Мои возможные оппоненты усмотрят в изложенной гипотезе отказ народных масс от прямого участия в политической жизни страны. Это будет большой их ошибкой. К участию в управлении страной в подсоветской России на данном отрезке времени стремится лишь сравнительно небольшая группа политического актива, в широком, а не большевицком понимании этого термина. Этому стремлению монархия, нуждающаяся в кадрах работников всех видов, ни в какой мере не закрывает дверей. Но подавляющее большинство населения, безмерно утомленное непрерывными требованиями принесения в жертву политическим целям личной жизни, насильственным вовлечением каждого в политику, – стремится прежде всего к обеспечению гарантий личной безопасности, собственности, свободных труда и инициативы, обеспечения завтрашнего дня.
Наиболее надежным гарантом выполнения этих вполне естественных и законных требований масс является надпартийный наследственный монарх.
«Знамя России»,
Нью-Йорк, 27 января 1951 г.,
№ 33, с. 8–9.
Там, где 200 лет назад еще шумела буйная Запорожская Сечь, теперь шумят динамо-машины сверхмощной электростанции. Пороги взорваны, и на их месте воздвигнута замыкающая Днепр плотина. Миллионы россиян всех племен стеклись сюда и трудятся в цехах десятков комбинатов.
Там, где 50 лет назад бродили лишь стада кочевников-киргизов, теперь дымят трубы Караганды, скрипят подъемные краны Кузбаса, и тоже трудятся миллионы россиян всех наречий…
Там, где 25 лет назад абхазский охотник постреливал горных туров, раскинулись Чиатурские разработки мирового значения, и редко услышишь там теперь абхазскую речь… она растворилась в потоке новых племен поселенцев еще недавно дикой окраины.
Так можно продолжать до бесконечности.
Плохо ли, хорошо ли, но факт остается фактом: произошла грандиозная ломка во всех плоскостях жизни России, возникли новые энергетические и производственные центры, они связались в узлы новыми путями сообщения… многомиллионные массы племен российских, то вольно, то невольно переместились на ее территории, изменили свою экономику, быт, языки, потребности, миропонимание… возникли новые очаги мысли и угасли прежние… сама мысль, чувства, психика народов изменилась…
Может ли современный прибалхашский киргиз, готовящий себе кашу-«шрапнель» на примусе, мыслить так же, как его дед, варивший своего барана на костре из арчала? Возможно ли в колхозе «Красная Диканька» появление старого Чуба или беспечного Каленика?
Плохо ли, хорошо ли, но колоссальные потрясения революции смешали и потрясли, как в огромном решете все племена и народы Российской Империи, создав в результате тип общий подсоветского человека, основу для роста надплеменного россиянина, гражданина Новой Российской Империи.
Вольно и невольно передвинуты целые народы. Процесс этого внутреннего переселения продолжается и теперь. Становление Новой России его не остановит, но лишь видоизменит: часть насильственно переселенных вернется на старые пепелища, но другая значительная часть, несомненно, осядет там, где уже пустила какие-то корни; некоторые из новых насильственно-созданных центров угаснут, другие, жизненные и почвенные, бурно развернутся. Весь этот процесс в целом потребует соответствующего административного районирования и предоставления местам максимума самоуправления.
На каких же основах может быть развернуто то и другое?
Ориентация на существовавшие до 1923 г. границы губерний Империи покажется современному подсоветскому человеку нелепым анахронизмом, но еще реакционнее и еще нелепее будет в его глазах ориентировка на границы когда-то существовавших государств, вроде Грузии, или никогда не существовавшие – вроде Украины.
Политической романтике нет места в атомном веке! Рабочий, копавший котловины Днепрогэса и шахты Кузнецка, замостивший своими костями сыпучие пески Караганды и тундры Печеры, не был ни великороссом, ни украинцем, ни грузином. Он был подсоветским рабом и, став свободным россиянином, он потребует себе и никому не отдаст плодов своего кровавого смертного труда.
Иначе говоря, федеративное районирование и устройство Новой России может быть осуществлено только на имперской основе, исходя из принципа общих всероссийских интересов, а не частных районных вожделений. Это сознает сейчас каждый полуграмотный землекоп, окропивший своим кровавым потом и берега Прибалтики, и горы Камчатки, Конфедеративные и сепаратистские бредни ему будут не только смешны, но и оскорбительны. Доктринерство г-на Керенского столь же мертво, сколь мертвы политические идеалы современных мазей и Шамилей! К прошлому нет возврата!
Развитие местного самоуправления неизбежно и необходимо России более, чем какой-либо иной стране, уже в силу ее пространства, но может ли теперь оно основываться на этическом, узко племенном принципе?
Нет. Его базой может служить только новая расстановка производственных сил и ничто иное, т. к. быт, культурные особенности населения и другие факторы, намечающие границы федеративных единиц Империи, всецело подчинены ей.
Противоречит ли такая форма федеративного устройства Новой России утверждению в ней монархического строя?
Нет. Не противоречит ни в коей мере. Наоборот, две этих основы взаимно укрепляют друг друга, ибо только Всероссийский надплеменной, надклассовый монарх может беспристрастно сочетать в себе интересы всего народа в целом, может нелицеприятно разрешать неизбежные конфликты отдельных групп и стать неизменным твердым ядром грандиозного народно-государственного организма.
Он и никто другой!
«Знамя России»,
Нью-Йорк, 15 февраля 1951 г.,
№ 34, с. 8–9.
Недавно законченная крайне интересная и широкая анкета «Посева» о порядке землевладения в новой России привлекла к себе внимание решительно всех политических групп Русского Зарубежья и, надо отдать справедливость редакции этого еженедельника, самые разнообразные мнения нашли место на его страницах. Что же выявилось в результате этого опроса?
Во-первых, представители всех политических направлений сошлись на формуле «земля – на ней трудящимся» (некоторые формулировали – «крестьянам», что не точно, т. к. крестьянского сословия, как и прочих, нет ни в СССР, ни в Зарубежье).
Сторонников возврата земли дореволюционным крупным землевладельцам не нашлось. Следовательно, сказка о реакционных вожделениях «дворян-монархистов» бесповоротно разбита. Их в Зарубежье нет.
Во-вторых, прозвучало несколько голосов, ратующих за сохранение колхозов в той и или иной форме. Голосов этих было немного, и по характеру высказываний ясно от кого они исходили. Этими сторонниками колхозного крепостничества были: 1) социалисты, 2) паразитарные интеллигенты, питавшиеся за счет колхозов и 3) городские обыватели, боящиеся того, что раскрепощенный колхозник, потребовав за свой труд реальных ценностей, оставит их без хлеба, т. е. тоже потенциальные паразиты.
Сопоставим обе концепции и сделаем вывод. Он ясен. Крестьянской земельной собственности в новой России угрожает опасность не со стороны монархистов и правых (а тем более несуществующих помещиков), а со стороны «левых» направлений главным образом, со стороны социалистов и примыкающих к нам «демократических» групп[179]. Солидаристы по окончании дискуссии видимо были принуждены пересмотреть свою программу и отказаться от социалистической по духу «функциональной» собственности, но социалисты этого не сделали. Они и не могли этого услать, ибо все многочисленные разветвления отдельных сторонников социалистических доктрин стремятся в конечном счете к обобществлению средств производства и земли, расходясь лишь в тактике осуществления проблемы, темпах и сроках.
Лозунг «земля – крестьянам» принят и коммунистами, и на основе практики его колхозного осуществления становится ясным, что одна эта формула, без дальнейшего разъяснения ее, является лишь агитационной демагогической фразой, служащей в устах социалистов камуфляжем пролетаризации крестьянства, иначе говоря, его закабаления социалистическим государством.
Какой же тип государственного строя способен наиболее крепко охранить права собственности трудящихся на обрабатываемую ими землю, защитить их от порабощения социал-коммунистами?
Мы, «новые», исколесив в наших невольных скитаниях многие страны Западной Европы, смогли присмотреться к жизни крестьянина в них и сделать свой вывод; крестьянское хозяйство наиболее крепко и зажиточно там, где государственный строй еще сохранил монархический принцип, где этот принцип сдерживает вожделение социалистов, даже пришедших к власти (Бельгия, Дания, Голландия, Скандинавия); в странах же с республиканской формой правления экономический уровень крестьянства снижается (Франция, Италия). Разгадка этого в том, что мощные социалистические партии европейских республик, лишенные сдерживающего их надпартийного регулятора – монарха, действуя в своих партийных интересах, перекладывают бремя расшатанной войной экономики на плечи крестьянства, облегчая тем промышленный пролетариат и служилую (чиновничью) интеллигенцию – свою главную опору. Это подтверждается тем, что в большинстве стран Западной Европы основные массы крестьянства не поддерживают социалистических партий, а образуют свои или входят в католические.
Эта ситуация, ярко вырисовывающаяся в современной Западной Европе, дает право утверждать, что монархический принцип в становлении Новой России будет тесно связан с правом земельной собственности трудящихся, что первый станет наиболее мощным защитником второго, и второй, в свою очередь, станет наиболее твердой опорой первого, что цель, связывавшая на протяжении веков русского Царя и российского (без пламенных различий) крестьянина, – неразрывна и в грядущей свободной России.
Бросая взгляд на прошлое нашей страны, мы видим, что, вопреки всем демагогическим выкрикам русских «прогрессистов», русский Царь, бывший «первым дворянином» в период корпоративной службы государству дворянского сословия, никогда не был «первым помещиком». Подтверждений этому – множество: свободный труд «государственных крестьян» в период крепостничества; проведенная монархом при оппозиции помещиков реформа 1861 г.; успех крестьянской реформы Столыпина при яростном сопротивлении левых из Думы.