овано за той группой, принадлежность к, которой определялась паролем «отсталая Россия» и отзывом «долой самодержавие». Производству нематериальных ценностей, эта группа предпочитала стандартное размножение западноевропейских нематериальных суррогатов. Пращур ее точно не установлен: то ли Змей Горыныч, то ли Идолище Поганое, возможно, что и Тьмутараканский Болван. Особое размножение ее началось с тех пор, как, взяв себе в фельдфебели Вольтера, разложенная столетием цареубийств и попрания принципов проклятого русского царизма, дворянская гвардия построилась в две шеренги и замаршировала на Сенатскую площадь.
К началу XX в. эта кооперация производителей нематериальных эрзацев необычайно разрослась и полностью закрепила за собой, только за собой одной, имя русского интеллигента. Я с этим не согласен, но спорить не приходится, принимаю ее терминологию, не сажая, однако, за один стол с Епиходовым и «хочущим свою образованность показать» телеграфистом Ятем, ни мракобесов Леонтьева, Лескова, Менделеева, Достоевского, ни Блока, ни В. Розанова. Против Епиходовых и Ятей любых размеров и окрасок я пытаюсь бороться словом по мере моих очень слабых сил. Но на успех надеюсь, т. к. у меня есть, обо мне неосведомленный, но довольно мощный союзник – товарищ Сталин!
Он в основном уже выполнил свою задачу по приведению к молчанию русской «прогрессивной» и революционной интеллигенции, пользуясь аргументами давно уже известными братьям Дуровым, Дж. Филлису[215]и другим кустарям зоопсихологической практики: голодом, «дрыном» и премированием. Иногда прибегал к более сильным доводам, выработанным самими революционными русскими интеллигентами в их борьбе против кровавого царизма – к индивидуальному и массовому террору, а также и к полному зажиму рта всем инакомыслящим. Именно этими идеологическими доводами он свел к нулю активность ядра идейных потомков Змея Горыныча – подлинно революционной интеллигенции, преторианцев ВКП(б). В рядах партии остались теперь три основных группы: профессионально-чиновничья, уголовная и патологическая. Первая опасности для будущей России не представляет в силу своей наследственной способности к полной органической перекраске. Работать же она умеет. Радикальным аргументом против второй всегда служила намыленная веревка. В современной научной медицине, не нашедшей еще ни антикретинина, ни контр-идиотина, та же веревка применяется, как лечебное средство, для третьей группы.
Это активное ядро во времена царской «тюрьмы народов» было облечено толстым слоем питавшей его протоплазмы, состав которой детально и глубоко изучен русской литературой. Общим признаком для всех ее разнородных частиц было идейное и практическое самоустранение от всех форм производительного труда и неизбежно связанный с этим паразитизм. Комбинацией из голода, «дрына» и премий Сталин в значительной мере преодолел эти качества.
Старый эмигрант из «левого» сектора, выправивший советский паспорт, несомненно, встретит на зовущей его родине множество близких и родственных ему «старых знакомых».
Еще в вагоне железной дороги он пожмет руку служащему там по «привычке к перемене мест» А. А. Чацкому. Склонность семьи Чацких «именьем управлять оплошно» в значительной мере компенсируется теперь драконовским языком административной литературы Л. Кагановича. На экране он увидит Онегина. Прекрасно играет. Куда до него холливудцам! Печорин окончил академию генштаба, сквозняков более не боится и свои несомненные ораторские способности не расточает уже перед Верами и Мэри, а концентрирует на красноармейцах в политчасы. Бельтов профессорствует в каком-то провинциальном ВУЗе. Из Лаврецкого вышел очень дельный колхозный агроном. Рудин сделал блестящую карьеру в Госплане и недавно получил сталинскую премию за проект облесенения и утепления Северного полюса. Смета – минимальная: каких-то пятнадцать миллионов Иванов и сколько-то тысяч километров колючей проволоки. «Обличителей» щедринской школы заметить труднее. Они сейчас засекречены и обличают, главным образом, в своих докладах НКВД. Сильно размножились.
Кто там еще? «Протестанты и бунтари-одиночки»? В подавляющем большинстве отбывают сроки за хулиганство. Епиходов чувствительных романсов не поет и о несчастиях не философствует. Некогда: колхозный учетчик, работает 18 часов в день. Это не контора господ Раневских.
Телеграфист Ять тоже не обучает девиц азбуке Морзе: за 12 часов ежедневного дежурства самому осточертела!
«Лишних людей» в СССР нет. Каждый годен хотя бы на то, чтобы стать агит-манекеном для показательного процесса или просто воспринять затылком три золотника свинца в никелевой оболочке. Все же одним врагом меньше. Этим и стимулирована «охота за черепами» на полях Европы.
«Лишний человек» всех видов нужен был революции только в период ее подготовки, как микроб размножения. Это свое назначение русская интеллигенция («передовая» и революционная) последовательно и добросовестно выполняла в течение ста лет, от Новикова до Керенского включительно. Пушка «Авроры» подала сигнал к окончанию ее работы. Первая смена должна была очистить место у станков мировой революции для второй. Завоевавшиеся и не успевшие удрать попали или в переплавку или под топор, который в этом случае становился орудием правосудия.
Грандиозный октябрьский палач выполнил, между прочим, и ту работу, которая уже задолго до его появления была продиктована русскому правительству жизненными интересами русского народа, но проведена этим правительством не была, что и привело народ к ряду очень неприятных для него десятилетий.
Таким образом, бороться «там» против производителей нематериальных эрзацев в настоящий момент, находясь «здесь» – бессмысленно. «Там» эта борьба уже заканчивается: не материально производители уже поели друг друга вместе со своей продукцией. Материально – доедают. Но некоторая часть «прогрессивной протоплазмы», питавшей революционное ядро, так называемой «русской интеллигенции» сохранилась здесь, укрывшись вовремя под крылом бурбонов и опричников типа Врангеля и Колчака. Теперь она пытается «здесь» реставрировать свою тлетворную деятельность в сознании тех, кому предстоит возвратиться «туда» в неопределенном, но неизбежном будущем. С этими реставрационными попытками бороться нужно в целях не столь профилактических, сколь просто санитарных.
[Алексей Алымов]
«Наша страна»,
Буэнос-Айрес, 4 марта 1950 г.,
№ 39, с. 6–7.
Ветер из глубин
Большинство средней интеллигенции всех времен и всех народов склонно мыслить готовыми формулами, штампами, этикетками на аптекарских пузырьках. Интеллигенция античных Афин оперировала репликами Перикла или Фемистокла, интеллигенция современного Лондона – рецептурой «Таймса»…
Так было, так есть, так будет, и в периоды спокойного, эволюционного развития общественной жизни такой метод вполне нормален и прогрессивен. Но он непригоден в острые динамические моменты истории. Тогда среднему интеллигенту приходится срывать привычные этикетки с пузырьков своей мозговой аптеки, наново анализировать их содержимое – «переоценивать ценности». К сожалению, именно в такое время живем мы, и нам, средним русским интеллигентам по «эту» и по «ту» сторону приходится выполнять тяжелую работу пересмотра, «чистки»… прежде всего «чистки» самих себя, своего прошлого и настоящего.
Яркий представитель такого фармацевтически-рецептуарного мышления г. Вишняк[216], как то безапелляционно заявил, что в российском прошлом до появления Радищева вообще не было интеллигенции. Иначе говоря, огромный национальный организм России тысячу лет жил и стремительно развивался, не имея своего мыслительного аппарата, так сказать, «плыви, мой челн, по воле волн». Эта этикетка из мозговой аптеки г. Вишняка не нова. Ею пользовалась в течение полутораста лет и пользуется до сих пор антинациональная часть средней и низовой русской интеллигенции, именно она подлежит пересмотру в первую очередь. Есть ли на самом деле свое национальное прошлое у нее, у средней русской интеллигенции?
Для познания «верхов» прошлого нашей национальной мысли мы имеем много литературных документов: трактат о государстве – «Завещание Владимира Мономаха», призыв к национальному единству в «Слове о полку Игореве», послания Сергия Радонежского, острую полемику публицистов Грозного и Курбского, иосифлян и заволжских старцев и т. д.
Но это – «верхи» и «имена», а о прослойке между ними и народными массами повествуют ныне документы: переписи, окладные листы, сметы, росписи, челобитные и т. д. Они малоизвестны современному среднему интеллигенту, и рецептурщики типа Вишняка обычно их игнорируют.
Повествуют об этой прослойке и вещественные доказательства, например, камни. К ним я и обращаюсь теперь с вопросом.
– Кто построил Кремль и его главнейшие соборы?
– Аристотель Фиораванти, флорентиец[217], вызванный в отсталую, некультурную Москву Иоанном Третьим, – бойко ответит русский интеллигент-рецептурщик и вполне удовлетворится этим ответом. Ведь для него на Московской Руси и интеллигенции не было, а вот приехал этакий флорентийский мэтр, и разом камни кремлевских стен запрыгали на свои места. Подобный фармацевт мысли не дает себе труда задуматься над тем, что Аристотель Фиораванти был единственным иностранцем на грандиозном по тому времени строительстве, которое, несомненно, требовало мощного кадра работников-интеллектуалов, т. е. средней технической интеллигенции.
Кто руководил обжогом этого замечательного по прочности кирпича?
Кто составлял расчет его потребности, вычерчивая планы, промеряя котловины, разрабатывая детали строительства и т. д.? Мог ли выполнить все это один иностранный архитектор, к тому же не знавший русского языка? Но ведь кроме Московского Кремля и его соборов, меньшие кремли и соборы были выстроены во Пскове, Новгороде, Рязани, Туле и т. д. Их-то строили уже без участия иностранцев. Кто?