«Наша страна»,
Буэнос-Айрес, 12 и 26 ноября и 10 декабря 1949 г.,
№ 31 с. 5; № 32 с. 5, № 33, с. 6.
Пятна на солнце(грустный фельетон)
Заслуженный деятель искусства, художник, писатель и историк русской живописи Игорь Грабарь написал книгу о еще более крупном художнике Илье Ефимовиче Репине. Писал он ее в СССР и поэтому отметил в ней не только великие заслуги Ильи Ефимовича перед русским народом и вклад Репина в его культуру, но и услуги, оказанные им теперешним владельцам его картин – коммунистам. Он назвал Репина воинствующим антирелигиозником.
Друг эмиграционных лет Репина, г-н Зеелер[42], сидя в Париже, страшно возмутился.
– Как это, о Репине, и вдруг такие слова! Ложь! Клевета! Я докажу! У меня 83 письма Репина есть. В них он три раза пишет «слава Богу, здоров» и два – «с Богом, до свиданья!» Кроме того, имею точные сведения, что в Финляндии он ко всенощной ходил…
Безусловно, верим г-ну Зеелеру, что все, им указанное, написано Репиным. Но им написана – и талантливо, мастерски написана – картина «Крестный ход в Курской губернии». Висит сейчас эта картина в Москве, в Третьяковской галерее, и каждый день перед нею проходят группы русской молодежи, проходят с заранее утвержденной в их сознании целью:
– Понять великого Репина, поклониться русскому гению…
Экскурсовод объясняет:
– Гениальный Репин проникновенно отобразил одно из ярких явлений религиозного мракобесия! Смотрите, как урядник на мужиков нагайкой замахивается! А на первом плане ханжа-купчиха в шелковом платье икону несет, а рядом безногий нищий. Вот она, Царская Россия!
Молодежь слушает и верит… не г. Зеелеру, а экскурсоводу и… Репину.
Г-н Зеелер, вероятно, видел много крестных ходов, но вряд ли ему доводилось видеть этакого лихого урядника, а вот Репин увидал. И купчиху-ханжу заприметил, но зато просмотрел Россию, а она тоже ходила с крестом и иконами, например, из Москвы в Ипатьевский монастырь в 1613 г.
Экскурсовод идет дальше:
– «Иеродиакон» гениального Репина. Художник дал исчерпывающий синтез звероподобной натуры служителя культа, ревуна и алкоголика!
Бедный Репин! Только и увидел он в русском диаконе, что синие прожилки на красном носу… а вот Лескову посчастливилось познать в нем же русского богатыря с голубиной душой – диакона Ахиллу.
Глубину русского религиозного сознания поняли и показали почти все крупнейшие русские художники – Иванов, Крамской, Поленов, Васнецов, Нестеров, Врубель и даже Суриков (помните, г-н Зеелер, ноги юродивого в «Боярыне Морозовой» и стрельца со свечой в «Утре казни»?), а Репину не посчастливилось. И замазывать этого не нужно. Репин не станет выше от фиговых листков, вроде «слава Богу». И не нужны они ему. Ведь можно и должно любить Пушкина, зачеркнув «Гаврилиаду», и Кремль даже и теперь со звездами на башнях все же остался Кремлем.
Ваш соратник по редакции «Русской мысли» г. Лазаревский[43] правильно пишет:
«Наше историческое прошлое – залог нашего будущего. Но действительная плодотворная любовь к нему должна быть зрячей, стараться видеть в нем правду и говорить о ней. Иначе любовь вырождается в узкий, бесплодный и слепой фетишизм» («Русская мысль», № 119).
И. Л. Солоневич говорит то же, но проще, резче и яснее:
– Давайте, возьмем швабру и будем отмывать лик России от дегтя, – это одна из задач русской эмиграции.
И мы можем здесь сделать многое, ибо мы культурны и свободны в мысли…
И солнце русской культуры станет лишь ярче, если мы смоем с него пятна, осудив и отвергнув их, а не стыдливо и лицемерно прикроем ах ладонью…
Р. S. Уважаемый г-н Зеелер, это письмо я написал сюда, в «Нашу страну», а не лично Вам на rue de Montholon потому, что не только нам с Вами, а многим и многим нужно помыть лик России и… свои глаза, смотрящие в ее прошлое и будущее…
«Наша страна»,
Буэнос-Айрес, 12 ноября 1949 г.,
№ 31, с. 6.
Ехидна и спрут[44]
Большинство коммунистических карьер начинается быстрым взлетом ad astra – к звездам – и очень нередко заканчивается еще более стремительным падением и пулей в подвале всемирно известного учреждения.
Карьера Самуила Аароновича Френкеля[45] развернулась в обратном порядке: от более чем вероятной пули в подвале – к звездам, а системе которых он и поныне блистает в составе того созвездия, которое чуть было не прервало не только его карьеру, но и жизненный путь.
Расцвет НЭПа в Одессе был особенно пышен. Город, помнивший блаженную для дельцов эпоху порто-франко, город, насчитывавший даже в царское время более десяти тысяч зарегистрированных уголовников всех видов и специальностей, ожил и возродился в родной ему стихии. Шиберство, спекуляция и контрабанда развернулись в нем тогда в невиданных для России масштабах.
Еще молодой в то время коммерсант, природный одессит Самуил Ааронович Френкель разом понял и оценил и оценил дух периода, наступившего, как обещал сам Ленин, всерьез и надолго. Понявши это, Френкель сделал «оргвыводы» и приступил к их широкой реализации – образовал трест контрабанды с размахом поистине американским.
Несколько пароходов, целый флот парусников и катеров этого треста совершали правильные рейсы между советскими портами Черного моря, Румынией и Турцией. «Дело» велось открыто до бесстыдства. Всевозможные товары, начиная с шелковых чулок и кончая валютой всех стран, находили себе место в трюмах этой флотилии и чемоданах доверенных агентов Френкеля. Пограничная охрана, уголовный розыск, суды и даже само ГПУ было закуплено.
Френкель был коммерсантом действительно большого стиля и человеком своей эпохи в истинном ее значении.
История любит иногда подшутить. На этот раз ее шуткой была служебная командировка в Одессу члена коллегии ОГПУ Дерибаса[46], фамилию которого шпана считала остроумно придуманным псевдонимом «Дерибас», что на блатном языке означает: ори во всю мочь, нагло и нахально. Но эта фамилия была подлинной и лишь несколько иначе писалась до революции – де Рибас, с добавлением звучного титула. Носивший ее чекист был прямым потомком нашедшего новую, более чем милостивую к нему родину в России французского эмигранта, аристократа, ближайшего сотрудника строителя Одессы герцога Ришелье, главная улица которой носила еще тогда его имя.
Последний из рода де Рибас был чрезвычайно ярко выраженным вырожденцем. Очень маленького роста, почти карлик, с огромными оттопыренными ушами, шелушащейся, как у змеи, кожей и отталкивающими чертами лица, он вызывал среди окружающих чувство отвращения, гадливости, смешанной со страхом, какое испытывают обыкновенно при взгляде на паука, жабу, ехидну…
Он знал это и не старался замаскировать своего уродства, но, наоборот, бравировал, подчеркивая, его крайней неопрятностью, бесстыдством, грубостью и презрением к примитивным правилам приличия.
Столь же уродлива была и его психика (сказать – душа было бы ошибкой, вряд ли у него была таковая). Дерибас был более чем обычным садистом: он был каким-то концентратом зла всех видов, «Лейденской банкой», заряженной дьяволом в аду. Он ненавидел все и всех и не переносил улыбки довольства даже на лицах своих ближайших сотрудников и сотоварищей. Дерибас завидовал всему миру в целом и каждому его атому в отдельности. Он никогда не пропускал возможности причинить боль или иной вред каждому даже бывшему в его лагере. Если коллегию ОГПУ считать ножом гильотины революции, то он был острием этого ножа. Его ненавидели и боялись даже члены этой всемогущей коллегии. Шатобриан или Лермонтов нашли бы в нем готовый прототип выразителя демонизма, который они безуспешно искали среди людей.
Именно эти качества Дерибаса и приковали к нему внимание Дзержинского в первые годы чрезвычайки. Создатель Че-Ка, вернее, выполнитель этого задания Ленина, оценил по достоинству редкостное внешнее и внутреннее уродство этого человекообразного существа и быстро возвысил его до члена коллегии. Такие люди были там нужны, и Дзержинский не ошибся в своих расчетах: Дерибас оказался даже «полезнее», чем ожидал этого сам главный палач.
В силу своей ненависти ко всему живущему, Дерибас был на самом деле… неподкупным. Ненависть превышала в нем все другие чувства, желания и страсти…
Не могу удержаться от подходящей к этому описываемому мною моменту исторической аналогии. Жесточайший из палачей французской революции – Робеспьер был также единственным неподкупным среди всех ее вождей. Даже Дантон, как это документально подтверждено теперь, был на жалованье у непримиримого врага Конвента – Питта Младшего.
Но возвращаюсь к теме. Прибыв в Одессу с самыми широкими полномочиями, Дерибас, конечно, тотчас же узнал о контрабандном тресте Френкеля. Знал, конечно, и Френкель о полномочиях Дерибаса. Игра началась.
Френкель по происхождению был евреем, но не имел ничего общего с крупной и мощной в Одессе еврейской общиной, руководимой чтимыми раввинами. Он был циничным и откровенным атеистом, поклонялся лишь золотому тельцу и щедро рассыпал подачки нужным ему людям, но ничего не давал ни на синагогу, ни на еврейскую благотворительность, раввины были настроены против него.
Эту историю рассказывал мне на Соловках также еврей, сосланный туда одесский чекист среднего ранга. Вот почему мне известны такие подробности о начале деятельности Френкеля.
Именно этот антагонизм между Френкелем и еврейской общиной помог Дерибасу одержать победу. Борьба с Френкелем в тот период была нелегка даже и для такой крупной фигуры, как Дерибас, ибо у Френкеля были закупленные им «свои люди» в составе самой коллегии. Можно предполагать, что одним из них был возвышавшийся в то время Ягода, который позже, уже во втором периоде карьеры Френкеля, явно ему покровительствовал. Глава НКВД того времени Менжинский был по существу пустым местом. Доведенный до полного рамолизма наркотиками и развратом всех видов, он был пешкой в руках своих ближайших помощников, а среди них, как это всегда было, есть и будет во всех учреждениях и организациях коммунистической партии, шла ожесточенная внутренняя борьба. Пауки яростно пожирали друг друга. Умный, расчетливый и осведомленный о ходе этой борьбы Френкель был в курсе всех изменений в расстановке внутренних сил НКВД и спекулировал на них столь же умело, как и на валюте.