– Куда прете? Не видите, что я сам схожу?
– У тебя на заду этого не написано!
– Граждане, будьте культурны, пропустите беременную!
– Алименты с дурака огребает, да еще без очереди прет!
– За такие выражения и в милицию можно!.. Хулиган!
– Твой хахаль – хулиган! С него ищи!
Злоба, звериная злоба, клокочущая в сердцах, зажатых безысходностью принудиловки и нищеты, ищет выхода. Виновники ссоры уже сошли, но сторонники одной и другого продолжают перебранку. Выходят и эти, но брань подхватывают вновь вошедшие, и так до ночи… Злоба, звериная злоба измученных, измызганных, задерганных, задушенных…
– Скучно! Ох, скучно! Только разве вот в очереди поругаешься, тухлый пар из души выйдет!
Это не гротеск и не шарж, это фраза, которую часто, очень часто приходится слышать в «самой свободной стране».
Трамвай № 6 идет по воспетому многими поэтами пути. Вот строгий фронтон б. Английского клуба. Знакомые еще Пушкину «львы на воротах» пока целы и спокойно дремлют на своих постаментах, но «московские львы», блиставшие в стенах клуба, хранившие традиции Чаадаева, Вяземского, Карамзина и Аксакова, неповторимой, специфически московской, барственно гуманистической культуры, раскиданы по миру, истреблены Лубянкой или загнаны в трущобы наползшими в Белокаменную спецами и москвачами…
Направо – Яр.
Теперь уже не звенит. Исчезли из памяти москвичей Пиши и Стеши. Рассеялись и затерялись целые цыганские династии Паниных, Каринских, Поляковых… Яр – еще одна могила былой московской культуры. Кто из русских поэтов не заплатил своей дани московским яровским цыганам? Пушкин, Боратынский, Апухтин, Аполлон Григорьев, Полонский брали у них и давали им. Лев Толстой на склоне своей безмерно богатой и богатырски прожитой жизни с любовью и юношеским пылом отдал им целое действие в «Живом трупе».
Опустошенный Яр становился то складом, то киностудией…[142] Его «сестра» – Стрельна погибла еще в 1918 г.: ее замечательный зимний сад был выморожен, и долго из разбитого купола стеклянной крыши торчала немым укором вершина гордой стройной пальмы.
В Петровском дворце – академия воздушного флота. Вертлявая девица, отстукивая на машинке очередную рапортицу о расходе бензина и смазки, кокетливо поясняет сдающим ей свои контрольные карточки бортмеханикам:
– Вы ко мне должны с уважением относиться, товарищи: вот на этом самом месте, где я сижу, Наполеон ночевал!
Восьмисотлетие старушки-Москвы было пышно отпраздновано. Засевшие в Кремле москвачи всемирно провозгласили себя хранителями московско-российской культуры, ее сокровищ, реликвий и памятников. Но, как во всем, у большевиков «лев» оказался «собакой».
Почти единственными в Москве памятниками гражданского (не церковного) зодчества XVII в. были Крутицкое Патриаршее подворье и крыльцо, прилепившееся к Китайгородской стене против Синодальной типографии. Деревянной в тот век была Москва – выгорела. Оба эти памятника срыты[143]. Сломана «на случай чего» и Китайгородская, ничему и никому не мешавшая стена.
Великий Петр хоть и недолюбливал кондовой, противившейся его бурным новшествам Москвы, а все же украшал ее по новому, привезенному из дальних «прелестных» стран образцу – в модном тогда стиле барокко. Но непомерна и самобытна была тогда творческая мощь Руси: западные образцы претворились в ней в особое, неповторимое «московское барокко». Не много их было. Главные – красно-белая церковь Успения на Покровке да сходная с ней по стилю Сухарева башня, с высоты которой российский Фауст, астролог и математик, генерал и алхимик гр. Брюс некогда высматривал скрытые в звездных узорах судьбы России и Европы. Позже в том же стиле были поставлены в конце Мясницкой Красные ворота. Все это теперь уничтожено.
В 1812 г московский «пожар способствовал ей много к украшению». Возник легкий и изящный как лунная ночь, «русский ампир». Немногие остатки его: дом кн. Гагариных на Новинском, дом Найденовых на Земляном валу ветшают и уродуются, переданные в руки безграмотных, невежественных управителей. Дом Гагарина уже уничтожен. Сносятся или просто заваливаются современники Пушкина – дворянские особняки Пречистенки[144], Остоженки, Арбата… Снесена и построенная в том же стиле церковь на Никитской, где венчался Пушкин[145]. Единицы, даже не десятки, остались от «сорока сороков» храмов московских. Трудно установить даже приблизительную цифру стоимости истребленных сокровищ восьмисотлетней московской культуры. Чего стоит лишь роспись и единственный в мире внешний скульптурный фриз храма Христа Спасителя! Эту твердыню русской веры, воздвигнутую на заложенном на девять сажен вглубь гранитном фундаменте не брала кощунственная кирка громил. Взрывали динамитом, но и при его помощи трудились над выполнением дьявольского плана более двух лет. Теперь там пустырь, обнесенный дощатым забором. «Дворец советов», который предполагается построить на месте разрушенного храма, с гигантским истуканом Ленина наверху, так и остался в проекте. А сколько крика о нем было. Сколько народных средств разбазарили!
Красные вандалы свирепствуют и в других областях искусства. Сырые подвалы (не хранилища, а хозяйственные помещения) Третьяковской галереи набиты картинами, свезенными сюда из разоренных «дворянских гнезд». Больше 30.000 номеров. Все это обречено на гибель и частично уже погибло при эвакуации Москвы в 1941 г., когда вагоны с сокровищами искусства были беспорядочно разбросаны из Москвы и погибли в пути. Сотни миллиардов тратится на выпуск плакатов и портреты «вождей» и «вождят», а хранители Третьяковки напрасно добиваются ассигновок на расширение хранилищ.
Памятники славе России, царям и полководцам (Александру III, Скобелеву) снесены, но поставлены ворам и разбойникам – Стеньке Разину, Пугачеву. Под руководством скульптора Коненкова наготовили таких чудищ, что непривычные к ним новоприбывшие в Москву, проходя мимо, отплевываются.
– Эх, идол тебя расшиби! Уродится же такое страшилище! Видно, не зря его царь казнил!
Но это уже прошлое. Теперь – «социалистический реализм». Подземные залы метро густо уставлены благообразными бюстами упитанных «вождей»: Молотова, Ворошилова и пр., а также статуями далеких от подлинного не социалистического реализма жизни мощными фигурами мускулистых физкультурников и комсомольцев.
– К какому закрытому распределителю они прикреплены? – острят москвичи. – Вот нам бы туда!
Все новые здания не только в Москве, но и по всему СССР построены по одному и тому же образцу серых кубических коробок, слепо подражающих манере Корбюзье. Этот сухой геометризм там еще беднее, еще скучнее, чем на Западе, где обилие и разнохарактерность строительных материалов несколько скрашивают томительное однообразие. Характерно для эпох: безвременье и железные тиски «социального заказа», в которые зажата творческая мощь русского народа, целиком исключают возможность создания своего стиля или хотя бы жанра, манеры.
При конкурсе на проект Дворца советов были объявлены огромные премии. Трудились в поте лица сотни безусловно талантливых, старых и молодых архитекторов и художников, в распоряжении которых были неограниченные фонды ценнейших строительных материалов: цветного гранита и мрамора, уральских ляпис-лазури, яшмы, малахита, павлиньего глаза, копетдагской бирюзы…
Гора родила мышь. Премированный проект этой грандиозной постройки не дал ничего нового, он был, как говорится, ниже среднего. Остряки окрестили его «всесоюзной чернильницей».
Ясное дело! При таком количестве всевозможной бюрократической писанины грандиознейшая чернильница, безусловно, необходима!
«Знамя России»,
Нью-Йорк, 18 июня 1953 г.,
№ 87, с. 11–14.
Московские Императорские театры переименованы в Академические. Неразрывно связанный с именем Чехова, Художественный театр «удостоен» имени Горького, из пьес которого в нем с успехом шла только его «На дне», а «Мещане» и «Дети солнца» позорно провалились. Это переименование было встречено старой театральной Москвой, как оскорбление, и, как водится, тотчас же родился анекдот по этому поводу:
«Артисты не удовлетворены. Они требуют дальнейших переименований: Станиславского – в Сталинославского, Немировича – в Кагановича, а престарелую Книппер-Чехову – в застарелую Три….-Горькую»…
Если нельзя протестовать, так не лучше ли смеяться, чем плакать?
Большой театр, по внешности, мало изменился. На фронтоне тот же Феб все еще правит своей несозвучной эпохе квадригой. Внутри сохранено пышное николаевское великолепие бархата и позолоты. Нет лишь прежних седых бакенбардистов в гетрах и ливреях – капельдинеров, и в Императорской ложе толпятся какие-то невзрачные личности… Сталина и «вождей» первого ранга в ней не бывает. Они любуются спектаклями из ближайших к сцене боковых лож бенуара и бэльэтажа, закрытых от публики глухим занавесом. Пол и барьеры этих лож бронированы, а их занавесы снабжены изнутри специальной стальной сетью.
При посещении театра «мудрейшим», на кассе всегда бывал аншлаг: «все билеты проданы», но сама касса не получала от этих спектаклей ни копейки. Половина билетов распределялась между особо близкими к Кремлю лицами, а другая поступала в НКВД. «Свои»-то свои, но и им вполне доверять нельзя. В какой именно из закрытых от публики лож находился сам «вождь», в зале знали лишь очень немногие. Публике он никогда не показывался.
Но зрелища Сталин любил со всею страстью азиата и не пропускал ни одной крупной постановки ни в драме, ни в опере, ни в балете. Денег на московские театры не жалел и в премиях артистам также не было отказа, но нужно было суметь ему понравиться. Это не всегда удавалось, а если «великий критик» хотя бы лишь морщился, то пропала карьера артиста, будь он хоть Шаляпиным. Одно слово диктатора, и в этом деле непогрешимого гения, губило целые театры: Второй МХАТ, Камерный.