За периодом зрелости неминуемо следует период увядания, старости, одряхления. Задержка этого неизбежного закономерного процесса – реакция, повсеместное возникновение диктатур и легкость, с которой приходят к власти диктаторы всех рангов, – слишком значительный исторический фактор, чтобы отнести его за счет появления каких-то «сверх-личностей». Подобное объяснение было бы более чем наивностью. Ни одна диктатура не может возникнуть, а тем более удержать власть, без опоры на какие-либо значительные группы населения, по терминологии марксистов – массы. Сталин и Ленин, Гитлер и Муссолини, Пилсудский и Франко, – все они имели эти базы в лице организованных тоталитарных партий.
Таков, длящийся и поныне, финал развития партийной системы. Он закономерен и неизбежен, т. к. каждая партия неминуемо содержит в себе зерно тоталитаризма. Будь иначе, ее борьба и само ее существование не имели бы цели.
Характерною чертою переживаемого нами периода является то, что подавляющее большинство тоталитарных партий входили и входят в круг социалистического мировоззрения и проводят в той или иной форме социалистические принципы государственности и экономики.
Этот процесс перерождения парламентско-либеральных партий в тоталитаризм далеко не закончен с падением Гитлера и Муссолини. Его вспышки в том или ином виде отмечаются в текущем и неизбежны в будущем. Таковы в наши дни насилие социалистического меньшинства над народным большинством в королевском вопросе. Бельгия, отказ от радикального плана Шумана. Англия, саботаж социалистами столь же радикальной и прогрессивной идеи объединения Европы по проекту Черчилля. Англия, Германия, Швеция и т. д. Все эти явления не что иное, как попрание воли народов к миру, насилие над нею во имя суверенности своих партий, т. е. тоталитаризма.
Эта внутренняя связь социализма с тоталитаризмом не случайна. Она логически вытекает из сути социалистического мировоззрения, основанного на борьбе классов, а не либерально-парламентской коалиции сотрудничества, лежащей в основе буржуазно-демократической системы.
Что же происходит теперь в мире и особенно ярко вырисовывается в Европе?
Господствовавшая в половине XIX в. партийно-парламентская система пожирает сама себя, гибнет от злокачественной опухоли своих главных органов – партий. Она одряхлела, перестала служить в той или иной мере выражением воли народов. В борьбе за свою жизнь она насилует эту волю при помощи организованного меньшинства, т. е. из господствующей перерождается в консервативную с проявлением симптомов реакции.
Попытка строить на ней схему докризисного государства, в частности освобожденной России, есть реакция, а не прогресс. В своем старческом бессилии она не способна уже выражать собою массовую демократию, как формулировал это проф. Коган в Берлине на конгрессе борьбы за свободу культуры.
Отживание идей XIX в. не могло ускользнуть от внимания народов мира и не вызвать откликов в их мышлении. Эти отзвуки выразились в философии Ортеги, Сартра, А. Кестлера, Бердяева, персоналистов, течений различных, но объединенных признаком устарелости современных демократических форм, их отрыва от жизни народов, протеста против монополизации парламентаризмом защиты прав и свобод личности.
В народных массах это сознание выражено в явном охлаждении к четыреххвостке, снижении числа активных избирателей и легкости, с которой массы допускают приход к власти диктаторов.
Одряхление отжившей системы явствует и из полного бессилия ее лидеров противопоставить какую-либо положительную, творческую идею натиску разноцветного, а главным образом красного социалистического тоталитаризма.
В половине XX в. сознание и подсознание народных масс переживает грозящий страшной катастрофой припадок пессимизма.
Массы разочарованы в старых общественных идеалах, фетиши XIX в. развенчаны. Новых идеалов еще не найдено.
В центре этого кризиса – Россия, лежащая в границах СССР. Вполне естественно, что комплекс прогрессивных идей грядущего века возникнет там, в области максимального развития злокачественной опухоли, после ее ликвидации.
Этого комплекса сознательно и бессознательно ищут все народы Запада. Задача русской политической эмиграции включиться всеми силами в этот поиск. Мы имеем более глубокий опыт, чем другие народы. В силу пережитого нами мы смотрим шире и видим яснее.
Кому больше дано, с того больше и спросится.
Нам дано больше всех.
«Знамя России»,
Нью-Йорк, 26 сентября 1950 г.,
№ 25, с. 8–10.
Смена господствующих идейных комплексов происходит не мгновенно, но постепенно, в результате процессов, совершающихся в сознании масс. Революции есть лишь внешние, болезненные проявления этих процессов, выражающих себя помимо них в ряде фактов большого или малого значения.
В государственной жизни последних десятилетий мы можем отметить два таких показателя: развитие плебисцитной формы выражения воли народов и рост участия в управлении государствами специалистов всех видов. Характерно, что оба эти фактора врастают в жизнь государств, очень часто конфликтуя с партийно-парламентской системой и с ее социалистическим сектором в частности. Выделенные четыреххвост-кой представители народов оспаривают непосредственные решения этих же народов и борются претив применения плебисцита (Бельгия, Саар и др.). Не говорит ли уж одно это о том, что современные защитники прав народов перестали ими быть, выродившись из народных трибунов в контрагентов отдельных групп населения, нередко оплачиваемые этими группами? О том, что идея, господствовавшая и радикальная в XIX веке, стала консервативной в ХХ-м и стремление закрепить ее – реакция?
Тем не менее, несмотря на противодействия партий, случаи применения плебисцита множатся. О чем говорит эта борьба двух систем народоправия? Не о том ли, что личность стремится вырваться из партийной кабалы и сама выразить свою волю, минуя искажение таковой контрагентами? Не есть ли это поиск непосредственной связи между народами и властью?
Крайне интересно в этой области возникновение в США института Галлупа, который можно рассматривать как зародыш постоянного государственного плебисцитного органа. Показательно, что он возник в Соединенных Штатах, в стране наиболее здоровой и действенной демократии, где функции парламентских партий разумно урезаны, а деятельность министров влита в деловое русло и защищена от партийных наскоков. За свою еще короткую жизнь этот институт уже проявил себя как чуткий прибор, включающий в себя компас, термометр и манометр политической настроенности масс.
Современные парламенты все гуще и гуще обрастают всевозможными комиссиями, подкомиссиями, комитетами экспертов-специалистов. «Великие» мира сего выезжают на совещания в сопровождении максимума технических специалистов при минимуме партийно-политических деятелей. Это тоже знамение времени: практика управления государством и его внешней политикой чрезвычайно усложнилась, и эта сложность выдвигает к рулю техника-специалиста в ущерб универсалисту-общественнику.
Свободная русская общественная мысль во всех оттенках спектра Зарубежья все еще базирует государственное устройство на двух китах – политике и экономике. Но современность уже ясно показывает реально вступившего в жизнь третьего – технический прогресс. Техника всех видов перестала быть служанкой экономики. Техническая мысль стремительно вторглась в сферу мирового и государственного устройства. Она уже диктует ему свою волю и явно стремится к приоритету над мыслью общественной и экономической. Атомные и прочие высшие технические организации – живой тому пример,
В связи с этим изменяется и структура носителей общественной мысли – интеллигенции. Ее хозяин и собственник XIX в. – универсальный публицист сдал ряд своих позиций интеллигенту-специалисту, Этот сдвиг коснулся всех плоскостей мышления, вплоть до религиозной, где в настоящий момент атомные физики и химики опрокидывают материалистическое миропонимание XIX в. и укрепляют ряд противоборствующих ему концепций религиозно-духовной культуры.
Советизм, реагирующий на современность быстрее демократии, учел эти сдвиги и использовал их в своих целях, создав слой подчиненной ему профтехнической интеллигенции и введя ее в русло государственного строительства.
Недооценка их привела демократии к ряду провалов, вроде начала Корейской войны, когда общественно-государственная машина была не в силах мобилизовать вовремя свой колоссальный технический потенциал.
Но консервативная мысль XIX в. не хочет видеть того, что окрепший технический фактор истории уже перекраивает всю карту мира, устанавливает новые силовые центры и новые линии связи между ними, что энергетика и индустрия связи уже диктует свою волю внешней и внутренней политике государств, и без учета их влияния не может быть построена гипотеза системы управления докризисным государством.
Необычайная динамика технического прогресса делает возможным сегодня и неизбежным завтра то, что было немыслимо вчера.
Орган постоянного плебисцита, т. е. непосредственного выражения воли народа и его связи с властью был выражен в истории общим собранием античного города-государства и нашим русским вечем, Он отмер в силу территориального роста государства. Современная техника связи – телефонно-телеграфная сеть, радио, телевидение – возвращают его к жизни.
Вторжение технической мысли в законодательство и сферу международных отношении проявляется пока хаотически, стихийно, но современность уже ясно подчеркивает необходимость и неизбежность введения в систему управления государством высокоавторитетного органа технического им руководства, причем этот орган может быть создан только по принципу кооптации, но не на основе четырехчленной формулы.
Размеры статьи не допускают детализации этой гипотезы, уточнения прав и обязанностей каждого из предполагаемых к жизни органов. Это было бы бессмысленно, т. к. их взаимоотношения и формы выработаются в самом процессе оформления покризисного государства и в неизбежной борьбе между ними самими. Следовательно, они будут изменчивы и текучи.