Или забегал нагруженный тремя авоськами, вечно спешащий и всюду поспевающий советский спец.
– Клавдия Зотиковна, я пчелок завел, один рой. Сахарку-то теперь, знаете, не всегда достанешь… Так вот прошу вас: составьте мне рецепт искусственной вощины, а я уж как-нибудь своими силами изготовлю, словчусь… А то, где ее достанешь?
Восьмидесятилетняя старушка единолично продолжала свое служение русскому народу не туманными картинами и не историческими воплями о «страдающем брате» а всем видимым и ясным, беспрерывным, повседневным, обычным трудом на указанном ей Господом месте. Такой я и оставил ее, уезжая в эмиграцию, единоличницей культурной работы в стране «великого коллективного творчества». Одиночкой. За всю свою долгую жизнь учительница, садовод и пчеловод Клавдия Зотиковна Капралова не нашла времени для самой себя… Замуж выйти она не успела, хотя женихи, и верные женихи у нее были, о чем сама она рассказывала мне с теплою старческою слезой.
«Наша страна»,
Буэнос-Айрес, 26 апреля 1956 г.,
№ 327, с. 7–8.
В дни празднования трехсотлетия Дома Романовых обычно тихая провинциальная Кострома кипела шумной праздничной жизнью: туда приезжал Государь со всей Семьей, великими князьями и пышной свитой. Что творилось там в день его приезда! На оба берега Волги собрались многотысячные толпы крестьян не только со всей Костромской губернии, но даже из соседних – Ярославской и Нижегородской. И ведь никто не гнал их туда, как это бывает теперь, при большевистских празднествах, а сами они, теряя горячие трудовые дни, шли за многие десятки верст из глухих Керженских лесов, с тихой, серебристой Утки и раздольной, рыбной Ветлуги. Оба берега великой русской реки были покрыты этими толпами. Люди стояли так тесно, что буквально некуда яблоку было упасть. А когда показался сам Венценосец, то казалось, что от приветственных криков даже и сама гладь Волги покрылась волнистой рябью.
Ко дням торжеств была устроена в городе большая сельскохозяйственная выставка. Захолустная тихая губерния щеголяла перед столичными гостями всею мощью таящихся в ней производительных сил. В витринах красовался шелковистый костромской лен-долгунец, считающийся одним из лучших в мире, рядом с ним золотился янтарными переливами душистый мед из лесных пасек, а дальше, множество различных поделок из дерева, бересты, липового лыка, которые производят костромские крестьяне исключительно из местных материалов в долгие зимние вечера. Богатства северной кондовой Руси, представленные на выставке, поразили тогда прибывших на торжества иностранцев, представителей дипломатического корпуса…
За павильонами был размещен отдел животноводства. Там красовались видные, важные симменталы, модные в то время серые швицы, а из местных пород были показаны главным образом, романовские овцы, густая, мягкая и легкая шерсть которых славилась по всей Руси, как лучшая для изготовления полушубков.
Этим отделом заведывал молодой, только что назначенный департаментом земледелия в Костромскую губернию специалист по животноводству, Александр Матвеевич Макаров. Он происходил из крестьян Тверской губернии, и счастливо сочетал в себе стремление к овладению всем опытом Запада, по его специальности с внимательным и углубленным отношением к своему русскому, накопленному веками опыту в том же самом направлении. С крестьянами он умел говорить, избегая педантичного, дидактического тона, а также и иностранной терминологии. Говорил просто, понимал их и они понимали его. Вероятно, поэтому собравшиеся на торжества крестьяне, с большим интересом посещавшие также и выставку, собирались вокруг молодого агронома целыми группами, то спрашивали, то свое рассказывали, а порою и в споры вступали. Во время одного из таких споров, его оппонентом оказался невзрачный, небольшого роста, средних лет, мужичок. Ничего в нем не было подчеркнуто традиционного («иконописного»), не был он похож па тургеневского Хоря, а был скуластым, с реденькой бородкой и как будто даже раскосыми глазами. Таких много в Костромской губернии, особенно в лесных заволжских ее районах. Финская кровь древних ее насельников и до сих пор дает себя чувствовать.
– Обидели вы, барин-агроном, нашу Мисковскую волость, – качал он головой, сильно упирая в речи на букву о, – обидели, не показали вы Царю наших коровушек. А того стоило бы.
– Ваших мисковских? Слыхал я о них что-то, приехав сюда, – отвечал ему агроном, – да только, знаете ли, говорят, они ничего интересного собою не представляют. Коровы мелкие, невзрачные… Что ж их высоким гостям показывать?
– Мал золотник, да дорог, говорится. А Государю-то даже очень антиресно было б их посмотреть. Потому они сами тоже вроде как бы царской породы!
– Царской породы? – засмеялся агроном Макаров. – Это как же понимать?
– А вот как, – обстоятельно ответил мужичок, – от Царя Петра повелось ихнее пребывание у нас, в нашей Мисковской волости, значит. Верно вам говорю, у нас это спокон веку от деда внуку передается.
Мужичок был, видимо, словоохотлив и, пересыпая свою окающую речь пересмешкой и прибаутками, поведал окружавшим его такую быль:
– В давнее время, когда царь Петр Алексеевич корабли строил, надобен был ему добрый лес, для этого дела пригодный. Вот он по Матушке-России ездючи и высматривал места, где такого леса, достаточно, да и от полноводных сплавных рек недалеко… Конечно, и Волгу нашу осмотрел, заглянул и на Каму, и на Унжу, да и к нам тоже, в нашу Мисковскую волость. Там в то давнее время, конечно, дебря была непроходимая. Ну, так вот, прогулял по этой дебре царь Петр Алексеич целый день, время было летнее, жаркое, ну, конечно, притомился и напиться ему в охоту. Зашел он в первую избу нашего Мискова и прямо говорит бабе:
– Угости, хозяйка, молочком холодненьким!
Выпил царь одну мису, за ней другую, да еще и третью пожелал.
– Экое, говорит, у тебя славное молоко, хозяйка! Прохладное, да густое, и дух от него легкий. Значит, скотинка у тебя добрая.
– Обнаковенная, – отвечает баба, – какая у нас исстари водится.
– А, ну, покажи! – и сам вперед бабы на двор.
Осмотрел коровенок, расспросил обо всем – и как доятся и как телятся, а на прощанье промолвил:
– Теперь жди от меня подарка.
Слово царское верное. Не прошло и году, приезжают к нам в село царские драгуны и бугая ведут.
– Где вот такая баба, какая в прошедшем году царя молоком потчевала?
Конечно, разом дознались, и говорит ей драгунский начальник:
– Вот тебе и царский подарок за твое угощение.
Какой был этот бугай, я вам, конечно, в точности не скажу, врать не буду, а только от него, да от наших коровенок, и повелась наша мисковская порода. Приезжайте сами, посмотрите.
Агроном Макаров заинтересовался этим рассказом и вскоре после выставки поехал обследовать коров Мисковской волости. Вернувшись оттуда, он с восхищением и, вместе с тем, с удивлением рассказывал:
– Вот вам и клад, таившийся двести лет в нашей губернии. Действительно, совершенно особая, вполне константная, своеобразная порода, резко разнящаяся от соседних холмогорок и видимо произошедшая, вследствие прилития неголландской крови, а какой-то другой, возможно, что и джерсеек. По экстерьеру кажется корова невзрачной, но измерение удоев и главным образом анализ содержания жиров в молоке дает изумительные результаты. Рекорды джерсеек побиты вот этими самыми, никому неизвестными мисковскими коровенками. Я сам себе не верил, когда производил анализ. Однако, главное-то еще не в этом, а в том, что мисковские крестьяне сами по себе замечательные животноводы. Те выводы, к которым мы пришли путем научного исследования, известны им, как передающийся из рода в род, из поколения в поколение навык, своего рода, обычай, так сказать. И представьте, что на основе этого, веками накопленного, опыта они знают иногда даже больше, чем узнаем мы, вооруженные всею современной техникой. Например, степень витаминозности различных трав. Конечно, слово витамин они никогда не слыхали, но питательное содержание кормов оценивают совершенно правильно. Даже тот же процент содержания жиров просто по вкусу определять умеют. Возьмет баба, на язык, почмокает и говорит: «Вот это молоко пожирнее, а вот это пожиже. Знают также многие приемы племенного разведения скота, даже вошедший у нас теперь в моду имбридинг, т. е. прилитие родственной крови с целью закрепления породы в самой себе. Вот так, руководствуясь этими, идущими с древних веков навыками, они вывели у себя на местном поголовье от подаренного царем бугая, поистине замечательную породу. Получается черт знает что: платим огромные деньги за швицев и симменталов, а они здесь неизбежно получают туберкулез и вместо улучшения ухудшают местное поголовье. Мы же не видим и не хотим видеть того, что у нас под носом. Однако, вы не принимайте меня за квасного патриота, да и мисковских мужиков тоже. Увидели они, как я производил анализ молока на количество жиров, тотчас же детально обо всем расспросили и попросили прислать им нужной аппаратуры. Вообще, разговоров с ними у меня было много и не знаю, кто от кого больше научился: они ли от меня или я от них…»
Позже агроном А. М. Макаров написал о мисковском скоте научно-популярную брошюру, снабдив ее всеми требующимися научными показателями. Эта брошюра была издана департаментом земледелия, но грянула революция, и в ее первые годы было не до мисковской породы. Но агроном Макаров еще сидел на своем месте и сумел заинтересовать «открытой им» породой пришедших к власти большевиков. Они, как свойственно их психике, тотчас же схватились за мисковскую корову, отпустили крупные средства на организацию племенного ее рассадника, отвели для этого большое имение Караваево близ Костромы и заведующим туда назначили самого А. М. Макарова. Дело, казалось бы, пошло на лад, но дальнейшему его развитию помешал… троцкизм. Заведывавший губземотделом большевик был обвинен в этом уклоне и арестован. Вслед за ним арестовали и агронома Макарова, хотя он был беспартийным. Макаров отсидел, сколько ему полагалось по нормам советской карательной политики, и почти через два десятка лет я встретился с ним уже совсем на другом конце России – в Ташкенте. Он преуспевал, был уже профессором животноводства местного сельскохозяйственного института.