[109], безграмотный настолько, что при интервьюировании его мною, он твердил лишь одну фразу:
– Пиши, пиши: плохой алфавит, совсем плохой…
Текст необходимого в интервью мне пришлось сочинять самому под руководством проф. Среднеазиатского университета, арабиста Шмидта[110], позже погибшего в ссылке.
Широкая пропаганда, сопровождавшая эту «реформу» (которая через 10 лет была отменена, и алфавит был на этот раз русифицирован), убеждала восточные народы в огромном культурном ее значении, но на саком деле цель была иная – уничтожение самобытности народных культур советского востока, порабощение мышления масс, отрыв его от религии путем создания невозможности чтения Корана и других мусульманских религиозных книг и, главное, разобщение масс и сильной еще в то время в Хиве и Бухаре мусульманской духовной интеллигенции. Бухара, где в царской «тюрьме народов» не только свободно функционировали, но даже были поощряемы многочисленные медресе – религиозно-философские школы, считалась тогда вторым – после Каира – центром богословской и философской мысли ислама.
Комитет Агамали-Оглы прибыл в Ташкент с необычайной помпой, в особом поезде из одних салон-вагонов, но, начав работу, тотчас же расписался в своем бессилии и полном незнакомстве с техникой поставленной проблемы. На помощь был вызван крупнейший из исследователей Средней Азии, ее истории, археологии, искусства и необычайно сложной лингвистики – академик В. В. Бартольд[111].
Глубокий старик, тщедушный и хромавший на обе ноги, он все же тотчас явился на зов, надеясь одновременно выполнить и свое страстное желание – докончить разбор и сверку исторических надписей ва стенах мавзолея Султана Санджара (XII в.), работу, необходимую ему для окончания последнего в жизни исследования страны, культуре которой он отдал 50 лет упорного вдохновенного труда. Для поездки к стоящему в пустыне памятнику требовались средства и разрешение. И в том, и в другом ему было отказано под предлогом уже не существовавшей тогда опасности от басмачей.
– Меня-то басмачи не тронут… они-то мне дали бы возможность работать… меня весь здешний ислам знает… и чтит… – жаловался огорченный ученый. Он был прав. Позже, при беседах с представители самых различных групп местного населения, я был поражен популярностью имени В. В. Бартольда. О его мудрости и всестороннем знании Востока слагались легенды. В массах он был известен под прозвищем, значившим по-русски «видящий соль земли».
Его научная работа была не нужна советской «культуре». Он не стоял «на базе марксизма-ленинизма».
Подобные злоключения постигли и его талантливого ученика археолога М. Е. Массона[112]. Пока он выполнял заветы и заканчивал прерванные смертью труды своего учителя, его систематически выживали из всех научно-исследовательских учреждений Средней Азии. Когда он открыл, указанное Бартольдом лишь приблизительно, местоположение мертвого города Баласагун в долине реки Таласа, таинственной столицы столь же таинственного, но могущественного некогда и культурного государства кара-китаев, его выгнали из последнего прибежища – Средне-Азиатского музея, лишили квартиры и жалкого заработка. Но случай его спас. Сличая тексты арабо-испанских и багдадских историков, он установил существование в древности в районе современного Ходжента на Сырдарье крупнейших серебряных рудников. По его гипотезе само серебро было из них выбрано, но сопутствующие ему обычно тугоплавкие редкие металлы должны были остаться в породе. Это разом заинтересовало советскую науку. Средства на изыскания были тотчас отпущены, и М. Е. Массон, работая во главе комплексной, изыскательной группы, нашел древние рудники и месторождения руд. В результате возник ходжентский комбинат редких металлов.
Коллеге Массона, археологу-любителю В. Л. Вяткину[113] не пришлось «поймать фортуну за чуб». Не обладая широкими знаниями, но заменяя их исключительным трудолюбием и упорством, этот фанатик археологии Средней Азии отдал ей всю свою долгую жизнь. Генерал-губернаторы Средней Азии, особенно барон Вревский[114], давали ему кое-какие средства, не богато, но хватало для того, чтобы расчистить знаменитую «обсерваторию Улугбека» под Самаркандом и доказать, что этот высокопросвещенный внук Тамерлана открыл до европейцев закон вращения Земли вокруг Солнца. С концом генерал-губернаторства кончился
и приток средств, но фанатик науки, будучи уже пожилым, продолжал один свою работу, конаясь в песке под палящим солнцем, и установил близ Анау место древнейшего города Афросиаба[115], пережившего 4 последовательных цикла культуры, из которых 3-ий современен Александру Македонскому, а 4-ый – Гарун аль Рашиду.
Энтузиаст и труженик умер в нищете и безвестности, оставив свои труды охраняющей памятники древности организации Сред-аз-Комстарис[116]. Там их нашли спекулянты на науке, и в конце 30-х гг. я читал в рекламном журнале «Советская археология» статью, кажется, В. Денике, прокламирующую результаты трудов всей жизни Вяткина, как «достижения советской науки». Его имя было упомянуто вскользь.
«Советская археология» – журнал, роскошно выпускаемый параллельно по-русски и по-французски. Он предназначен исключительно для обмана Европы, и, конечно, стоит больших денег. Читая его, я всегда вспоминал те гроши, в которых было отказано упомянутым служителям науки. Жалели ли именно денег большевики? Конечно, нет! Народных денег они не жалеют. Причина этих и многих других отказов в ассигнованиях на подлинно научную работу лежит много глубже. Она скрыта в том, что свет истинного знания органически враждебен всеобъемлющей лжи коммунизма и смертельно опасен ей даже в таких, казалось бы, аполитичных областях науки, как археология.
Утилитарность, выгода политическая или финансовая – основное и единственное направление научной работы в СССР. Отвлеченных, гуманитарных целей, познавания во имя знания – не существует. Истина только тогда истина, когда она служит целям партии, устремлениям, планам утверждения коммунизма в мире. Вне этого все – ложь. В таких духовных шорах воспитываются партийцы, комсомольцы, составляющие 95 % молодых работников науки (без партбилета в аспирантуру хода нет!), ближайший к партии «актив» масс.
Наверху, в Академии наук СССР, планирующей всю научную работу огромной страны, принцип утилитарности рассматривается в безбрежности горизонта борьбы миров во всех ее формах и проявлениях, но чем ниже, тем цель конкретнее, мельче и совсем в низах – различается до степени грубейшего материализма – погони за рублем, мелкой спекуляции на науке. На этой почве происходят порою забавные анекдоты, порою трагедии.
В пустынях Туркмении водится огромная ящерица – варан, достигающая длины двух метров. Она совершенно безопасна, обладает красивой узорчатой кожей, и поймать ее очень легко[117].
В Ташкенте жил энергичный, любящий свое дело биолог профессор Д. Н. Кашкаров[118]. Он «для себя», вне плана работал над темой «насекомые безводных песков».
В Нью-Йорке вошли в моду сумочки и туфельки из змеиной кожи, и московская «Вечерка», наиболее живая из всех газет СССР, сообщила об этом новом проявлении «гнилости буржуазного строя».
Три этих, казалось бы, несвязуемых факта сплелись, и в результате дали характерный для уродливости советской жизни гротеск.
Профессор очень хотел для разработки «своей» темы съездить в Каракумы, но прекрасно знал, что для изучения жизни каких-то букашек ему ни копейки не дадут. Собственных же средств на поездку у него, конечно, не было. По прочтении заметки в «Вечерке», перепечатанной, кажется, «Правдой Востока», профессор составил смелый план: заинтересовать, кого следует, выгодами экспорта кожи варанов, получить за счет этой безобидной ящерицы средства на поездку для изучения ее биологических особенностей и способов промышленной ловли, а поездку попутно использовать для работы над пленившими его насекомыми.
Задумано – сделано! Эффект превзошел ожидания. Большевики падки на все из ряда вон выходящее, как дикари на блестящие бусы. Средства на экспедицию были отпущены во внеплановом экстраординарном порядке, но узнавшие о варанах заправилы Внешторга не захотели дожидаться результатов профессорских изысканий и дали циркулярную директиву Средазкоопсоюзу о немедленной, срочной заготовке варанов. Средазкоопсоюз – колоссальная государственная торговая система, ведущая в Средней Азии не только снабжение населения всевозможными товарами, но и заготовки местной продукции, скупку ее у населения и по твердым, и по вольным ценам. Фактории его сети раскинуты по всей Средней Азии. Его работники, конечно, не могли ослушаться приказа Москвы и тотчас приступили к его выполнению.
Вот тут-то получился гротеск, очень похожий на тот, который дал безвременно погибший писатель Булгаков в своем замечательном рассказе «Роковые яйца».
Инструкция была дана по телеграфу в то время, когда инструктора препарирования (обдирания) варанов еще только подыскивались. Специальность – редкая, и найти их было нелегко.
А в Каракумских кишлаках и кочевых аулах заготовки шли полным ходом. Обольщенные обещанным полуфунтом леденцов мальчишки рыскали по степи, захлестывали петлями беззащитных варанов и тащили их во дворы факторий.
В мозгах главков рисовались сногсшибательный прибыли: звонкие доллары в обмен на дрянные паточные леденцы!
В «советской действительности» картина была иной. Наполнившие дворы факторий ящерицы хотели есть. Кормить их в планы не входило, но они внепланово нападали на сваленные во дворах грузы: рис, муку, сахар, кишмиш и уничтожали их с поразительной быстротой.