– Мы не отдавали! – кричу в ответ. – Его у нас украли!
Заслышав мои слова, «чернявый» и «рыбьи глаза» заметно оживляются. Теперь они поняли, что угодили в клещи. Пытаться защитить награбленное добро дальше не имеет смысла.
– Это ты, птичка-говорун? – доносится до нас из-за «Хаммера».
– А то!
– Живучий, падла…
– А это твой дружок там на дороге?
В ответ нас осыпают бранью и свинцом – пули врезаются в «Ниссан», и я понимаю, что для машины это, пожалуй, последняя остановка. По крайней мере, одного из наших они убили…
И всё-таки это жест отчаяния. Враги понимают, что угодили в ловушку. Бежать некуда. Стоит им высунуться из укрытия, и мы изрешетим их, как швейцарский сыр.
– Суки… суки, – шепчет Арт, досылая патрон в патронник.
– Не трать пули, – говорю ему. – И «Хаммер» побереги. Он нам ещё пригодится.
– ПАЦАНЫ! – орёт из-за укрытия Ваня. – ОБХОДИТЕ ИХ СБОКУ! МЫ ПРИКРОЕМ!
Ответить я не успеваю. Компакт-диск в магнитоле «Хаммера» «заходит на новый круг, и мощная стереосистема взрывается очередной музыкальной композицией. На сей раз это «The Prodigy – Warriors Dance».
А затем начинается хаос.
12:27
Ни с того ни с сего Михась начинает палить. За каких-то несколько секунд он разряжает весь магазин и, разбив ногой новую коробку с боеприпасами, лихорадочно запихивает патроны в подствольный магазин.
Я оборачиваюсь назад… и обмираю. На дороге позади нас четверо убитых «прокажённых». С пятым Витос схватился в смертельном спарринге. Это здоровый детина, раза в два тяжелее Виталика. Тварь швыряет его из стороны в сторону, не позволяя встать на ноги.
«Ремингтон» выпадает из трясущихся рук Михася и закатывается под «Ниссан». Я хочу призвать на помощь Арта, но тот уже вовсю стреляет. И снова в другую сторону. Вначале мне кажется, что он так и не оставил попыток достать ублюдков, укрывшихся за «Хаммером», но потом понимаю, что это не так. Впереди, на участке дороги между «Хаммером» и припаркованными вдоль обочины автомобилями, где засели Женя с Ваней, тоже появляются «прокажённые». И там тоже стреляют. Общий враг заставляет забыть на время о междоусобной войне и сконцентрироваться на выживании.
Я вижу как Женя, улёгшись животом на капот зелёного «Вольво», отстреливает тварей, сбегающихся к гремящему музыкой «Хаммеру», точно стая шакалов на падаль. Один из «прокажённых» набрасывается на лежащий на земле труп белобрысого очкарика и принимается обгладывать ему лицо. Через секунду Ваня снимает зомби выстрелом в затылок.
Со стороны «Хаммера» тоже слышится ружейный грохот, но как-то отдалённо. Наши недруги отстреливаются, пользуясь моментом улизнуть. Я вижу, как «чернявый», пригнувшись, покидает укрытие и перебегает к жёлтому микроавтобусу на противоположной стороне дороги. Через несколько секунд к нему, гружёный всем, что удалось прихватить из «Хаммера», присоединяется «рыбьи глаза».
Чёрт с ними. Сейчас не до них. Виталик явно проигрывает спарринг с «прокажённым». Тот, игнорируя сыплющиеся на него удары, в очередной раз отшвыривает Витоса в сторону. Толчок такой сильный, что парень отлетает к обочине и впечатывается в дверцу припаркованного там автомобиля. На мягком металле остаётся вмятина, повторяющая форму спины. Похоже, этим ударом из Витоса вышибло дух – издав стонущий звук, он сползает на землю и замирает неподвижно.
Наконец Михась выуживает из-под «Ниссана» свой дробовик. Вскидывает и наводит на полуголую громадину, надвигающуюся на Витоса. Руки дрожат, дуло пляшет из стороны в сторону. Он попадает в «прокажённого» лишь с третьего раза, когда между тварью и Виталиком всего метр. Грузное тело опускается на колени и сваливается набок, конвульсивно подёргивая конечностями.
– Помоги ему! – кричу Михасю.
Тот кивает и бросается к Витосу. Арт заправляет свой «Моссберг» очередной порцией боеприпасов.
– Надо вырубить музыку, – говорю ему.
Тот выглядывает из-за укрытия:
– Я отсюда не достану.
– Знаю. Прикрой меня, я сам.
Пятачок вокруг «Хаммера» сейчас кажется как будто безопасным. Женя с Ваней отстреляли всех желающих познакомиться с музыкой «The Prodigy» поближе. На дороге валяются в различных позах шесть-семь трупов. Но я знаю, что скоро пожалуют другие.
Выскакиваю на середину дороги и мчусь со всех ног к «Хаммеру». Разделяющие нас сто пятьдесят метров я преодолеваю с какой-то немыслимой скоростью – по крайней мере, мне так кажется. Мою пробежку словно вычленил из памяти невидимый монтажёр: мгновение, – я уже перед распахнутыми дверцами «Хаммера». Ныряю в салон.
Приборная панель стереосистемы напоминает пульт управления инопланетного корабля: миллион кнопок и ручек. Тогда я вспоминаю про доселе бесполезный нож, который до сих пор сжимаю в руке, и всаживаю по самую гарду в дисковод.
Треск короткого замыкания, вонь сгоревшей проводки, а потом – тишина.
12:35
Что-то хватает меня за ногу и рывком выдёргивает из «Хаммера». Я оказываюсь на земле, а на мне верхом сидит «прокажённый». Худое костлявое тело, клочковатая борода, залитые кровью глаза. Лысая голова напоминает формой пулю – оба уха отгрызены начисто.
Недолго думая, тварь начинает рвать на мне одежду. Я так парализован страхом, что не могу пошевелиться. Трещит по швам куртка, за ней рубашка – пуговицы брызгают во все стороны… Вижу смутный силуэт сзади. Силуэт подбегает, размахивается… Приклад дробовика попадает твари точно в нижнюю челюсть и выворачивает её из сустава. «Прокажённый» падает набок, как подрубленный, и «силуэт» хладнокровно добивает его выстрелом в голову.
Внезапно я понимаю, почему спасший меня человек выглядит размытым образом на фоне поредевших туч. Проглянувшее в узкое окошко солнце слепит мне глаза.
«Силуэт» протягивает руку, помогает встать. Это Арт – бедняга дышит, как загнанная лошадь, бледное лицо пошло красными пятнами. Похоже, эти сто пятьдесят метров он пробежал ещё быстрее меня.
Оглядываюсь вокруг. Солнце искрит на полированных боках машин, в лужах воды и крови на земле. Над «полем боя» витает запах пороха и сырого мяса. «Прокажённых» не видно.
А затем я снова слышу выстрелы.
12:40
– Макс! Ма-а-акс!
Кричит Ваня. Нет, не кричит – стонет. Плачет. Он выскакивает на дорогу из-за баррикады автомобилей, в жёлтом плаще, испещрённом брызгами крови, но я знаю, что кровь не его.
Круглое лицо, заросшее недельной щетиной, вытянуто и бледно, как у покойника. Он волочит свою «Сайгу» по земле, держа за мушку. Шаг неверный. И вдруг я понимаю, что стрелял он.
– Где Женя? – только и удаётся выговорить мне.
«Лицо, перекошенное болью». Навязчивый образ, который, точно камушек в ботинке, лишал меня покоя последние сутки.
Ваня не отвечает, и я повторяю настойчивее:
– Где Женя?!
Губы Вани искривляются, как будто он вот-вот заплачет:
– Макс, он… его цапнули.
12:41
Последующие события запечатлелись в моей памяти отдельными слайдами.
Вот мы мчимся с Артом к обочине. Перепрыгиваем через капот зелёного «Вольво».
Грязный тротуар, земля, усыпанная стреляными гильзами и разорванными коробками от боеприпасов.
«Прокажённый» в полуметре. Мёртвый. Дыра в голове. Свежая кровь на губах.
Женя. Он лежит на спине, жёлтый плащ на бурой грязи, рядом ружьё. Расширившиеся глаза смотрят в небо, лицо белое, как мел, губы, напротив, синюшные.
Тело сотрясается от дрожи. Нет, это не дрожь – быстрое-быстрое дыхание, точно у живого «прокажённого». Я слышу свист, с которым вырывается воздух из приоткрытых губ.
Правой ладонью он зажимает рану на левом плече. Кровь проступает сквозь пальцы.
Голос Вани: «он подкрался сзади, мы не заметили…»
Глаза Жени – два белых яблока с чёрными монетами зрачков – поворачиваются и смотрят на меня.
– Максим, меня укусили, – скороговоркой сообщает он. – Меня укусили, Максим. Меня укусили. Меня укусили…
Я закрываю глаза, и в мозгу вспыхивает яркий образ.
«Лицо, искажённое болью и страхом».
Глава 15. Ингибитор протеазы Н2Р1
12:50
Я никогда не относился к тому подавляющему большинству людей, что пребывает в святой уверенности, будто все беды человечества – это беды остального человечества. Что плохое, по-настоящему плохое, никогда ни с кем не случается. Что это миф, раздутый СМИ и корыстолюбивыми политиками. Что войны, болезни и несчастные случаи – удел неких безликих неудачников, которые и родились-то только ради того, чтобы в нужный момент умереть в автокатастрофе или от рака простаты, дополнив статистическую переменную.
Напротив, я всегда причислял себя к тем самым неудачникам, чьи головы выбирает своей целью сорвавшаяся с крыши сосулька, чьи оголённые лодыжки находит на пикнике энцефалитный клещ. Если у меня вскакивала бородавка, я рассматривал возможность наличия в моей крови онкогенного папилломавируса. Засыпая ночью, я всегда помнил, что проснуться утром мне может помешать синдром «внезапной сердечной смерти». Когда мой самолёт совершал посадку в плохую погоду, я был готов упасть в океан.
Естественный конец в глубокой старости никогда не виделся мне достижимой перспективой. У среднестатистического человека шансы дожить до этой самой старости, с учётом всех факторов – начиная с загрязнённой окружающей среды и заканчивая пьяным водителем, готовым размазать тебя по шоссе приятным январским вечером, – примерно пятьдесят на пятьдесят. Прибавим сюда фактор Х (метеорит-убийца или новый штамм вируса, способный за одну ночь «выкосить» восьмую часть населения крупного города), и картинка становится совсем нелицеприятной.
Однако, несмотря на всё это, я никогда не допускал мысли (теперь это кажется странным), что нечто плохое может случиться с кем-то из моих близких. Только не с ними. Люди, окружавшие меня каждый день на протяжении многих лет, стали неким фоном, неотъемлемой частью привычной картины мира. Я сотни раз представлял себя лежащим в гробу в окружении скорбящих родственников, но ни разу моё воображение не рисовало в этом гробу кого-то из них. Наверное, причиной тому глубоко сидящий в каждом из нас гиперэгоист. Мы мним себя центром статичной вселенной, меняющейся лишь вследствие нашей смерти.