— Ну, в чем дело? — Рути улыбнулась фальшивой улыбкой капитана школьной команды болельщиц. — Я уверена, ты не проболтаешься — я же знаю, как хорошо ты умеешь хранить секреты! Ведь ты так и не сказала мне, где вы с Мими прятались.
— Ты сказала — «если»!..
— Что-что?
— Ты сказала — если мама вернется! — Подбородок Фаун задрожал, а по щеке скатилась одинокая слеза.
Рути со вздохом поднялась с пола и, обняв сестру, крепко прижала к себе, чувствуя, как ее собственные глаза подозрительно защипало. В эти мгновения Фаун показалась ей какой-то очень маленькой и хрупкой. И очень горячей. Похоже, девочка заболевала, и Рути от бессилия сама едва не зарыдала в голос, но сумела справиться с собой. Первым делом нужно измерить Фаун температуру, решила она. И если та действительно окажется высокой — дать сестре тайленол и уложить в постель.
Бедная малышка! Заболела, да еще так не вовремя!..
Порывшись в памяти, Рути попыталась припомнить все, что делала мать, когда Фаун заболевала. Теплые носки с горчицей, тайленол, обильное теплое питье (в основном, настои трав, которые Элис собирала и сушила сама), дополнительное одеяло и, конечно, книжка сказок: только они могли примирить девочку с подобным издевательством. Впрочем, средства Элис обычно помогали — в свое время Рути испытала их на себе.
— Я просто оговорилась, на самом деле я хотела сказать — «когда». Когда мама вернется… — поспешно поправилась Рути. — Потому что она точно вернется! — добавила она самым оптимистичным тоном, но Фаун не отреагировала, не обняла ее в ответ.
— А вдруг она… не вернется? Вдруг она… не сможет?
— Сможет. Обязательно сможет. Она должна, потому что у нее есть мы… — Слегка отстранив сестру, Рути всмотрелась в ее лицо. — Как ты себя чувствуешь? Горлышко не болит?
Фаун не ответила. Ее глаза лихорадочно блестели, но смотрела она не на сестру, а на тайник в полу.
— Мне кажется, там есть что-то еще… — сказала она, и Рути снова опустилась на колени.
При ближайшем рассмотрении тайник оказался несколько глубже, чем она думала. Запустив в него руку, Рути извлекла на свет Божий что-то вроде небольшой книги.
«Гости с другой стороны: секретные дневники Сары Харрисон Ши».
Это действительно была книга в полинявшей, потрепанной суперобложке.
— Странно, — сказала Рути. — Хотела бы я знать, зачем кому-то понадобилось прятать в тайник книгу?
Рассмотрев обложку, она стала машинально перелистывать страницы. Внезапно ее внимание привлекли слова в самом начале: «Мне было всего девять, когда я впервые увидела «спящего»…» Заинтересовавшись, она пробежала глазами весь абзац.
— Что там? — спросила Фаун.
— Похоже, — медленно проговорила Рути, — та леди, которая написала эту книгу, считала, что существует какой-то способ оживлять мертвых. — Тема была мрачноватой, но Рути по-прежнему не понимала, почему мать предпочла держать книгу в тайнике.
— Рути, — неожиданно оживилась Фаун, — посмотри-ка скорей на эту картинку!.. — И она показала пальцем на последнюю страницу суперобложки.
Рути перевернула книгу и впилась взглядом в черно-белый снимок, под котором было написано: «Сара Харрисон Ши возле своего дома в Уэст-Холле, Вермонт».
На снимке была запечатлена какая-то женщина с растрепанными волосами и тоскливым взглядом, стоявшая перед белой дощатой стеной типичного фермерского дома, который Рути узнала почти мгновенно.
— Не может быть! Это же наш дом! — воскликнула она. — Выходит, эта леди жила здесь до нас.
Кэтрин всегда считала, что если она все делает правильно, работа начинает спориться, а детали композиции, словно по волшебству, сами собой складываются в единственно возможном порядке. Раскрыться полностью, выпустить на волю инстинкты и интуицию — вот в чем, по ее глубокому убеждению, состояла задача каждого истинного художника.
Но сегодня все шло наперекосяк. Тщетно Кэтрин пыталась начать работу над новой шкатулкой — все, что она ни делала, было не то и не так, а любое решение давалось ей с огромным трудом. Например, Кэтрин никак не могла сообразить, что лучше — использовать фотографию Гэри, как она поступила в предыдущей работе, или сделать похожую на Гэри крошечную куклу, которая будет сидеть за столиком напротив женщины с косой? И что поставить на сам столик, какие блюда? Выбрать меню для последнего обеда Гэри казалось ей делом очень ответственным и важным, ведь от этого зависит настроение. Что он ел в действительности, она не знала, как не знала и многого другого, а это означало, что при изготовлении шкатулки ей придется полагаться на свое воображение буквально во всех деталях, тогда как раньше она многое воспроизводила по памяти.
Правда, на протяжении всего утра Кэтрин отчетливо ощущала присутствие Гэри, который как будто следил за ее жалкими потугами создать реалистичную композицию — и высмеивал каждое принятое ею решение. Она чувствовала его запах, слышала его дыхание, ощущала в воздухе его тепло, но почему-то сегодня близость Гэри не становилась для нее источником вдохновения.
«Хотел бы я знать, что за ерундой ты тут занимаешься?» — Вертя в руках заготовку шкатулки, пока — увы — пустую, Кэтрин буквально услышала этот вопрос и машинально ответила на него вслух:
— Пытаюсь понять, почему последние слова, которые ты мне сказал в жизни, оказались ложью! — проворчала она сердито.
На самом деле ее беспокоила не только его последняя ложь, но и многое другое — то, что происходило незадолго до того, как Гэри отправился в свою последнюю, роковую поездку. Тогда она не придала этому особого значения, но теперь ей стало совершенно ясно, что муж что-то от нее скрывал.
За две недели до катастрофы они отправились на уик-энд в Адирондакские горы[7]. Стояла середина ноября, но осень уже обрядила леса в багрянец и золото, а воздух был насыщен предчувствием зимы. В путь они отправились на принадлежащем Гэри «Харлее», а ночевали в сельском доме в лесу. С тех пор, как умер Остин, они выбрались из города чуть ли не в первый раз, и Кэтрин возлагала на эту поездку большие надежды.
Они действительно неплохо провели время, сумев ненадолго забыть о своем горе. Сидя перед горящим камином, они потихоньку потягивали вино, болтали и даже шутили. Кэтрин рассмешила Гэри, когда сказала, что у владельца дома нос похож на свеклу, а он в свою очередь поддержал шутку, поочередно сравнивая их друзей и знакомых с теми или иными овощами. Кэтрин тоже не выдержала и расхохоталась, когда он сравнил ее сестру Хейзл с артишоком: ее голова с торчащими во все стороны волосами действительно напоминала овощ, и Кэтрин оставалось только гадать, как она — художник, который должен обладать и наблюдательностью, и воображением — не замечала этого раньше. Они смеялись, пока у них не заболели животы, а потом занялись любовью прямо на полу. Именно тогда Кэтрин подумала, что они сумели, наконец, пробиться на поверхность из мрачных пучин отчаяния и сделать глоток живительного воздуха. Теперь они не утонут — они найдут способ жить дальше без Остина, и может быть — только может быть — когда-нибудь у них будет еще один ребенок. Гэри сам заговорил об этом, заговорил первым еще накануне вечером.
«Ну, что ты думаешь?» — спросил он, и она кивнула, улыбаясь и плача одновременно.
«Может быть, — сказала она. — Может быть».
В эти два коротких дня она чувствовала себя так, словно их близость с Гэри, которая начала разрушаться после смерти сына, снова вернулась. И ей казалось, что у нее были для этого основания. Втайне Кэтрин даже гордилась, что их брак оказался таким прочным. В конце концов, они оба пережили страшную трагедию, оба побывали в бездне, на самом дне, но сумели выдержать и выйти к свету — по-прежнему вместе, как супруги и как самые близкие друг другу люди.
По пути домой они ненадолго остановились у крошечной антикварной лавки. Там Гэри купил целую коробку старинных фотографий и ферротипов[8] для своей коллекции. Среди фотографий попалось также несколько сложенных пополам пожелтевших листов с каким-то текстом, а также несколько старых конвертов. Внутри одного из них, Гэри обнаружил странное кольцо, вырезанное из кости. Кольцо он надел Кэтрин на палец, сказав:
«Попробуем начать сначала, ты не против?»
В ответ Кэтрин поцеловала его так, как не целовала, наверное, с тех пор, когда они оба учились в колледже. Это был страстный, пьянящий поцелуй, от которого кружилась голова, а мир вокруг начинал казаться ярким и светлым, исполненным новых обещаний. Они сумеют начать все сначала, думала Кэтрин, разглядывая костяное кольцо у себя на пальце. Ведь иначе просто не может быть.
Но когда они вернулись из своей поездки, Кэтрин почувствовала, что что-то не так. Гэри снова начал отдаляться, еще сильнее замкнувшись в себе. По утрам он куда-то уходил — очень рано, а вечером допоздна засиживался в своей студии, которую отгородил в глубине их квартирки на чердачном этаже. Когда же Кэтрин спрашивала, над чем он работает, Гэри только качал головой. «Ни над чем», — говорил он, но она с каждым днем верила ему все меньше. Тем не менее, Кэтрин не оставляла попыток вернуть ту близость, которую она ощутила во время их уик-энда в Адирондакских горах. Она готовила его любимые блюда, предлагала съездить еще куда-нибудь пока позволяет погода, упрашивала рассказать какую-нибудь историю о людях, изображенных на фотографиях, которые он реставрировал. Когда-то Гэри очень любил выдумывать подобные истории, но в этот раз он отвернулся и сказал:
«Сейчас я ничего не реставрирую, детка. И вообще, мне не до фотографий».
Так чем же он занимался, ночами напролет просиживая у себя в студии, запершись на ключ и включив на полную мощность музыку, от которой пол ходил ходуном?
Маленькое костяное колечко, которое он ей подарил, Кэтрин носила, не снимая. Оно напоминало ей о двух счастливых днях, которые они провели в маленькой лесной хижине. Больше всего на свете ей хотелось пережить что-то подобное еще раз, но Гэри продолжал держаться отчужденно, почти холодно.