Кадр из фильма А. Сокурова „Русский ковчег“. Сцена приема Хозрев-Мирзы в Тронном зале Зимнего дворца
Императрице поднесли прекрасные подарки: персидские шали, драгоценные ткани, работы из эмали, маленькие чашки для кофе, на которых была изображена бородатая голова шаха. Государь получил чепраки, усеянные бирюзой, и седла с серебряными стременами. Я еще не упомянула четырехрядный жемчуг, который отличался не столько своей безупречностью, сколько длиной. Мама охотно носила его на торжественных приемах, и я его от нее унаследовала»[369].
Ольга Николаевна не упомянула о том, что в числе богатых даров, преподнесенных персами Николаю I, был знаменитый алмаз «Шах»[370]. Император, принимая алмаз, произнес: «Я предаю вечному забвению злополучное тегеранское происшествие».
Алмаз «Шах». 4 см. 88,7 карат
Если торжественные приемы послов в Тронном зале Зимнего дворца были нормальной практикой, то прием буржуа и простолюдинов в самом торжественном зале резиденции наглядно свидетельствовал, что настали иные времена. Такое событие случилось 27 ноября 1906 г., когда в Тронном зале собрались депутаты I Государственной думы.
Решение о торжественном открытии I Государственной думы в стенах Зимнего дворца Николай II принял 15 апреля 1906 г. В своем дневнике император записал: «Фредерикс завтракал. Долго говорили втроем о церемониале открытия Думы». «Втроем» – это император, императрица и В. Б. Фредерикс, министр Императорского двора. Кстати, в этот же день Николай II принял отставку С. Ю. Витте.
После принятия беспрецедентного решения заработали отлаженные механизмы Министерства Императорского двора: 24 апреля последовало распоряжение Антонию, митрополиту Санкт-Петербургскому и Ладожскому о проведении 27 апреля во всех храмах столицы молебнов в 10 час. утра. Для пресечения возможных эксцессов в Аполлоновом зале (буквально за спиной царя), был выставлен караул от лейб-гвардии Преображенского полка. В Николаевском зале выстроены «взводы с музыкой» («не более 2100 чел.») от военно-учебных заведений.
Петербургский бомонд (с именными билетами) начал собираться к церемонии через привычные подъезды Зимнего дворца. Комендантский подъезд предназначался для сенаторов, статс-секретарей, почетных опекунов и прочих гражданских чинов, указанных в повестке, генералов, адмиралов, начальников отдельных частей войск, штаб и обер-офицеров; Министерский подъезд – для представителей Санкт-Петербургской Городской думы и почетного российского и иностранного купечества; Малый Эрмитажный (с Миллионной ул.) – для членов Святейшего синода и высшего духовенства; бывший подъезд Государственного совета (с Дворцовой набережной) – для членов Государственного совета, министров и главноуправляющих[371].
Тронный (Георгиевский) зал Зимнего дворца
Торжественный Иорданский подъезд назначили для депутатов Государственной думы. Депутаты, поднявшись по Иорданской лестнице на второй этаж дворца, собирались в Николаевском зале, а затем перешли в Тронный зал, в котором члены Государственного совета расположились по правую сторону зала, а депутаты Государственной думы – по левую. Без пропусков (билетов) в Зимний дворец имели право пройти члены Св. синода, статс-дамы, камер-фрейлины, гофмейстрины, свитные фрейлины императрицы и великих княгинь, первые чины двора, особы свиты императора и великих князей.
Трон в Георгиевском зале
Открытие I Государственной думы 27 апреля 1906 г.
В Тронном зале Зимнего дворца на престоле разложили горностаевую мантию – порфиру (мемуаристы утверждают, что складки мантии укладывала сама императрица Александра Федоровна). Рядом с троном на двух столах разместили государственные регалии (Большую императорскую корону и Державу, с правой стороны от престола).
Об этом событии, фактически положившем начало эволюции монархии самодержавной в монархию конституционную, оставили воспоминания многие мемуаристы. Сам Николай II записал вечером 27 апреля в дневнике: «Знаменательный день приема Госуд. Совета и Госуд. Думы и начала официального существования последней. Мама приехала в 8 час. из Гатчины и отправилась с нами морем в Петербург. Погода была летняя и штиль. На „Петергофе“ пошли к крепости и оттуда на нем же к Зимнему. Завтракали в 11 1/2. В час и 3/4 начался выход в Георгиевскую залу. После молебна я (сказал) прочел приветственное слово. Госуд. Совет стоял справа, а Дума слева от престола. Вернулись тем же порядком в Малахитовую. В 3 часа сели на паровой катер и, перейдя на „Александрию“, пошли обратно. Приехали домой в 4 1/2. Занимался долго, но с облегченным сердцем, после благополучного окончания бывшего торжества. Вечером покатались». Император, как всегда, отметил только произошедшие события, но и в этой короткой записи присутствовала эмоциональная составляющая – «с облегченным сердцем».
Великий князь Александр Михайлович оценил сам факт созыва Государственной думы и церемонию ее открытия в Зимнем дворце следующим образом: «Русский Царь стал отныне пародией на английского короля, и это в стране, бывшей под татарским игом в годы великой хартии вольностей. Сын императора Александра III соглашался разделить свою власть с бандой заговорщиков, политических убийц и провокаторов департамента полиции. Это был – конец! Конец династии, конец империи!». Александр Михайлович, стоя в Тронном зале Зимнего дворца, вспоминал, как «одиннадцать лет тому назад Никки просил представителей земско-городского съезда забыть о „бессмысленных мечтаниях“, и эта неудачная фраза стала с тех пор военным кличем революции.
Все мы были в полной парадной форме, а придворные дамы – во всех своих драгоценностях. Более уместным, по моему мнению, был бы глубокий траур.
После богослужения Никки прочел короткую речь, в которой подчеркивал задачи, стоявшие пред членами Государственной Думы и преобразованного Государственного Совета. Мы слушали стоя. Мои близкие сказали мне, что они заметили слезы на глазах вдовствующей Императрицы и Великого Князя Владимира Александровича. Я сам бы не удержался от слез, если бы меня не охватило странное чувство при виде жгучей ненависти, которую можно было заметить на лицах некоторых наших парламентариев. Мне они показались очень подозрительными, и я внимательно следил за ними, чтобы они не слишком близко подошли к Никки.
– Я надеюсь, что вы начнете свою работу в дружном единении, вдохновленные искренним желанием оправдать доверие монарха и нашей великой Родины. Да благословит вас Господь!
Таковы были заключительные слова речи Государя. Он читал свою речь звонким, внятным голосом, сдерживая чувства и скрывая горечь.
Затем раздались крики „ура“ – громкие из группы членов Государственного Совета, слабые из группы членов Государственной Думы, и похороны самодержавия были закончены. Мы переоделись и возвратились в Петергоф… Во дворце царила подавленная атмосфера. Казалось, что приближенные Царя пугались собственной тени».
А. В. Богданович, хозяйка светского салона, записала в дневнике в день открытия Государственной думы: «Сегодня нам многие говорили, что царь, когда шел в зал, был очень удручен, расстроен. Молодая царица – тоже, лицо у нее было все в красных пятнах. Царица-мать лучше собою владела. Но когда царь вошел на трон, когда читал речь, тогда он овладел собой и своим голосом и читал громко, внятно».
Представления императорской чете
Важной частью дворцовой церемониальной жизни являлись приемы на жилой половине императорской четы, которые именовались представлениями. Существовал жесткий перечень лиц, имевших право представиться государю или государыне. Представлялись, например, по случаю производства в чин, награждения орденом или производства в должность. Представлялись императорской чете как мужчины, так и женщины. Все представлявшиеся выстраивались в очередь в соответствии с их положением в вертикали власти или обществе, и нюансы этого порядка периодически уточнялись. Так, 10 декабря 1826 г. «Государь Император Высочайше повелеть соизволил: чтобы впредь представление Их Величествам господ статс-секретарей становить выше камергеров, но ниже вторых чинов Высочайшего двора, когда таковые чинами старше статс-секретарей»[372]. Некоторых из представлявшихся царь принимал отдельно.
Принимали представлявшихся и императрицы. Например, 5 декабря 1826 г. императрице Марии Федоровны представлялись 20 человек, среди них: генерал от артиллерии князь Яшвиль, отставной действительный статский советник граф Румянцев, генерал-лейтенант Корен («благодарить за пожалование в сей чин»), сенатор Мертенс и сенатор Дивов («благодарить за монаршие милости»), санкт-петербургский гражданский губернатор Безобразов[373].
По воспоминаниям великой княгини Ольги Николаевны, «по воскресеньям, после обедни, представлялись мужчины, по вечерам – дамы. В большинстве случаев их бывало от сорока до пятидесяти человек: матери, которые привозили представляться своих только что вышедших замуж дочерей, дамы, приезжавшие прощаться перед каким-нибудь отъездом или такие, которые благодарили за очередное производство их мужей, все они в придворных платьях с длинными шлейфами. Это были утомительные обязанности. Мама была освобождена от них только после того, как сдало ее здоровье. Нам, детям, доставляло громадное удовольствие, если мы иногда вместе с Папа могли наблюдать через дверь. При этом Папа делал знаки рукой некоторым хорошим знакомым».
В числе таких хороших знакомых была и юная Маша Фредерикс, дочка ближайшей подруги императрицы Александры Федоровны. 16-летняя девушка представлялась императрице 1 июля 1849 г. по случаю присвоения ей фрейлинского шифра. Спустя десятилетия М. П. Фредерикс вспоминала, что Александра Федоровна, следуя букве протокола, спросила во время представления: «Кто эта девица?». Ирония ситуации заключалась в том, что Александра Федоровна знала М. Фредерике буквально с младенчества: «Смех начинал разбирать всех присутствующих, знаки из двери усилились; я окончательно сконфузилась; императрица очень серьезно и холодно обратилась ко мне и сказала: „Очень рада с вами познакомиться… где находятся ваши родители?“. Я до того растерялась, что ни слова не могла выговорить и готова была расплакаться; все присутствующие разразились хохотом; особенно за ужасной дверью происходило что-то страшное; я, красная как рак, готова была провалиться сквозь землю»