В этом огненно-кровавом мареве я тщетно пытаюсь найти брата. Но чем больше проникаюсь всем ужасом творящегося за окном, тем сильнее убеждаюсь, что живым мне его больше не увидеть. Только не там. Там никому не выжить. Там лишь смерть.
От переполняющих чувств я забываю, что сам нахожусь в эпицентре смертельного вихря. И вспоминаю об этом лишь когда первые пули пробивают капот «Хаммера».
14:35
КЛОМ-П!
КЛОМ-П!
КЛОМ-П!
В капоте появляются, один за другим, глубокие кратеры с рваными краями. Машина вздёргивает под ударами невероятной силы, хлопает пробитый двигатель, разорванные патрубки охлаждающей системы с шипением выпускают наружу пар. Снаряды прошивают «Хаммер» насквозь, взрывают правое переднее колесо. Кузов накреняет набок.
Ещё метр, и смертоносный град ворвётся в салон. Сзади слышится протяжный девчачий визг, на водительском сиденье Арт двумя руками давит на клаксон в надежде, что пилоты заметят живых пассажиров.
Но вокруг так шумно, что сигнал плохо слышен даже из салона, что уж говорить о пилотах. Всё равно, что пытаться петь перед многотысячной аудиторией без микрофона. Тогда Арт меняет тактику и принимается моргать фарами, но только зря дёргает ручки – аккумулятор разбит.
Первая удар снаряда проминает крышу с задней стороны. За ним следуют второй и третий – на кожаном потолке «Хаммера» вспухают овальные бугры.
Однако что-то не так… В буграх нет отверстий, в салоне нет пуль. Тогда я понимаю, что это не снаряды, а следы человеческих ног.
14:37
Сквозь тонированное окошко люка я вижу того, кто запрыгнул к нам на крышу. Это Женя. Он стоит там, голый по пояс, и раскручивает над головой промокший от дождя свитер. Обнажённый торс цвета рассольного сыра обтекают розовые струи, длинные мокрые волосы обрамляют лоб рваными фестонами. Он что-то кричит, это видно по движению губ и натянутым сухожилиям на шее. Слов не разобрать, но это неважно – как и мы, пилоты вертолёта тоже не слышат. Главное, чтобы они увидели человека, способного говорить – «прокажённые» речью не владеют.
И они видят. Через несколько секунд обстрел «Хаммера» прекращается. Турель отводят в сторону, вертолёт зависает в воздухе огромной чёрно-серой птицей, почти неподвижно, как бы раздумывая…
Во мне зажигается глупая надежда. Я почти готов открыть люк и выскочить на крышу к брату, уверенный, что вот сейчас нам спустят спасательную лестницу. Моё настроение разделяют остальные пассажиры «Хаммера». Вижу ожившее лицо Арта. Сзади слышится нервный смех Евы. Витос облегчённо выдыхает, тихо матерясь.
Эта надежда, глупая и наивная, как все несбыточные надежды, тает на глазах, когда вертолёт даёт крен влево и снова включает пулемёт. В течении следующих пяти минут МИ-28, разворачивая нос то влево, то вправо, методично добивает почти разбежавшееся стадо. Жёлтые световые лучи мелькают в окнах, сбивая с ног самых нерасторопных – слишком молодых или слишком старых и истощённых, неспособных бежать быстро.
Наконец, пулемётная глотка смолкает, и вертолёт снова застывает неподвижно, словно в последний раз прикидывая в уме то и это («ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, забери нас отсюда!»). Потом набирает высоту и, задрав хвост, устремляется вдоль Таганрогского шоссе. Спустя минуту мы погружаемся в звенящую тишину, нарушаемую едва слышной капелью поредевшего дождя.
С гулким грохотом, заставившим всех подпрыгнуть от неожиданности, Женя без чувств падает на крышу.
14:50
Дождь почти закончился, мелкие капли ещё срываются с неба, но они незаразны – по крайней мере, на вид и на запах. Вокруг царит в буквальном смысле мёртвая тишина. Столько мертвецов зараз мне не приходилось видеть даже в самых кровавых голливудских фильмах. Повсюду изуродованные тела и части тел, по асфальту, точно ёлочные игрушки, разбросаны внутренности. Дорога скользкая от крови, слизи, мочи и прочих выделений человеческого тела, испражняемых при столь инвазивных способах убийства. Когда я выхожу из машины, под ногами что-то хрустит – опустив глаза, понимаю, что это чьи-то зубы, вылетевшие из простреленной челюсти. К горлу подступает тошнота.
Я не один такой. Ева и Саша исторгают содержимое желудков чуть в стороне, лица Воронюков принимают зеленоватый оттенок. Михась беспрестанно морщится, словно ему под нос подсунули потный кроссовок. И неудивительно, запах стоит тот ещё. Сногсшибательная смесь мяса, крови и миазмов, приправленная рвотным амбре розового дождя.
Справившись с первым потрясением, замечаю движение тут и там – многие из «прокажённых» ещё живы, но смертельно ранены.
– Вы двое, – подавив спазм в горле, обращаюсь к Воронюкам, – займитесь недобитками, ладно? Только не шумите.
Витос кивает и вытаскивает из багажника арбалет «Мангуст». Через минуту они с Артёмом методично гвоздят «прокажённых»: один стреляет в голову, второй вытаскивает стрелы.
Мы с Михасем аккуратно спускаем с крыши бесчувственное тело Жени, укладываем на заднее сиденье «Хаммера». Выглядит брат погано. Кожа какого-то пепельного оттенка и словно истончилось – изнутри просвечивает венозный рисунок. Губы синюшные, на бледных щеках нездоровый румянец, а тёмные круги вокруг глаз придают сходство с умирающей пандой. Но больше всего меня тревожит его дыхание. С недавних пор всегда учащённое, теперь оно снова замедлилось. Проверяю пульс – брадикардия, даже по меркам обычного человека. Для «необычного» же это значит…
– Он умирает, – неожиданно для себя произношу вслух.
В салон просовывается Михась, несколько секунд напряжённо размышляет.
– Думаю, это из-за вируса, – наконец говорит он.
– Но он победил вирус. Организм справился с ним.
Михась смотрит на меня, как на слабоумного.
– Он никогда не побеждал вирус, Макс. Мы сдерживали его препаратом, только и всего.
– Да, но что изменилось?
– Вирусная нагрузка. Гулять под инфицированным дождём и душить «прокажённых» голыми руками не слишком умно, знаешь ли. Концентрация вируса в крови повысилась, вот ему и поплохело.
– Значит, надо поставить укол.
В следующую секунду дверца в другой стороны салона открывается, и внутрь заглядывают Ева с Сашей. Переводят настороженный взгляд с Жени на меня с Михасем и обратно. Потом Ева спрашивает:
– Какой укол?
Пухлое личико принимает требовательное выражение.
Что-что, а наглости этой девке не занимать.
– Тебе послышалось, – отвечаю раздражённо. – Я сказал: «надо поставить частокол». Частокол от излишне любопытных.
Еву мой сарказм не впечатляет:
– Я точно слышала «укол», шутничёк. Что ещё за укол? У вас есть лекарство от вируса?
– Нет. Валите отсюда.
– Не ври. Мы же видели, твой братишка бегает под дождём, как прибабахнутый Дон Локвуд, и совсем без зонтика.
– Потому что ему не нужен зонтик… – доносится из багажника новый голос, заставляющий всех замолкнуть.
Мы совсем забыли про похожий на кокон свёрток из одеял, брошенный Женей в машину перед самым появлением стада. А «кокон» тем временем ожил и раскрылся, явив на свет «куколку».
Из-за заднего сиденья на нас смотрит встрёпанная и не уступающая в бедности самому Жене, черноволосая девчонка лет пятнадцати.
Лилит.
15:05
Немая сцена длится минуту. Потом наступает кульминация, сопровождаемая слезами, соплями, визгом и объятиями. Ева с Сашей едва ли не за уши вытаскивают Лилит из багажного отделения и принимаются тискать наперебой, попутно осыпая вопросами, основной смысл которых сводится к «ты не ранена?» и «где болит?». Мы с Михасем ошарашены не меньше, но стараемся сдерживаться, лишь обмениваясь красноречивыми взглядами, основной смысл которых сводится к «ну, ничего себе!».
К нам подбегают раздражённые поднявшимся шумом Воронюки. В руках Витоса арбалет, Арт удерживает за оперение четыре окровавленные стрелы. Заметив причину всеобщего веселья, братья недоуменно смотрят на меня:
– Сам в шоке, – отвечаю без улыбки.
Михась не без труда утихомиривает женское население нашей маленькой группы.
– Он тебя вытащил, – обращаюсь к Лилит, придавленной с двух сторон Сашей и Евой.
Девчонка утвердительно машет головой.
– Как?
Некоторое время Лилит молча жуёт губы, подыскивая нужные слова. Потом набирает в грудь побольше воздуха и обрушивает одним махом:
– Они ворвались в дом через окно, штук шесть, не меньше. Выбили доски каким-то тараном. Я под кровать – они давай крушить комнату! Один попытался вырваться, но Евка дверь захлопнула. Она ж не знала, что я внутри. Потом не помню… страшно было. Кажется, я с перепугу отключилась ненадолго. Когда пришла в себя, дверь кто-то открывал. Кто это был, я не видела, но слышала, как он вошёл и стал кричать что-то таким голосом страшным… но не мне, а этим тварям! А они, прики-и-иньте… – девчонка округляет глаза, – поняли! Поняли и остановились! Как будто он на одном языке с ними говорил! Я сначала решила, что он просто выманивает их. Тихо вдруг стало. Ну, думаю, они все из комнаты повыскакивали – и за ним. Хотела вылезать, и тут он как начнёт палить! Так неожиданно… ну, я со страху опять вырубилась… очнулась уже здесь, а вокруг все стреляют, стреляют. Я сидела тихо, пока всё не закончилась, а когда решилась выбраться, услышала ваши голоса. Конец истории.
Молчим, осмысливая услышанное. Понятно, что правды здесь не сыскать: треть недопоняла, треть померещилось, треть домыслила. И, тем не менее, рассказ производит впечатление. Женя, разговаривающий с «прокажёнными» на особом языке. Женя, раздающий «прокажённым» приказы… Дурдом, одним словом.
– Почему они тебя не тронули? – задаёт Михась давно вертевшийся у меня на языке вопрос.
В ответ Лилит пожимает плечами. Висящие на ней Ева с Сашей смачно целуют девчонку в обе щёки:
– Потому что она у нас сладкая! Зомби таких не едят.
При упоминании зомби лицо Лилит мрачнеет. Она высвобождается из объятий подруг и заглядывает в салон «Хаммера».
Женя по-прежнему лежит на заднем сиденье, бледный и неподвижный, как труп.