возражая И. Бунакову, Мережковский, сам яркий представитель ордена русской интеллигенции, говорил:
«Вспомните, когда началась интеллигенция. Типичный интеллигент, – Белинский, встретился с Гоголем. Как Белинский отнесся к великой религиозной трагедии русского духа? Ему просто показалось, что Гоголь крепостник. Он даже не понял о чем у Гоголя идет речь. Я считаю Белинского крупным и значительным человеком, но с большим легкомыслием к трагедии Гоголя нельзя было отнестись.
Или Писарев и Пушкин. Пушкин был понят, принят вопреки интеллигенции (выделено мною – Б. Б.). То же самое было с Достоевским, да и с Толстым. Толстой, Достоевский, В. Соловьев, – это все представители русского духа, русской культуры. И с ними у интеллигенции была сильная непрерывная борьба. Не было жестче цензуры интеллигентской. Я знал лично Михайловского, и я знал его цензуру. А ведь он, при этом, еще все время говорил о свободе».
Что делает русская интеллигенция с момента своего появления, что она считает своим призванием.
На этот вопрос Н. Бердяев дает следующий категорический ответ:
«Весь XIX век интеллигенция борется с империей, – исповедует безгосударственный, безвластный идеал, создает крайние формы анархической идеологии. Даже революционно-социалистическое направление, которое не было анархическим, не представляло себе, после торжества революции, взятия власти в свои руки и организации нового государства».
Это ли не крайнее выражение утопичности миросозерцания русской интеллигенции?
«У Белинского, – отмечает Бердяев, – когда он обратился к социальности, мы уже видим сужение сознания и вытеснение многих ценностей».
И сознание у русской интеллигенции сужалось с каждым годом вплоть до появления большевизма, в котором оно сузилось до возможного предела.
В прениях во время обсуждения доклада Бунакова, видный представитель «прогрессивной» интеллигенции проф. Степун сделал признание, что:
«Бомба, брошенная интеллигенцией в Александра Второго, уводит славянофилов из рядов интеллигенции, превращает их, с одной стороны, в чиновников и управителей, с другой, в мыслителей и художников (Достоевский, Леонтьев и даже Соловьев, в последнем счете – не интеллигенты).
После убийства интеллигентами-народовольцами Александра II и образуется интеллигенция в точном, узком смысле этого слова: радикальная, социалистическая, но духовно реакционная (выделено мною – Б. Б.), расстреливающая из своих толстых журналов все наиболее значительные ценности русской духовной культуры. Тут большой грех, в котором надо признаться и надо покаяться».
Но каются господа интеллигенты что-то плохо!
«Наша страна»,
Буэнос-Айрес, 3 июля 1954 г.,
№ 233, с. 6–7.
Непримиримость к инакомыслящим и склонность к самоистреблению, эти две характерных черты русской интеллигенции проходят красной нитью сквозь всю историю русской интеллигенции, от Белинского до большевиков.
Иван Солоневич однажды писал, что:
«В числе прочих противоречий и контрастов, которыми так обильна русская жизнь, есть и такой: между тремя последовательными и последовательно консервативными факторами русской жизни – Монархией, Церковью и Народом – затесалась русская интеллигенция, самый неустойчивый и самый непоследовательный социальный слой, какой только существовал в мировой истории. Слой в одинаковой степени беспочвенный и бестолковый, бестолковый именно потому, что беспочвенный. С момента своего рождения на свет Божий эта интеллигенция только тем и занималась, что “меняла вехи”:
И я сжег все, чему поклонялся,
Поклонился тому, что сжигал.
…Были “шестидесятники”, которые, наконец, нашли истину. Потом появились “семидесятники” и объявили шестидесятников дураками. Потом появились “восьмидесятники” и объявили семидесятников идиотами. Были сенсимонисты и фурьеристы. Были народовольцы и чернопередельцы. Были меньшевики и большевики. В эмиграции эта коллекция пополнилась фашистами всевозможных разновидностей от младороссов до солидаристов. Все эти разновидности имели или имеют совершенно одинаковую хозяйственную программу, в которой за густым частоколом восклицательных знаков, спрятана хозяйственная, а следовательно, и всякая иная диктатура партийной бюрократии».
Представители доживающей за рубежом свои дни русской интеллигенции возмущались такой оценкой и считали ее очередной хулиганской выходкой Солоневича.
Но вот что пишет о том же самом видный представитель русской интеллигенции, проф. Г. Федотов:
«…Каждое поколение интеллигенции определяло себя по своему, отрекаясь от своих предков и начиная на десять лет – новую эру. Можно сказать, что столетие самосознания русской интеллигенции является ее непрерывным саморазрушением. Никогда злоба врагов не могла нанести интеллигенции таких глубоких ран, какие наносила себе она сама, в вечной жажде самосожжения. Incende quod adorasti. Adora quod incendisti[238]. Завет св. Ремигия “сикамбру” (Хлодвигу) весьма сложными литературными путями дошел до “Дворянского гнезда”, где в устах Михалевича стал исповедью идеалистов 40-х гг.
И я сжег все, чему поклонялся,
Поклонился тому, что сжигал».
За идеалистами – «реалисты», за «реалистами» – «критические мыслящие личности» – «народники» тож, за народниками – марксисты – это лишь «основной ряд братоубийственных могил».
Русские интеллигенты, выкормки западной культуры, всерьез вообразили, что европейская культура есть всемирная культура, и что кроме нее рано или поздно не может появиться у одного из народов самобытной культуры, равно или даже превосходящей европейскую.
Она давно уже усвоила примитивную партийную двойную мораль, одну для России, вторую для Запада, одну для членов своего кружка, остальную для всего мира. И вот получилось, что одни и те же явления оценивались по-разному.
«Для понимания террора, – пишет в своих воспоминаниях “Пережитое” один из создателей эсеровской Чеки В. Зензинов, – очень характерно и интересно то заявление, которое партия “Народной воли” сделала в сентябре 1881 г. по случаю убийства президента Северо-Американских Соединенных Штатов Джемса Гарфилда, назвав это убийство преступлением» (с. 271).
Это заявление было опубликовано вскоре же после убийства Александра II, освободившего народ от крепостного права.
От Радищева начинается генеральная линия русской интеллигенции. Линия тенденциозного искажения и клеветы на русскую историю, на все национальное прошлое, ожесточенная борьба с творцами русской культуры и крупными государственными деятелями.
И. Солоневич, может быть, несколько схематизирует и упрощает, но по существу он прав, когда он пишет, что вожди русской интеллигенции всегда натравливали толпу на устои национальной жизни, и когда они беспринципно, сознательно и бессознательно искажали русскую историю и современную им русскую действительность:
«Нас звали к борьбе с дворянством, которое было разгромлено постепенно реформами Николая I, Александра II, Александра III и Николая II, – с дворянством, которое и без нас доживало свои последние дни – и нам систематически закрывали глаза на русских бесштанников и немецких философов, которые обрадовали нас и чекой и гестапой. Нас звали к борьбе с русским “империализмом” – в пользу германского и японского, к борьбе с клерикализмом, которая привела к воинствующим безбожникам, к борьбе с русским самодержавием, на место которого стал сталинский азиатский деспотизм, на борьбу с остатками “феодализма”, которая закончилась обращением в рабство двухсотмиллионных народных масс. Нас учили оплевывать все свое и нас учили лизать все пятки всех Европ – “стран святых чудес”. Из этих стран на нас перли: польская шляхта, шведское дворянство, французские якобинцы, немецкие расисты, и приперло и дворянское крепостное право, и советское. А кто припрет еще? Какие еще отрепья и лохмотья подберут наши ученые старьевщики в мусорных кучах окончательно разлагающегося полуострова? Какие новые “измы” предложат они нам, наследникам одиннадцативековой стройки?»
«Было названо “прогрессом” то, что на практике было совершеннейшей реакцией, – например, реформы Петра, и было названо “реакцией” то, что гарантировало нам реальный прогресс – например, монархия. Была “научно” установлена полная несовместимость “монархии” с “самоуправлением”, “абсолютизма” с “политической активностью масс”, “самодержавия” со “свободою” религии, с демократией и прочее, и прочее – до бесконечности полных собраний сочинений. Говоря несколько схематично, русскую научно почитывавшую публику науськивали на “врагов народа” – которые на практике были его единственными друзьями, и волокли на приветственные манифестации по адресу друзей, которые оказались работниками ВЧК – ОГПУ – НКВД. А также и работниками Гестапо».
«…Русская интеллигенция традиционно “оторванная от народа”, предлагает этому народу программы, совершенно оторванные от всякой русской действительности – и прошлой и настоящей. Эта же интеллигенция дала нам картину и прошлого и настоящего России, совершенно оторванную от всякой реальности русской жизни – и оптимистической и пессимистической реальности…»
По мере роста интеллигенции, все кто вступал в ее ряды, от гимназиста до профессора, были ослеплены ложным прогрессом и ложным либерализмом.
Постепенно возникла и утвердилась особая интеллигентская мораль. Сущность ее ядовито, но верно изложил А. Ренников в своей статье – «Неразрешимый вопрос»[239].
«Все это убожество европейской интеллигенции невольно напоминает нам, русским, нашу былую студенческую молодежь, тоже вечно кричавшую о свободе для себя и для “своих”, и с презрением и ненавистью относящуюся к свободе инакомыслящих.
Когда наши студенты кидали в головы городовых и казаков бутылки, камни, палки – это была свобода.
Когда же городовые в ответ разгоняли их, а казаки слегка пришлепывали нагайками, – это было насилие.
Когда студенты устраивали в аудитории химические обструкции – это была свобода. Когда же противники забастовок в ответ начинали их выкидывать из аудиторий – это было насилие.
Точно так же мыслило и о свободе наше студенчество и во всех остальных случаях. Убит бомбой градоначальник – это акт высокой морали. А повесить убийцу градоначальника – акт глубочайшего падения нравственности.
Ранить из подворотни городового – проявление свободного творчества. Получить за это ссылку в Сибирь – чудовищное проявление произвола…»
Русская интеллигенция в силу своего фанатизма никогда не умела различать, во что надо веровать и что нельзя принимать на веру.
Именно этого русская радикальная интеллигенция никогда не умела. Ей с самого Вольтера все казалось, что в религии вера неуместна, а верить надо в радикальные политические лозунги. «Просвещенный» человек не может принимать всерьез Евангелие, Учение Христа и традицию Церкви, если он это делает, то он или «чудак», которому можно дать снисхождение, или «корыстный лицемер», которого надо осмеять и разоблачить.
«Наша страна»,
Буэнос-Айрес, 10 июля 1954 г.,
№ 234, с. 5–6.
Проф. Б. Ширяев, на которого ссылается В. Рудинский, неправ, когда в книге «Светильники Земли Русской» зачисляет Сергия Радонежского и его сподвижников в разряд русских интеллигентов Средних веков: Сергий Радонежский и все его сподвижники не интеллигенты, а образованные русские люди.
Все замечательные русские люди, оставившие положительный след в истории русского государства, и в русской культуре, не могут быть зачислены в разряд интеллигентов потому, что они не имели тоталитарного, целостного мировоззрения.
Пушкин, Гоголь, Достоевский, Лесков, Тургенев, Чехов, Менделеев,
Павлов и все другие замечательные деятели русской культуры, разве им свойственна тоталитарность, предвзятость и утопичность мышления Радищева, Пестеля, Белинского, Добролюбова, Писарева, Чернышевского или тенденциозность творчества Успенского, Салтыкова-Щедрина, Некрасова?
Пушкин не является русским интеллигентом. Пушкин – тип русского человека, каким он мог бы быть. Тип русского человека, каким он должен быть, когда изживет психологические черты большевизма, этого прямого следствия тоталитарного утопического миросозерцания русской интеллигенции. Когда появится новый тип образованного русского человека, такого же гармонического и душевно здорового, как Пушкин.
Еще Лавров в своих «Исторических письмах» утверждал: «Профессора и академики, сами по себе, как таковые, не имели и не имеют ни малейшего права причислять себя к интеллигенции».
Отмечая тоталитарность миросозерцания В. Белинского, Н. Бердяев пишет: «Белинский, как типичный русский интеллигент, во все периоды стремился к тоталитарному миросозерцанию… Он был нетерпим и исключителен, как все увлеченные идеей русские интеллигенты, и делил мир на два лагеря».
А именно по тоталитарному миросозерцанию, по мнению Н. Бердяева, «можно даже определить принадлежность к интеллигенции. Многие замечательные ученые специалисты, как, например, Лобачевский или Менделеев, не могут быть в точном смысле причислены к интеллигенции, как и наоборот, многие, ничем не ознаменовавшие себя в интеллектуальном труде, к интеллигенции принадлежат».
Золотые слова! Я хочу только уточнить мысль Бердяева и поставить точку над И.
Развивая свою мысль, что интеллигенция вовсе не является образованным классом, который творит национальную культуру, Г. Федотов пишет:
«Прежде всего ясно, что интеллигенция – категория не профессиональная. Это не “люди умственного труда” (intellectuels), иначе была бы непонятна ненависть к ней, непонятно и ее высокое самосознание. Приходится исключить из интеллигенции всю огромную массу учителей, телеграфистов, ветеринаров (хотя они с гордостью притязают на это имя) и даже профессоров (которые, пожалуй, на него не притязают). Сознание интеллигенции ощущает себя почти, как некий орден, хотя и не знающий внешних форм, но имеющий свой неписанный кодекс чести, нравственности, свое призвание, свои обеты. Нечто вроде средневекового рыцарства, тоже не сводимого к классовой, феодально-военной труппе, хотя и связанного с ней, как интеллигенция с классом работников умственного труда…»
«…Что же, быть может, интеллигенция избранный цвет работников умственного труда?» – спрашивает Федотов.
«…Людей мысли по преимуществу? И история русской интеллигенции есть история русской мысли, без различия направленной? Но где же в ней имена Феофана Затворника, Победоносцева, Козлова, Федорова, Каткова, – беру наудачу несколько имен в разных областях мысли».
Конечно, никого из перечисленных Федотовым в состав интеллигенции зачислить нельзя. Не зачислили их до Федотова, не зачисляет и он.
«Идея включить Феофана Затворника в историю русской интеллигенции никому не приходила в голову по своей чудовищности. А между тем влияние этого писателя на народную жизнь было, несомненно, более сильным и глубоким, чем любого из кумиров русской интеллигенции.
Попробуем сузиться. Может быть, епископ Феофан, Катков, не принадлежат к интеллигенции, как писателя “реакционные”, а интеллигенцию следует определять, как идейный штаб русской революции? Враги, по крайней мере, единодушно это утверждают, за это ее и ненавидят, потому и считают возможным ее уничтожение – не мысли же русской вообще, в самом деле? Да и сама интеллигенция в массе своей была готова смотреть на себя именно таким образом».
Да, именно суть в том, что орден русской интеллигенции всегда был и до сих пор в лице большевизма является идейным штабом революции против основ русской духовной культуры и русской государственности.
Тут уместно вспомнить замечание Н. Бердяева, что «Достоевский сделался врагом революции и революционеров из любви к свободе, он увидел в духе революционного социализма отрицание свободы и личности. Что в революции свобода перерождается в рабство. Его ужаснула перспектива превращения общества в муравейник…»
Русская революция, логическим завершением которой является большевизм, подготавливалась десятки лет. Революционеры, по словам Достоевского, ничего не понимали в России. Это были фанатики и доктринеры, люди сильной воли, но слабого одностороннего ума. Наиболее умные и образованные из них, как Герцен, как Л. Тихомиров, как Достоевский обычно быстро понимали убожество и ложность революционных идей, отходили в сторону и становились непоколебимыми врагами революции, как и Пушкин, как и все творцы великой русской культуры, в которой мыслители революции типа Белинского, Чернышевского, Писарева, Добролюбова как-никак представляли собою все же задворки русской мысли. Все выдающиеся деятели русской культуры (есть только несколько редких исключений), Пушкин, Гоголь, Аксаков, Киреевский, Достоевский, Менделеев и абсолютно все писатели, поэты, ученые, музыканты и художники первого ранга были противниками европейских политических и социальных идей.
То же самое, что Г. Федотов, пишет М. Алданов в предисловии, написанном им к книге Осоргина «Письма о незначительном».
«Почти все классические русские писатели, композиторы, художники, за одним (или, может быть, двумя) исключениями, ни в политике, ни в своем общем понимании мира, ни в личной жизни “максимализма” не проявляли.
Крылов, Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Грибоедов, Гоголь, Тургенев, Гончаров, Писемский, Чехов, Мусоргский, Бородин, Чайковский, Рубинштейн, Брюллов, Суриков, Репин, Врубель, Лобачевский, Чебышев, Менделеев, Павлов, Мечников, Ключевский, Соловьевы (называю только умерших), были в политике самые умеренные люди, либо консерваторы, либо либералы, без всяких признаков “бескрайности”. Достоевского должно считать исключением в жизни, можно – с оговорками – считать исключением в философии и уже никак нельзя – в политике: автор “Дневника писателя” был все-таки “умеренный консерватор”. Толстой поздних лет, Толстой “Воскресения” и философских работ, конечно, был исключением».
И это – не случайное мнение. Это – твердый, установившийся взгляд М. Алданова. В своей последней книге «Ульмская ночь» он пишет о Достоевском:
«…но какие бескрайности вы можете приписывать ему вне романов? В политике он был умеренный консерватор; в “Дневнике писателя” вы, пожалуй, не найдете ни одной политической мысли, которую не мог бы высказать рядовой консервативный публицист.
Недаром печатался Достоевский в “Гражданине”, – князь Мещерский не возражал против его статей, хотя, вероятно, кое-что считал недостаточно консервативным.
А все другие наши писатели, художники, композиторы?
Они и в политике, и в своем понимании мира, были умеренные люди, без малейших признаков максимализма.
Многие из виднейших представителей интеллигенции отмечали непримиримость русского народного духа и духа интеллигенции.
«… Люди, выходящие из народа и являющие глубины народного духа, – отмечает Блок, – становятся немедленно враждебны нам; враждебны потому, что в чем-то самом сокровенном непонятны.
Ломоносов, как известно, был в свое время ненавидим и гоним ученой коллегией; народные сказители представляются нам забавной диковинкой; начала славянофильства, имеющие глубокую опору в народе, всегда были роковым образом помехой “интеллигентским” началам; прав был Самарин, когда писал Аксакову о “недоступной черте”, существующей между славянофилами и западниками. На наших глазах интеллигенция, давшая Достоевскому умереть в нищете, относилась с явной и тайной ненавистью к Менделееву. По своему она была права; между ними и была та самая “недоступная черта” (пушкинское слово), которая определяет трагедию России. Эта трагедия за последнее время выразилась всего резче в непримиримости двух начал – менделеевского и толстовского: эта противоположность даже гораздо острее и тревожнее, чем противоположность между Толстым и Достоевским, указанная Мережковским».
В прочитанном на собрании петроградского Религиозно-философского общества, докладе «Стихия и культура» А. Блок еще глубже развил занимавшую его мысль о недоступной черте, отделяющей интеллигенцию от русского народа.
«Они тоже пребывают во сне. Но их сон не похож на наши сны, так же, как поля России не похожи на блистательную суетню Невского проспекта. Мы видим во сне и мечтаем наяву, как улетим от земли на машине, как с помощью радия исследуем недра земного и своего тела, как достигнем северного полюса и последним синтетическим усилием ума подчиним вселенную единому верховному закону. Они видят сны и создают легенды, не отделяющиеся от земли…»
Еще откровеннее А. Блок высказывает эту мысль в своем письме к матери (от 5–6 ноября 1908 г.): «…Следовательно (говоря очень обобщенно и не только на основании Клюева, но и мн. др. моих мыслей): между “интеллигенцией” и “народом” есть “недоступная черта”. Для нас, вероятно, самое ценное в них – враждебно, тоже – для них. Это та же пропасть, что между культурой и природой. Чем ближе человек к народу, тем яростнее он ненавидит интеллигенцию» (Менделеев, Горький, Толстой).
Так обстоит дело с Менделеевым и другими «интеллигентами», г-н Рудинский. Не хотят их господа интеллигенты считать своими, сколько бы Вы их ни зачисляли в интеллигенты. Не будут они считать интеллигентами ни меня, ни Вас, сколько бы Вы ни клялись, что Вы потомственный интеллигент. Вы образованный человек, ошибочно считающий себя интеллигентом. И обижаетесь Вы, когда нападаю я, или Г. Месняев на интеллигенцию, совершенно напрасно.
Никогда русская интеллигенция не стояла, г-н Рудинский, «на небывалой культурной и этической высоте». Все это вымысел историков русской интеллигенции, которым, к сожалению, до сих пор еще многие верят.
Афоризм: «Цель оправдывает средства», столь ярко нашедший свое выражение в большевизме, не есть чисто большевистский; на этом безнравственном лозунге базировалось все революционное движение, начиная с декабристов.
Для борьбы с царской властью хороши все средства, таково глубочайшее убеждение всех русских революционеров, независимо к каким революционным группировкам они принадлежали.
Пестель жестоко наказывает солдат и офицеров, чтобы вызвать у них ненависть к существующему строю.
Нечаев в своем «Катехизисе революционера», написанном по его поручению Бакуниным, одобрял такие действия в революционной борьбе, как: ложь, подслушивание, перехватывание чужих писем, слежка друг за другом, вымогательство, кражи, грабежи, убийства. Нечаев считал, что тех, кто неспособен во имя ниспровержения правительства на все, нельзя принимать в революционную организацию.
«Революционный катехизис» составляется от имени… никогда не существовавшего в действительности «Общества топора или народной расправы».
В «Революционном катехизисе» утверждается, что «спасительной для народа может быть только та революция, которая уничтожит в корне всякую государственность и истребит все государственные традиции России».
«Наше дело страшное, полное, повсеместное разрушение».
В прокламации «Начала революции», написанной в 1870 г., Бакунин пишет: «Не признавая другой какой-либо деятельности, кроме дела истребления, мы соглашаемся, что формы, в которых должна проявляться эта деятельность, могут быть чрезвычайно разнообразны. Яд, нож, кинжал… и т. п.». Революция все равно освящает в этой борьбе.
Организационные принципы, изложенные в «Революционном катехизисе», Нечаев применил на практике в Москве, в которую он вернулся осенью 1869 г.
«Уже через несколько недель, – пишет Ф. Дан (21 ноября 1869 г.), по инициативе Нечаева, членами кружка убит один из его участников, – студент Иванов, не столько по подозрению в сношениях с полицией, сколько для того, чтобы кровью связать всех членов кружка в единое революционное тело».
Так обстоит дело с «этической высотой» выдающихся представителей ордена русской интеллигенции. Не лучше обстоит дело и с культурной высотой. Белинский это все-таки не Пушкин, Писарев, это Вам не Гоголь; Чернышевский – это Вам не Достоевский.
Самые выдающиеся представители русской интеллигенции все же являются на фоне русской культуры только людьми второго и третьего плана.
Монархию и образованный русский слой противопоставлять нельзя. Этот слой создал и творил русское православие, русское самодержавие и русскую культуру. А русскую монархию и русскую интеллигенцию, разрушившую монархию, противопоставлять нужно и должно. Так было, так будет и так должно быть.
Я борюсь за такую монархию, в которой не будет условий, которые бы способствовали второй раз появлению ордена изуверов и фанатиков, имя которому – русская интеллигенция.
Я борюсь за монархию, в которой русский образованный слой будет с преданностью служить трону, а Государь будет с любовью и доверием смотреть, как это было в Московской и Киевской Руси, на образованный слой, призванный к ответственному и почетному труду на благо и славу отечеству.
А русской интеллигенции, несмотря на благие намерения, доведшей нас до большевизма, – осиновый кол в спину. Никакими благими намерениями Белинского нельзя оправдать гибель миллионов людей от рук его почитателей.
Благие намерения не искупают совершаемого во имя их зла. Этот основной вывод должен быть сделан из «творческого» наследия русской интеллигенции – большевизма.
«Наша страна»,
Буэнос-Айрес, 17 июля 1954 г.,
№ 235, с. 4–5.