еды Ермаков, Дежневых, Хабаровых, тысячи «землепроходцев» и миллионы переселенцев…
Осуществление подобных программ возможно насильственно при «непоколебимости генеральной линии партии». Но оно возможно и добровольно>, в порядке патриотического долга, при преемственной политике наследственных монархов. Но возможно ли оно в таких размахах при периодической смене президентов, ставленников борющихся партий, а тем более при партийно-парламентской министерской свистопляске, «бузе», по советскому выражению?
Взвешивая шансы монархической и парламентско-партийной системы, царя и президента на весах политического мышления современного подсоветского человека, я сбросил с чашек гири эмоций.
Но одну из них сбросить нельзя. Эта эмоция – чувство собственности, безудержное стремление к ней у лишенного собственности жителя «страны победившего социализма».
То правительство, которое сможет твердо гарантировать собственность, не «функциональную», не условную, не подконтрольную, не дирижируемую, а хоть маленькую, но свою, полную, наследственную, «самую обыкновенную», с которой, «что хочу, то и делаю», то правительство твердо станет у власти и будет поддержано всем народом.
В ком же видят главу такой власти, гаранта личной наследственной собственности подсоветские массы? В наследственном монархе или в пришедшем временно к правлению в результате борьбы партий президенте? Не содержит ли в себе сам представительный строй постоянную угрозу личной собственности со стороны ее злейшего, непримиримого и неумолимого врага – социализма?
Массы страны «торжествующего социализма» разрешают этот для них главный вопрос на основе своего личного опыта, а не устарелых и скомпрометированных в его глазах идеек и доктрин, панацей и фетишей ушедшего века.
«Знамя России»,
Нью-Йорк, 31 октября 1950 г.,
№ 27, с. 7–11.
«Господь создал человека по Своему образу и подобию, и человек отплатил Ему тем же» – злая эпиграмма Вольтера, которую по недомыслию и безграмотности любят повторять атеисты, не уясняя себе того, что ее острие направлено как раз против них самих, против несовершенства человеческой души, ее эмоций и мысли. Немногие видели это несовершенство столь ясно, как Вольтер, и еще меньше таких, кто смеялся бы над этим несовершенством так злобно и остро.
Злая формула Вольтера подтверждается и эллинизмом, создавшим утонченный идеал своей современности в образах Афродиты и Аполлона, и человеческими жертвоприношениями людоедов… Она порочна лишь в отношении Евангелия, порочна по той простой причине, что Евангелие дано Богочеловеком, а не создано самими людьми.
Но в отношении к носителю верховной власти на земле, выдвинутому всей суммой волеизъявления народных масс, эта формула полностью применима. Массы требуют от этого носителя власти, как бы он ни назывался, выражения своих идей, своих желаний и стремлений, своего образа и подобия. Это их неоспорное право.
Именно такими выразителями образа и подобия своих народов в их современности били и Цезарь, и Наполеон, и стопроцентный послеверсальский немец Гитлер, и неоспоримый вождь народных масс, охваченных безумием разрушительного периода революции, Ленин. В этом и был залог их могущества.
Власть Сталина иного порядка, и он удерживает ее лишь при помощи всей силы организованного централизма и террора, подавляя изменившуюся настроенность отрезвевших людей.
Эти массы людей, а в них совершенно очевидно превалирует крестьянство, – ищут в данный момент и будут искать в дальнейшем того правителя (или правительства), который выразил бы и носил бы в себе их основные идеи…
По их образу и подобию…
Каков же этот образ?
В этом письме, как и в предыдущих, я гипотезирую лишь на основе современности, принимая историзм только, как дополнительный, подсобный фактор. Я не вхожу также в моральную оценку явлений, ни с точки зрения «белого коня», ни из предвидения какой-либо формы «социалистического рая». Я беру факт, как он есть. И только.
Утверждать, что идея какой-нибудь государственной формы: монархической, демократической, социалистической или солидаристической – находит сейчас определенное выражение в мышлении масс СССР – не только нелепо, но просто ложно. Никакое выражение мышления немыслимо в условиях советчины. Предполагать его, а тем более утверждать его наличие предоставляю счастливым столоначальникам национальной революции с их 10.000 курьеров к облезлым ангелам социалистического рая за колючей проволокой того или иного калибра. Сам же я предпочитаю базироваться на предпосылках, исходных точках идей, подтвержденных фактами непрекращающейся крестьянской контрреволюции, саботажа колхозов, вплоть до обречения себя на смерть от голода (1932–1933 гг.), добровольной сдачи в плен четырех миллионов колхозников (1941 г.), перманентного пребывания в концлагерях десяти миллионов крестьян, нового наступления социализма на деревню в текущем году и проч.
Только на основе этих неоспорных фактов я определяю идеи основных масс российского народа (или – народов: дело не в грамматике), как: 1) стремление к полной единоличной собственности; 2) наследственное закрепление этой собственности; 3) гарантии первых двух условий со стороны пользующегося доверием большинства лица или коллектива.
Гипотетически проектируя этот образ (комплекс идей) на организацию верховной власти государства, мы видим: 1) монархию (единоличие); 2) династию (наследственность единоличия); 3) Романовых, как единственных возможных гарантов единоличной наследственной собственности, облеченных доверием крестьянского большинства.
Я предвижу, что это последнее мое гипотетическое утверждение вызовет особенно много визга со стороны всевозможных самозванных обладателей патентов на выражение воли народа. Поэтому нахожу нужным сказать о нем дополнительно.
Возможно ли доверие крестьянского большинства к какому-либо политическому коллективу – партии, коалиции партий, сменному президенту с парламентским кабинетом и т. д., доверие в гарантии им своей наследственной единоличной собственности?
Нет. Доверие к гарантиям какой-либо партии окончательно подорвано генеральной линией ВКП(б), что выражено ходкой в СССР формулой
– «за что боролись, братишки?»
Доверие к парламентскому коалиционному коллективу парализуется уже одной лишь возможностью включения в него социалистов, врагов частной собственности. Неустранимая текучесть и изменчивость республиканизма не сулит ничего доброго стремлению к передаче собственности по наследству.
Опыт всего пережитого русским народом и того, что ему еще предстоит пережить в период освобождения и становления новой России, в корне подрывает всякое доверие единоличника к верховной власти коллектива.
Может ли снискать доверие большинства какой-либо «вождь» из среды эмиграции или из недр подсоветчины? Керенский, Туркул[178], Абрамович, Солоневич? Или Жуков, Конев, Буденный, чудом преображенный Берия?
Нет, никто. Свойственная крестьянству всех наций недоверчивость доведена теперь в СССР до психоза. Постоянным обманом народа советской властью, с одной стороны, и ее же пропагандой бдительности, с другой. Недоверчивость развита до предела всем советским бытом во всех слоях советского общества.
В период максимальной популярности генерала Власова среди военнопленных и «остовцев» очень часто слышалась фраза:
– А где он раньше был? Что он тогда делал? В Китае был уполномоченным? Туда «непроверенного» не пошлют… Сомнительно!
О возможности доверия к любому эмигранту (не Романову) и говорить не стоит: она равна нулю.
Но почему же я считаю возможным, вероятным и даже неизбежным вотум доверия охраны крестьянской собственности Романовым?
Память, как личная, индивидуальная, так и общественная, народная – полная реальность, а не «белый конь» и не «социалистический рай». В настоящее время эта память выполняет огромную, беспрерывную и повсеместную агитационную работу в пользу династии Романовых во всех областях жизни подсоветского человека. Все сопоставления прошлого и настоящего утверждают одно и то же. Именно этим и вызвано то, что молодежь, с, казалось бы, окончательно вывихнутыми советской пропагандой мозгами, идет от большевизма к монархистам, минуя промежуточные демо-республиканские идеалы. Главным образом крестьянская молодежь. Я должен быть правдивым и упомянуть об идущих к солидаристам. Это тоже понятно. Представители советской бюрократической элиты, они же и советская новая интеллигенция, идут к ним, т. к. их программа обеспечивает этой бюрократической интеллигенции дальнейшее благо жизни, особенно ее паразитной части.
Прошу прощения у читателей за циничный, но очень яркий и распространенный пример силы этой памяти, ее материального выражения.
«Романовские» деньги хранятся еще и до сих пор в крестьянских тайниках. До 1930 г. они были (тайно) в ходу в деревне, а в киргизских степях, где я побывал тогда, они были главной валютой.
Николаевский пул (деньги) – джюда якши (очень хороши), советский пул… – далее следовало не совсем приличное русское слово.
Я далек от стремления утверждать, что второе призвание Романовых состоится тотчас же или в скором времени по освобождении России, Те же наблюдения над современностью рисуют мне очень мрачные картины первых лет по свержении власти Политбюро, не лично Сталина, т. к., даже при частичном сохранении социалистического строя, режим мало изменится.
Период хаоса, крови и внутренних усобиц неизбежен, если его не нивелирует какая-либо внешняя сила. Неизбежны и муки последних родовых схваток перед рождением Новой России. Но эти неминуемые страдания лишь укрепят те факторы народной воли, которые становятся теперь уже ясными.
Осуществление этих факторов в повседневной личной жизни каждого сливается в формулу: единоличная наследственная собственность