, т. е. спокойная жизнь, продуктивный свободный труд, пользование его плодами, обеспеченность и гарантия нынешнего и завтрашнего дня.
В переводе на язык государственности она выговаривается: монархия династии Романовых, продолжение насильственно прерванного естественного бытия России, не реставрация, не возврат к отжившим формам, но дальнейшее диалектическое развитие новой России и новой Российской Монархии, неразрывно связанных во всей их прошлой одиннадцативековой жизни и непрерывно видоизменявших в ней свои формы в слитной гармонии, в зависимости от требований времени, в беспрерывном росте могущества и благосостояния российского народа при носителе, выполнителе его действительной исторической воли – Русском Царе.
Будет ли это?
Да будет. Все кончается. Кончатся и страдания России.
«Знамя России»,
Нью-Йорк, 15 ноября 1950 г.,
№ 28, с. 5–8.
Представление о политической свободе личности претерпевает в эпоху пережидаемого нами всеобъемлющего кризиса глубокое изменения, как и другие политические понятия (о нации, суверенитете, государстве и т. д.).
Минувший XIX век прошел под знаком развития и стабилизации так называемых демократических, хотя на самом деле общечеловеческих, свобод, вытекавших из конституционных формулировок США 1776 г. и комплекса лозунгов Франции 1789 г.
Тогда, более 150 лет назад, этот политический комплекс был, несомненно, прогрессивен, радикален и глубоко актуален для его современности. Но рассмотрим его в свете нашей современности и попытаемся на ее основе спроектировать те политические гарантии, которые потребуют от своего правительства народы свободной покризисной России. По-кризисной потому, что иной новой России быть не может: узел кризиса туго завязан именно в ней.
Итак. Первая – свобода совести, религии, вероисповеданий. Будет ли гарантия ее тогда актуальной, вытекающей из потребности масс?
Не странно ли будет требовать ее, как, например, требовать гарантии 8-часового рабочего дня в стране, закрепившей законом 40-часовую рабочую неделю? Или свободы освещения своего дома ночью? Ведь был же когда-то и строго проводился в жизнь закон о тушении огня… Не дико ли представлять себе в наши дни какое-либо правительство, проводящее религиозные гонения?
Для России же, не знавшей религиозных войн, в которой при «кровавой тирании царя» – о чем еще долдонят и теперь безнадежные тупицы, – где беспрепятственно молились и в костелах, и в кирхах, и в мечетях, и даже в шаманских капищах, в столице, которой, первой из европейских столиц, был воздвигнут буддийский храм не только с соизволения, но при моральной и материальной поддержке православного Императора, в этой России вряд ли возникнет потребность масс в гарантии религиозной свободы.
Скорее другое, массы верующих всех исповеданий потребуют гарантии своей свободы от изуверских насилий атеистических мракобесов. Свобода же совести может быть внесена и, конечно, будет внесена без возражений в конституцию покризисного Российского государства лишь как уступка пережиточному политическому мышлению последних «рыцарей демократии», нечто вроде студенческой шпаги, красовавшейся на бедрах «белоподкладочников» последних лет Императорских Университетов…
Далее. Свобода союзов и собраний. Здесь дело много сложнее. Демократия, скроившая свою политическую силу в XIX в. именно на этой форме свободы – развитии и укреплении политических партий, трудовых, профессиональных, культурных союзах и объединениях, в XX в. вынуждена сама аннулировать эту свободу, поставить ей предел, ликвидируя и запрещая нацистские, фашистские, а теперь и тоталитарно-социалистические (коммунистические) партии и союзы. Произошло неизбежное во времени: идея, воплотившись пожрала саму себя…
Установление новых форм необходимой для развития личности, но и не угрожающей ее общественной жизни, свободы социальной, новых форм политического коллектива – одна из основных задач кризиса. Ее разрешение возможно лишь в совокупности всех государств мира, а Новая Россия не сможет при любом правительстве исключить себя из системы планеты. Можно предположить, что нужная граница данного вида свободы будет указана миру именно Новой Россией, первым актом которой, несомненно, будет полная ликвидация коммунистической партии со всеми ее отделами и подотделами. Из этого всенародного акта и вырастут требования массами свободы союзов и собраний, а также и требования государственных гарантий, самозащиты от их возможного насилия над личностью.
Свобода слова на языке наших дней – свобода пропаганды, потребует пересмотра в тесной связи с установлением границы свободы союзов и собраний. Обе эти формы неразрывны. Симптомы требования обществом ограничения этой свободы мы видим уже и теперь. Во многих штатах Северной Америки изъята из школьных программ гипотеза Дарвина, усилены меры борьбы с клеветничеством в печати и порнографией, в католических странах взят под контроль показ аморальных кинофильмов… Трактовка свободы слова, принятая XIX веком, уже пересматривается ХХ-ым. Исход кризиса установит норму взаимных гарантий свободы слова и защиты общества от вредоносной гипертрофии этой свободы. Освобожденная Россия, будет ли монархической или республиканской, несомненно, возвратится к жизни, слитой с прочим культурным миром и примет выработанные развитием и ликвидацией кризиса новые формы свободы слова, на много разнящиеся от индивидуалистических и непротивленчески-либеральных трактовок XIX века.
Пока мы не встречаем ничего, что противоречило бы духу монархии, что не могло бы сочетаться с нею. Противодействия гарантиям свобод со стороны монархии не предвидится. Более того, гарантия их наследственным монархом, надпартийной, несменяемой в принципе личностью, дает больше уверенности в их соблюдении, чем гарантии сменного, неминуемо подверженного давлению со стороны партии президента республики или лидера кабинета.
Переходим к главному и основному – неприкосновенности и свободе личности, иначе говоря, к взаимоотношениям индивида-человека и коллектива-государства.
Представитель Германии на Берлинском конгрессе защитников культуры профессор Коган заявил: «Мы должны признать, что форм массовой демократии мы (культурный мир) осуществить не смогли».
Но какие же иные, не массовые, формы могут выражать истинный дух демократии? Не проще ли будет назвать их своим именем – олигархией политических партий, их парламентских блоков или, что будет всего вернее, олигархией стоящих за ними и субсидирующих их финансово-промышленных группировок.
Наблюдения над современностью дают нам в этой плоскости один чрезвычайно яркий и показательный пример, подтверждающий не только полную возможность сочетания монархического принципа с охраной свободы личности, но более твердую и надежную гарантию ее при сохранении надпартийного регулятора, каким является монарх.
В развитии событий последнего десятилетия государства Европы, сохранившие монархический строй (Голландия, Дания, Швеция, Норвегия) оказались наиболее стойкими в борьбе с красным тоталитаризмом внутри их самих, даже Греция, попавшая в чрезвычайно тяжелое положение, смогла успешно ему противостоять; Бельгия, поколебавши его, тотчас подпала под власть организованного меньшинства (королевский вопрос), т. е. утратила одну из главных прерогатив демократии; республиканские Франция и Италия стали наиболее угрожаемыми со стороны тоталитаризма; парламентская Англия, назвать которую монархией было бы ошибкой, подпала под давление внутреннего замаскированного тоталитаризма лейбористов, планомерно и неуклонно ограничивающего права личности – основу демократии.
Интересно отметить, что в наиболее актуальном для текущего дня вопросе защиты и охраны прогресса Англия и Франция заняли консервативные позиции: Англия, отказываясь от экономического союза (план Шумана), Франция, исключая из системы обороны Европы ее наиболее реальную силу – Германию; и обе вместе возражают против Испании. Все это есть проявление узкого шовинизма, явной реакции.
Эти примеры и их результаты, несомненно, будут учтены в свое время народом освобожденной России. Их учет еще раз подтвердит ему преимущества монархического строя, и теперь он сумеет в нем разобраться: сегодня политический опыт народонаселения России несоизмерим с уровнем 1917 г. Россияне многому научились.
«Знамя России»,
Нью-Йорк, 9 декабря 1950 г
№ 30, с. 5–7.
Проблема свободы личности занимает необычайно широкую, многогранную и многообразную область в процессе прогрессивного развития человечества. По существу, она включает в себя все остальные виды свободы, ибо они только части единого, неотрывного от жизни стремления человека к внутренней и внешней свободе, к раскрытию своего творческого гения, искры Божией, Божия подобия.
В тесной связи с развитием прогресса растет и осознание этой свободы; потребность же в ней расширяется и видоизменяется во всех реальных проявлениях: непрерывно рождаются устремления к новым формам свободы и отмирает часть устаревших, утративших свою актуальность. Если средний человек ушедших веков, прикрепленный к своей низменной стоянке слабым развитием путей и средств сообщения, мало и даже совсем не нуждался в утверждении свободы передвижения, то для современного человека, подчинившего себе пространство, эта свобода стала насущной потребностью. И, наоборот, массы еще исторически недавнего прошлого остро нуждались в раскрепощении их от рогаток сословных привилегий, теперь же, когда сословность безвозвратно ушла в прошлое во веем, мире, требовать гарантий против опасности с ее стороны было бы столь не ненужно и нелепо, как спорить о тезисах иезуитов и янсенистов, по остроумному сравнению Артура Кестлера.
В XIX в. процесс развития свободы личности протекал необычайно интенсивно во всех областях жизни. Он шел под знаменем либерализма в почти полностью монархической Европе, где была тогда лишь одна настоящая республика – Швейцария и временами становилась ею Франция. Следовательно, монархический строй не противоречил свободн