одов и до сих пор. Имена этих героев: Зигфрид, Роланд и князь Игорь.
Внешне они сходны. Все три – рыцари, безупречно смелы, великодушны, жертвенны. Но их внутренний мир глубоко различен, и это различие ярко сказывается прежде всего в стимуле их подвигов и в целях, ради которых они не щадят своих жизней.
Зигфрид побеждает дракона ради утешения самого себя, своей личной славы. С Брунгильдой он борется ради интересов своего тоже личного друга. Борется с нею нечестно, в результате обманывает и ее, и друга Гунара, что и становится причиной дальнейшей драмы и гибели всех Нибелунгов. Зигфрид – явный зачаток сверхчеловека, рыцарь, преступающий даже свои рыцарские законы ради личного самоутверждения.
Франк Роланд – человек иного склада. Он борется и погибает во имя своей рыцарско-феодальной традиции, но родины у него нет. О ней в песне ни слова, да и не может быть, т. к. целью борьбы является не защита своего племени, своей земли от врага, но покорение и порабощение противника. Рыцарская традиция в душе Роланда мощнее его самого и служению ей он отдает свою жизнь.
За землю Русскую! – основной стимул, ведущий на подвиг князя Игоря. Борьба за нее – стержень всей повести, идея, владеющая и самим Игорем, и курянами Буй-тур Всеволода, и дружиной путивлян, к которой принадлежит сам автор «Слова», с предельной ясностью выразивший настроенность и мышление всех участников похода:
– О, Русь!..
Не путивльская, не курская, даже не киевская, но единая, общая, подпирающая копьями Карпаты и могущая шеломами вычерпать Дон. Эту Русь и призывает к осознанию ее национального единства воин-поэт, ей служит князь Игорь, ее имени подчинена вся борьба.
Идейно-политическую насыщенность «Слова о полку Игореве» одним из первых понял и отметил Карл Маркс. Его слова теперь ежегодно повторяются и заучиваются во всех восьмых классах всех средних школ СССР, где на изучение «Слова» отведено столько же часов, сколько и на Лермонтова. Немного менее, чем на Пушкина.
Юбилей 750-летия «Слова» был проведен не только пышно, но и глубоко содержательно. Было выпушено несколько роскошных и дешевых изданий «Слова», его переводы, комментарии к нему, ряд интересных новых разработок и переиздания прежних. Форсирование интереса к нему продолжается и до сих пор. Недавно «Литературная газета» сообщала о научной работе, доказывающей, что «Слово» было впервые исполнено автором «под гусли» в 1187 г. на свадьбе Владимира Игоревича и Кончаковны. Это сообщено не зря. Подобное утверждение доказывает, во-первых, высокий культурный уровень слушавших его, и, во-вторых, культурное и политическое слияние Руси со степью, т. к. Хан Кончак, несомненно, присутствовал на свадьбе своей дочери.
Для чего же нужно советской пропаганде это беспрерывное углубленное внедрение идеи «Слова» в сознание молодежи?
Ответ может быть только один: для создания и укрепления в ней психологии «национального резерва», смеющей целью поддержать власть Политбюро в тот момент, когда эфемерная, нереальная психология «социалистического советского человека» бесследно рассеется под ударом извне.
Нереальность этого соцчеловека Политбюро видит ясно, равно как и полную реальность Игорева полка, включающего в себя теперь на основе общности культуры, экономики и единства интересов не только русские, но и не-русские племена единой Российской Нации.
Это знание уже подкреплено опытом Второй мировой войны, и вопрос лишь в том, явится ли и теперь извне та помощь, какую они уже раз получили в лице Розенберга. Если да, то повторение маневра смены масок станет снова легким, и они получат в руки ту силу, подобной которой не могут располагать их противники: Игорев полк существует, но полков Зигфрида или Роланда в реальном мире пока не видно. Нужная Политбюро помощь уже наметилась. Роль Розенберга приняла на себя организация Дон Левина и Лайонса[166], при ближайшем соучастии русских реакционных доктринеров. К борьбе против российской общенациональной идеи, против Игорева полка, самоубийственно для себя примкнули солидаристы, променявшие на весьма гадательного сокола в небе реально шедшую к ним в руки очень весомую «синицу», подсоветскую административную интеллигенцию – офицерство Игорева полка. Нам, зарубежным монархистам, этот тактический просчет г. Байдалакова[167] выгоден: он отрывает у НТС значительную часть его национально-мыслящего актива и ведет к нам, т. к. другого пути у этих националистов нет. Не к кому.
Но мы, российские националисты Зарубежья, переживаем глубоко трагический для нас период. Не следует подражать страусу и лучше сказать самим то, что скажут нам наши противники: сложившаяся на сегодня в «русском вопросе» ситуация ставит перед нами и большевиками внешне одну и ту же цель – национальное и государственное единство.
Но это только внешность. По существу же мы остаемся полностью непримиримыми. Различие наше в том, что утверждение национального государственного единства России для Политбюро – только средство его мировой агрессии, для нас же оно – конечная цель, на достижении которой мы строим возможность дальнейшего мирного развития Российской Нации. Тем не менее, это только внешнее сходство для нас, зарубежных националистов трагично.
Но это трагическое для нас противоречие, при иллюзорном сходстве, снижается до нуля в среде подсоветских националистов. Они включены в систему СССР и даже при их личном протесте против него, все же сознают себя его атомами. Поэтому они без малейшей внутренней борьбы поставят знак равенства между Лайонсом и Розенбергом, сделав из этого знака соответствующие действенные выводы уже раз сделанные под Сталинградом.
В чем разница? И тот, и другой называли себя «друзьями народов России». И тот, и другой протежировали «самоопределение». И тот, и другой находились в лагере, противном СССР. Вывод: Розенберг стремился к порабощению нас… значит того же хотят и теперешние «друзья». Итак…
…«Лучше быть мертву, чем полоненну! Ляжем костьми за землю Русскую!» – оживет снова лозунг Игорева полка, повторенный под Сталинградом.
Неистребимость, жизненность одиннадцативековой русско-российской национальной традиции ясна и для нас, и для Политбюро, т. к. и мы и они чувствуем современное население России и в своих выводах базируемся на его мышлении и эмоциях. Но от большинства американцев и европейцев эта современность скрыта пошлыми ширмами маркизов де Кюстин и столь же пошлыми и заношенными доктринами отжившего века. Именно этим доктринам готовят кровавое жертвоприношение господа Левины-Лайонсы и давно уже оторвавшиеся от тела живой России полумертвые доктринеры русского происхождения.
Да минет нас чаша сия! Да минет она американский народ!
Грядущие, неизбежные события столь же неизбежно сметут мусор отживших доктрин. Здравый смысл восторжествует в среде здоровой американской демократии.
Но при дальнейшем развитии «русской акции» в принятом ее теперь антироссийском направлении это выздоровление потребует максимальных доз русской и американской крови. Наш долг свести этот максимум к минимуму. Каждый подлинно русский подлинно националист любого происхождения, должен ради этого осведомлять каждого знакомого ему американца и европейца о наличии живого жизненного и неистребимого Игорева полка. Иметь этот полк в своих рядах, а не в строю противника – стержень неизбежной борьбы.
«Наша страна»,
Буэнос-Айрес, 12 января 1952 г.,
№ 104, с. 3–4.
Национализм и шовинизм
Сепаратистские организации, объединенные в ярко враждебный Российской государственности АБН[168], не устают кричать и визжать на все голоса о пресловутом русском шовинизме, давившем и давящем даже в современном интернационалистическом СССР все прочие народы и народности, входящие в состав Российской нации. Крик о шовинизме, старший козырь, которым они воздействуют на общественное мнение западных демократий, главным образом на США и Англию – страны, в которых они пользуются неизменной и очень значительной моральной и материальной поддержкой. Выпущенный недавно так называемым «парижским блоком» меморандум – яркая иллюстрация из беззастенчивой лжи в этом направлении.
Эти вопли сепаратистов имеют успех в среде англосаксов, и причин этого успеха две: 1) полнейшая безграмотность интеллигенции Запада в вопросах русской истории и 2) недостаточная продуманность нами самими понятий о национализме и шовинизме, которые мы сами часто смешиваем, чем играем в руку врагам России. Это смешение двух противоположных, исключающих друг друга концепций понятно. Преподавание истории в дореволюционной средней школе было поставлено, к сожалению, так, что наше старшее поколение само не видело четкой грани между национализмом и шовинизмом, ибо оба эти понятия считались тогда ретроградными, реакционными и прямо-таки неприличными для «прогрессивно» мыслящего интеллигента.
Постараемся теперь восполнить этот пробел. Шовинизм есть стремление насильственно навязать свои государственные и общественные формы, внедрить свою культуру, свой быт, а в былые времена и свою религию, в среду подчиненного в той или иной форме, чуждого народа. В периоды обостренной борьбы он выливается в крайне жестокие формы, вплоть до полного истребления побежденных в этой борьбе.
Стержнем национализма является любовь к своей государственности, к своей общественности и культуре, стремление поднять и улучшить их формы, а также к тому, чтобы распространить их блага, их положительные качества на те слабейшие народы, которые волей судьбы вступают в орбиту нашего национального развития. Иначе говоря, мы хотим для них того же самого, чего хотим и для самих себя. Эта форма распространения и продвижения своей культуры сама по себе не терпит насильственных мер, в силу чего диаметрально противоположна базирующемуся на голом насилии шовинизму.