А в большом зале консерватории – свое музыкальное торжество: единственный в году духовный концерт; неповторимый, невозможный нигде, кроме Белокаменной. Да и весь пост в Москве – сплошной концерт духовного пения. Если хотите узнать точно, кого и где надо слушать, то идите обедать в духовный ряд, в Егоровский трактир, закажите себе стерляжью уху с постными растегайчиками и севрюжку по-монастырски (таких, как здесь, вам нигде не дадут), садитесь поближе к буфетной стойке и слушайте. За стойкой разливает водку в граненые рюмки Александр Мартемьяныч. Рюмки двух разрядов: одни – для всех, а другие – из шкафчика – для тех, кто старой веры придерживается. Такого знатока церковного пения, как Александр Мартемьяныч, не только в Москве, но и во всей России нет. Знает и хранит все оттенки и все созвучия и нотного песнопения, и по «крюкам». Слушайте, молчите и пейте чай из чайника с розанами…
Март переваливает на вторую половину. Катки на Чистых и на Патриарших прудах превратились в мутные лужи. Липы на Тверском бульваре спешно нагоняют почки. Мамаши неудачных сынков нанимают им репетиторов (экзамены близко) и мечутся по Перловкам, Тайнинкам и Люберцам, подыскивая заранее недорогую дачку (дочка на выданье!), а папаши, сократив служебные часы – тогда вольно было – катят на номере 6-ом «туда», на бега. «Там» дебютируют трехлетки этого сезона, среди которых таинственный, еще не предсказанный ни «Ранним Утром», ни «Русским Спортом», будущий дербист… Чей он? Телегина? Каншина? Дежнева? Вопрос для Москвы серьезный. Его обсуждают и у «Яра», и напротив – в пивной «Ярок», где собираются истинные спортсмены из рублевых трибун, твердо помнящие все конские родословные, начиная от самого Сметанки.
Месяц на исходе. Финальный аккорд московского марта – Благовещенье на Трубной площади, подлинный праздник московской весны. Собачий, птичий, живорыбный базар собирался на Трубе каждое воскресенье. Его своеобразную, неповторимую красоту оценил А. П. Чехов. Были в Москве любители, не пропускавшие в течение всей жизни ни одного торгового дня на Трубе. Благовещенье – ее Пасха. В этот день каждый природный москвич приходил туда, чтобы выкупить из плена и выпустить на волю, хотя бы одну птичку. Бывали и такие, что выпускали сотни выкупленных у торговцев щеглят и чижей. Летописи Трубы хранят предание о купце Синюшине, выкупившем разом пернатых пленников со всего базара.
Последнее Благовещенье на Трубе было в 1917 г. Старая Москва тогда в последний раз выпускала навстречу весеннему солнцу тех, кто жаждал свободы…
Теперь жаждет свободы вся Москва, вся Россия, отгороженная от свободного мира «железным занавесом»…
«Русская мысль»,
Париж, 16 марта 1949 г.,
№ 119, с. 4.
Света не угасите!
– Религиозное чувство и религиозные устремления человека заложены столь глубоко в его душе, что я не в силах коснуться их… Они вне сферы физиологии, – ответил академик Иван Петрович Павлов на вопрос марксиста-материалиста Бухарина.
Эти его слова облетели тогда всю мыслящую часть населения подсоветской России. Создались, как там водится, даже меткие анекдоты на эту тему. Взаимоотношения между академиком И. П. Павловым и правящими верхами были неразрешимой загадкой для подсоветской интеллигенции. С одной стороны, яростное гонение не только на религию и ее служителей, но и на научных работников, осмеливавшихся утверждать бытие внематериального, надматериального мира, с другой стороны – крупнейшему из ученых, утверждающему и исповедующему влияние надматериальных императивов на физическую жизнь человека, даются не только льготы и свобода творческой деятельности, но он осыпан невероятными для подсоветской реальности «щедротами»: ведомому им институту широко отпускаются средства, сам маститый академик окружен вниманием и заботами (даже линия трамвая отведена с улицы, на которой он живет и работает), сохранена в неприкосновенности церковь, в которой он молится[155]; в среде работников науки громко рассказывают о том, что И. П. Павлов хранит свой академический мундир и пожалованные ему Императором ордена – не только хранит под спудом, но захватывает их при своих выездах заграницу и главное, осмеливается бросать в лицо властителям свои глубочайшие убеждения, утверждения светила науки о его уверенности в бытие Господне.
Академик Иван Петрович Павлов – основоположник и создатель рефлексологии, новой науки, входящей в цикл физиологических знаний, т. е. изучения внешней деятельности, «поведения» человеческого организма и непосредственных побудителей причин, вызывающих те или иные действия – рефлексы, по его терминологии.
И. И. Павлов разделяет эти рефлексы на две основных группы. Первая – безусловные рефлексы; те действия, стремления и чувства человека, которые не могут быть усвоены им под влиянием внешних причин, его «воспитания», но заложены в его душу при рождении или, может быть, задолго до рождения, до возникновения данного физического индивида. Ко второй группе он относит «условные» рефлексы, те, которые прививаются животному организму в течение его физической жизни и даже ряда поколений его физических предков. Говоря грубо и обобщенно, выработку таких условных рефлексов можно назвать на современном языке дрессировкой, психологическим тренингом. Эти рефлексы И. П. Павлов считал подвластными человеку и изучению их он отдал всю свою долгую жизнь, будучи уверенным в том, что свет науки в данном случае поможет человеку преодолеть в себе внешние проявления первобытной дикости, подчинить их «Воле к Добру», заложенной в него Богом, затормозить, приостановить их.
Если человек смог путем долгого воспитания приручить целый ряд пород животных, приглушить в них их природную дикость, – говорил И. П. Павлов, – то неужели он не сможет подавить и в себе эту дикость, противостоящую его человеческому христианскому духу?
Духу? Вот тут и видел мудрец науки предел возможности расширения своих знаний. Изучать Дух человеческий в лаборатории и виварии он почитал невозможным, и для общения с этим Духом он уходил из них в чудом сохраненную для него церковь.
Великий ученый П. П. Павлов, научная школа которого приобрела теперь мировое значение, изучал и оповещал человечество о действиях физического организма человека и непосредственных побудителях к этому действию, но не касался и не считал возможным касаться Великого Императива, лежащего вне человеческого мозга – центра, повелевающего, диктующего этому мозгу управление человеком, его земным телом и поведением.
Прибегнем для ясности к грубому бытовому примеру. Почти у каждого из нас есть аппарат радио. Мы слышим действие аппарата и знаем его устройство: лампы, винтики и все прочее. Этот аппарат соединяется радиоволнами с каким-то находящимся вне нашей квартиры центром и этот центр, в данном случае мощная радиостанция, путем движения волн побуждает наши аппараты к выявлению звуков. Именно такие «аппараты», находящиеся в каждом живом организме, и изучал И. П. Павлов, их «винтики», «лампочки» и т. д. Он проникал своим мощным интеллектом и к волнам, поступающим в наши аппараты из вне их стоящего Великого Центра, но самого этого Центра верующий христианин И. П. Павлов не касался и не мог коснуться, т. к. полагал его в Боге и в частице Его, искре Его, заложенной в нас – в Духе.
Кто-то из наших зарубежных публицистов метко назвал материалистов людьми, мыслящими только в двух измерениях, но третье – высота – им недоступно. Так произошло с большевистскими владыками России и при их ознакомлении с учением и работой академика И. П. Павлова. Они осмыслили ее только в низших ее формах, формах выработки условных рефлексов, т. е. дрессировке, тренинге человеческой личности. Со своей точки зрения они были вполне логичны. Ведь для материалиста психика человека и психика собаки равнозначаще и, следовательно, если путем, к примеру, хотя бы голода можно вызвать у собак постоянный условный рефлекс, то почему же нельзя вызвать такого же рефлекса у людей, а применив тот же метод в массовом масштабе, перевоспитать, согласно своим требованиям, всех им подвластных. Создать таким образом породу столь желательного и нужного им социалистического раба, робота, живого организма, действующего по указке марксистского дрессировщика и всецело подчиненного ему?
И вот, оценив с этой точки зрения научную работу великого русского академика, они решили всеми средствами способствовать ей, облегчать его труд, обеспечить его всеми возможностями для самого широкого творчества.
То, что делается в лаборатории, – рассуждали они, – можно замкнуть в ее стенах, а нужные нам результаты этой работы мы применим уже в иных масштабах. Пусть седой академик ходит в церковь и бережет свои ордена, оставим ему эти игрушки, но воспользуемся в наших целях плодами его исключительного мышления.
Устремления к Богу, к познанию и утверждению Его Премудрости – вот, что руководило гениальными трудами И. П. Павлова и делало его поистине боговдохновенным ученым. Эти устремления марксисты попытались поставить на службу дьяволу. Удался ли их эксперимент?
Сотни и тысячи примеров, фактов, доходящих до нас из-за железного занавеса, говорят другое… Свет, Божий свет в русской душе не угашен. Не взирая на все усилия дьявольской власти, искра Господня не только сохранена в ней, но разгорается с каждым днем и отблески ее света нам уже ясно видны даже теперь. Великий Императив, заложивший, по терминологии И. П. Павлова, те безусловные рефлексы в психику людей, продолжает Его творческую работу. Распространению «условных» рефлексов, на которые возлагали свои упования люди двух измерений, положен предел, тот предел, который видел и знал великий ученый Иван Петрович Павлов и переступить который он считал для себя невозможным.
«Знамя России»,
Нью-Йорк, сентябрь/II 1954 г.,
№ 115, с. 10–11.
Колхозный эксперимент Розенберга
А. В. Байкалов