И национализм, и шовинизм древни, как мир. Истоки шовинизма мы можем найти на исторических страницах библейских книг, свидетельствующих, что продвижение израилитической культуры на востоке Средиземного моря неизменно сопровождалось насильственными мерами, вплоть до полного уничтожения слабейших сопредельных народов: амалекитян, моавитян и прочих, что было возведено политическими идеологами того времени к степени религиозного подвига. Интересно отметить, что и теперь в среде англосаксонских народов внимание к Библии значительно превышает внимание к Евангелию. Даже и присягу они приносят на Старом Завете, в то время как мы – на книге Завета Нового. В их истории это сказалось необычайно ярко. Железные воины Кромвеля шли в бой, распевая псалмы, требующие от Господа повержения врага под ноги победителя, Божьего гнева на супротивных, но не спасения, не защиты от них, как просило наше христолюбивое воинство в глубоко отражающей его дух молитве «Спаси, Господи, люди Твоя»…
В дальнейшей истории англосаксов мы видим множество полностью уничтоженных ими народов, видим бесчеловечную эксплуатацию слабейших, на которой основана вся четырехвековая колониальная политика Англии, а также и все движение англосаксов по американскому материку.
В недалекие от нас времена мы видим глубоко аморальную «опиумную войну» англичан в Китае, видим юридическое и бытовое неравноправые индейцев и негров в США, видим судорожные потуги одряхлевшей Англии удержать хотя бы часть своего насильственного господства в Египте и африканских колониях. А по отношению к самим себе мы встречаем со стороны известной части общественности США явное стремление навязать нам, во что бы то ни стало, чуждые нам и враждебные нашей культуре формы государственности и общественности. Американский Комитет помощи врагам России достаточно ясно говорит об этом.
Вот это-то и есть шовинизм в его современных формах.
Наш русский национализм в его историческом прошлом и в его современности, представленной правым крылом Российской антикоммунистической эмиграции, диаметрально противоположен шовинизму. Мы никогда не стремились, не стремимся и теперь навязать кому-либо свои государственно-общественные формы, религию и культуру. Весь рост Руси-России, вся ее тысячелетняя история проходят под знаком терпимости и вовлеченным в ее орбиту малым народам и народностям. Мы стремились поделиться с ними имевшимися в нашем распоряжении благами, не отнимая при этом у них их права на самобытное развитие.
Наша история дает этому примеры, начиная с самых давних времен. Летопись говорит нам о торках, печенегах и других исчезнувших теперь народах, представители которых были в дружине св. князя Владимира и его ближайших потомков. Житие свв. Бориса и Глеба показывает, что некоторые из них в дружинах этих князей занимали значительные должности. О том же рассказывают былины – хранилища народной памяти. Но не нужно отрицать того, что ход истории требовал от нас порою жесточайшего отпора врагам, и такой отпор давал, например, половцам, многогуманный не только по своему, но и по нашему времени, истинный христианин Владимир Мономах. Но этот отпор был только необходимостью. Проповеди уничтожения и порабощения иноплеменников мы не находим ни в духовной литературе того времени, ни в летописях, ни в былинах, ни в песнях, ни в «Слове о полку Игореве», глубоко националистической, но лишенной тени шовинизма поэме.
В дальнейшем ходе нашей истории мы встречаем совершенно необычайное явление: эмиграцию от сильнейших к слабейшим. В княжение Василия Темного и даже Ивана Калиты, т. е. в период порабощения Руси Ордою, мы встречаемся с фактами добровольного переселения в Москву татарских мурз и князьков. Это показывает, что условия жизни у нас, тогда порабощенных, были для них более заманчивы, чем жизнь среди своих, и, следовательно, мы встречали тогда этих иноплеменников буквально с распростертыми объятиями. Дворянская генеалогия свидетельствует нам, что приток иммигрантов в Московскую Русь был не случайностью, но непрерывным, постоянным процессом. Кого только нет среди предков наших старинных родов! Тот «вышел из Прусс – конно, людно и оружно», со своею дружиной и подвластными ему поселянами, порою обществом в несколько тысяч человек, тот из Литвы, тот из Орды, из черемис, из мещеры, из муромы, води… Не перечислишь всех этих племен, добровольно вливавших свою элиту в русскую государственность и культуру, в Российское единодержавие. Просто здравый смысл говорит о том, что если к нам шли добровольно, значит пришедшие получали имевшиеся в пашем распоряжении блага, а не палку и кнут, как утверждают это сепаратисты. Этот приток не ограничивался отдельными иммигрантами. Иммигрировали целые государства, как, например, Грузия, мелкие северо-кавказские ханства, калмыцкая орда, а в XIX в. – дунгане, целый народец гонимых на своей родине китайцев-мусульман. Братское принятие их в спою орбиту было проявлением Российского национализма, руководившего на протяжении одиннадцати веков всею внешней политикой Руси-России, княжества-царства-империи.
Но говоря о светлых сторонах нашего национализма, мы не должны закрывать глаза и на неизбежные в нашем грешном мире темные стороны, без которых в силу человеческого несовершенства не протекает ни один исторический процесс. В многосотлетней борьбе не на жизнь, а на смерть, которая выпала на долю нашего отечества в его отношениях с Польшей, мы были вынуждены к некоторым шовинистическим репрессиям, однако следует отметить, что эти репрессии – «обрусение» Привисленского края, чем любят пользоваться наши обвинители, были вызваны двумя агрессивными и по существу реакционными восстаниями польского панства (1830 и 1863 гг.), но даже в обостренный период борьбы, при разделах Польши и в ближайшие к ним годы, польский парод был принят в Российскую семью на условиях не только выгодных для него, но высших по сравнению с русским народом, в чем справедливо обвинял в свое время Карамзин Александра Благословенного. То же самое мы видим и в отношении Финляндии, и в отношении народностей Кавказа и Средней Азии, которым были предоставлены небывалые, невиданные привилегии! Освобождение на 50 лет от военной службы и ряда налогов! Полное сохранение их самобытности, вплоть до установленного законом снижения кары за традиционное убийство из мести (Кавказ) по сравнению с карой за обычное убийство на территории Империи.
Наш русский национализм – наша русская гордость. Не нужно прятать его или прикрываться чуждыми нашей культуре лозунгами.
Наш национализм – смертельный враг злобного шовинизма, которым злопыхательствуют враги единой, великой и неделимой многоплеменной Российской нации.
«Заря России»,
Нью-Йорк, 31 окт. 1953 г
№ 96, с. 5–7.
«Французик из Бордо»
Некогда, в гостиной московского барина Фамусова, щупленький французик, «надсаживая грудь», радовался тому, что увидел в ней «свою провинцию».
Его радость была вполне обоснованной. Так и было. Позже французика сменил педантичный немец-профессор, потом бородатый полунемец… Эта вереница была очень длинной и очень пестрой, но объединенной одним общим признаком: для каждого из прошедших в ней Россия была только «своей провинцией». Ею же была она и для «прогрессивных» по тому времени, отражавших взгляды своей среды, трепетно внимавших «французику» шести бесприданниц-княжон.
Подобное представление о России, вернее о лицевой, «передовой» ее части также имело вполне достаточное обоснование, т. к. вся «прогрессивная» и наиболее крикливая группа ее интеллигенции того и последующего периода, от Радищева и Чаадаева до Милюкова, Ленина и Сталина, смотрела на Россию лишь как на «провинцию» Западной Европы, пригодную только для восприятия и копировки выработанных там «проверенных» и непроверенных «образцов». Разница между этими российскими провинциалами Европы была лишь в том, что Радищев откладывал земные поклоны перед Гельвецием, а Чаадаев стучал лбом Папе Римскому; Милюков уповал на панацею четырехчленной формулы[169] и многопартийного либерализма, а Сталин на непогрешимость схемы «научного» социализма и монопартийность «диктатуры пролетариата».
Все эти «образцы» были взяты из одного и того же магазина. Все они в равной мере были и остались «низкопоклонством перед Западом». Шесть княжон, восклицавших: «Ах, Франция, нет лучше в мире края» и Милюков-Ленин-Сталин совершенно равноценны в своем мышлении рабов-копировщиков. Разница лишь в характере эпохи и масштабе действия заимствованной идеи: тогда – фасон фрака «рассудку вопреки, наперекор стихиям», теперь – фасон политико-социально-экономического строя, также вопреки национальному рассудку и наперекор российским стихиям.
Реки включают в свои течения струи притоков, впадающих в них и с запада и с востока. Вряд ли возможно разграничить в русле Волги воду Оки от воды Камы. Так же сливаются в общественных течениях разнородные, подчас противоречивые элементы. Это отмечал еще Герцен в «Былом и думах».
Стихия течения российской (октябрьской) революции была загнана Лениным в турбину западной марксистской схемы, но это отнюдь не исключает наличие в ней, стихии противостоящих турбине элементов, национально народных стимулов протеста против барско-интеллигентского западничества. Одним из ярких подтверждений этого был блестящий провал демократии – Керенщины, построенной при точном соблюдении всей «проверенной», западно-европейской рецептуры. Матрос Железняк, действуя единолично и без прямых инструкций, разогнал шестьсот «народных избранников», удостоенных этого звания на основе «проверенного» Западом «образца». Народ же голосовал на это безмолвием, так сказать, «воздержался» от поддержки своих «избранников». В дальнейшем «правительство» и «армии» Учредиловки играли самую жалкую и смешную роль в трагедии гражданской войны, так российский народ по одну и по другую стороны разделившей его черты вносил одну и ту же поправку к навязанному ему, чуждому его мышлению образцу.